О произведении
Роман «Не стреляйте в белых лебедей» Васильев написал в 1973 году. Центральной темой произведения является тема человека и природы. Роман относится к произведениям деревенской прозы.
В романе природа является не просто фоном событий, но и отдельным героем повествования: через пейзажи, описания природных явлений передается общее настроение эпизодов, подчеркиваются чувства героев.
На сайте можно читать онлайн краткое содержание «Не стреляйте в белых лебедей» по главам при подготовке к уроку литературы, заполнении читательского дневника.
Материал подготовлен совместно с учителем высшей категории Кучминой Надеждой Владимировной.
Опыт работы учителем русского языка и литературы — 27 лет.
Борис Васильев
Не стреляйте в белых лебедей
От автора
Когда я вхожу в лес, я слышу Егорову жизнь. В хлопотливом лепете осинников, в сосновых вздохах, в тяжелом взмахе еловых лап. И я ищу Егора.
Я нахожу его в июньском краснолесье — неутомимого и неунывающего. Я встречаю его в осенней мокряди — серьезного и взъерошенного. Я жду его в морозной тишине — задумчивого и светлого. Я вижу его в весеннем цветении — терпеливого и нетерпеливого одновременно. И всегда поражаюсь, каким же он был разным — разным для людей и разным для себя.
И разной была его жизнь — жизнь для себя и жизнь для людей.
А может быть, все жизни разные? Разные для себя и разные для людей? Только всегда ли есть сумма в этих разностях? Представляясь или являясь разными, всегда ли мы едины в своем существе?
Егор был единым, потому что всегда оставался самим собой. Он не умел и не пытался казаться иным — ни лучше, ни хуже. И поступал не по соображениям ума, не с прицелом, не для одобрения свыше, а так, как велела совесть.
1
Егора Полушкина в поселке звали бедоносцем. Когда утерялись первые две буквы, этого уже никто не помнил, и даже собственная жена, обалдев от хронического невезения, исступленно кричала въедливым, как комариный звон, голосом:
— Нелюдь заморская заклятье мое сиротское господи спаси и помилуй бедоносец чертов…
Кричала она на одной ноте, пока хватало воздуха, и, знаков препинания не употребляла. Егор горестно вздыхал, а десятилетний Колька, обижаясь за отца, плакал где-то за сараюшкой. И еще потому он плакал, что уже тогда понимал, как мать права.
А Егор от криков и ругани всегда чувствовал себя виноватым. Виноватым не по разуму, а по совести. И потому не спорил, а только казнился.
— У людей мужики так уж добытчики так уж дом у них чаша полная так уж жены у них как лебедушки!..
Харитина Полушкина была родом из Заонежья и с ругани легко переходила на причитания. Она считала себя обиженной со дня рождения, получив от пьяного попа совершенно уже невозможное имя, которое ласковые соседушки сократили до первых двух слогов:
— Харя-то наша опять кормильца своего критикует.
А еще то ей было обидно, что родная сестра (ну, кадушка кадушкой, ей-богу!), так родная сестра Марья белорыбицей по поселку плавала, губы поджимала и глаза закатывала:
— Не повезло Тине с мужиком. Ах, не повезло, ах!..
Это при ней — Тина и губки гузкой. А без нее — Харя и рот до ушей. А ведь сама же в поселок их сманила. Дом заставила продать, сюда перебраться, от людей насмешки терпеть:
— Тут, Тина, культура. Кино показывают.
Кино показывали, но Харитина в клуб не ходила. Хозяйство хворобное, муж в дурачках, и надеть почти что нечего. В одном платьишке каждый день на людях маячить — примелькаешься. А у Марьины (она, стало быть, Харя, а сестрица-Марьица, вот так-то!), так у Марьицы платьев шерстяных — пять штук, костюмов суконных— два да костюмов джерсовых — три целых. Есть в чем на культуру поглядеть, есть в чем себя показать, есть что в ларь положить.
А причина у Харитины одна: Егор Савельич, муж дорогой. Супруг законный, хоть и невенчанный. Отец сыночка единственного. Кормилец и добытчик, козел его забодай.
Между прочим, друг-приятель приличного человека Федора Ипатовича Бурьянова, Марьиного мужа. Через два проулка — дом собственный, пятистенный. Из клейменых бревен: одно в одно, без сучка, без задоринки. Крыша цинковая: блестит — что новое ведро. Во дворе — два кабанчика, овец шесть штук да корова Зорька. Удоистая корова — в дому круглый год масленица. Да еще петух на коньке крыши, как живой. К нему всех командировочных водили:
— Чудо местного народного умельца. Одним топором, представьте себе. Одним топором сработано, как в старину.
Ну, правда, чудо это к Федору Ипатовичу отношения не имело: только размещалось на его доме. А сделал петуха Егор Полушкин. На забавы у него времени хватало, а вот как бы для дельного чего…
Вздыхала Харитина. Ох, не доглядела за ней матушка-покойница, ох, не уходил ее вожжами отец-батюшка! Тогда б, глядишь, не за Егора бы выскочила, а за Федора. Царицей бы жила.
Федор Бурьянов сюда за рублем приехал тогда еще, когда здесь леса шумели — краю не видать. В ту пору нужда была, и валили этот лес со смаком, с грохотом, с прогрессивкой.
Поселок построили, электричество провели, водопровод наладили. А как ветку от железной дороги дотянули, так и лес кругом кончился. Бытие, так сказать, на данном этапе обогнало чье-то сознание, породив комфортабельный, но никому уже не нужный поселок среди чахлых остатков некогда звонкого краснолесья. Последний массив вокруг Черного озера областные организации и власти с превеликим трудом сумели объявить водоохранным, и работа заглохла. А поскольку перевалочная база с лесопилкой, построенной по последнему слову техники, при поселке уже существовала, то лес сюда стали теперь возить специально. Возили, сгружали, пилили и снова грузили, и вчерашние лесорубы заделались грузчиками, такелажниками и рабочими при лесопилке.
А вот Федор Ипатович за год вперед все в точности Марьице предсказал:
— Хана прогрессивкам, Марья: валить вскорости нечего будет. Надо бы подыскать чего поспособнее, пока еще пилы в ушах журчат.
И подыскал: лесником в последнем охранном массиве при Черном озере. Покосы бесплатно, рыбы навалом, и дрова задарма. Вот тогда-то он себе пятистенок и отгрохал, и добра понапас, и хозяйство развел, и хозяйку одел — любо-дорого. Одно слово: голова. Хозяин.
И держал себя в соответствии: не елозил, не шебаршился. И рублю и слову цену знал: уж ежели ронял их, то со значением. С иным за вечер и рта не раскроет, а иного и поучит уму-разуму:
— Нет, не обратал ты жизнь, Егор: она тебя обратала. А почему такое положение? Вникни.
Егор слушал покорно, вздыхал: ай, скверно он живет, ай, плохо. Семью до крайности довел, себя уронил, перед соседями стыдоба — все верно Федор Ипатыч говорит, все правильно. И перед женой совестно, и перед сыном, и перед людьми добрыми: Нет, надо кончать ее, эту жизнь. Надо другую начинать: может, за нее, за буду щую светлую да разумную, Федор Ипатыч еще рюмочку нальет, сдобрится?..
— Да, жизнь обратать — хозяином стать: так-то старики баивали.
— Правда твоя, Федор Ипатыч. Ой, правда!
— Топор ты в руках держать умеешь, не спорю. Но — бессмысленно.
— Да уж. Это точно.
— Руководить тобою надо, Егор.
— Надо, Федор Ипатыч. Ой, надо!..
Вздыхал Егор, сокрушался. И хозяин вздыхал, задумывался. И все тогда вздыхали. Не сочувствуя — осуждая. И Егор под их взглядами еще ниже голову опускал. Стыдился.
А вникнуть если, то стыдиться-то было нечего. И работал Егор всегда на совесть, и жил смирно, без баловства, а получалось, что кругом был виноват. И он не спорил с этим, а только горевал сильно, себя ругая на чем свет стоит.
С гнезда насиженного, где жили в родном колхозе если не в достатке, так в уважении, с гнезда этого в одночасье вспорхнули. Будто птицы несмышленые или бобыли какие, у которых ни кола ни двора, ни детей, ни хозяйства. Затмение нашло.
Тем мартом — метельным, ознобистым — теща померла, Харитины да Марьицы родная маменька. Аккурат к Евдокии преставилась, а на похороны родня в розвальнях съезжалась: машины в снегах застревали. Так и Марьица прибыла: одна, без хозяина. Отплакали маменьку, отпели, помянули, полный чин справили. Сменила Марьица черный плат на пуховую шаль да и брякнула:
— Отстали вы тут от культурной жизни в своем навозе.
— То исть как? — не понял Егор.
— Модерна настоящего нету. А у нас Федор Ипатыч новый дом ставит: пять окон на улицу. Электричество, универмаг, кино каждый день.
— Каждый день — и новое? — поразилась Тина.
— А мы на старое и не пойдем, надо очень. У нас этот… Дом моделей, промтовары заграничные.
Из томного угла строго смотрели древние лики. И матерь божья уже не улыбалась, а хмурилась, да кто глядел-то на нее с той поры, как старуха душу отдала? Вперед все глядели, в этот, как его… в модерн.
Главные герои
- Егор Савельич Полушкин – плотник, любил природу и бережно к ней относился; часто попадал в неприятности и получил прозвище «бедоносец» (хотя был назван в честь Георгия Победоносца). У него было двое детей – Колька и маленькая Оля.
- Бурьянов Федор Ипатыч – свояк Егора, женат на сестре Харитины Марье, лесник в охранном массиве при Черном озере
- Колька – мальчик 10-ти лет, сын Полушкина, «чистоглазый мужичок», любил природу, читать книги.
Не стреляйте в белых лебедей
Все жители поселка звали Егора Полушкина бедоносцем. Куда исчезли две первые буквы — не помнил уже никто. Даже жена Полушкина, Харитина называла мужа «нелюдью заморской» и «чертовым бедоносцем». Родом Харитина была с Заонеежья, и обиды ее начались с раннего детства, когда пьяный поп дал ей это невозможное имя. Родная сестра называла ее Тиной, а добрые соседушки — Харей. Сестра Марьица и переманила Полушкиных в этот поселок, построенный при деревообрабатывающей фабрике. Когда-то вокруг поселка шумели бескрайние леса. За несколько десятилетий их вырубили. Спохватились, когда осталась одна-единственная роща у Черного озера. Ее признали «заповедной» и приставили лесника — мужа Марьицы и двоюродного брата Полушкина, Федора Ипатовича Бурьянова. Стал Бурьянов самым богатым и уважаемым человеком в поселке.
Продолжение после рекламы:
Дом у Бурьяновых — пятистенные хоромы, срубленные золотыми руками Полушкина. Когда Егор с женой и детьми — сыном Николаем и дочерью Ольгой, переехал в поселок. Бурьянов отдал двоюродному брату свою старую, неказистую избушку, откуда вывез даже полы и бревна из погреба. Взамен Егор построил Федору Ипатовичу добротную пятистенку, петушка на крышу искусно вырезал.
Сын Полушкинна, Колька, «чистоглазый мужичок», весь в отца пошел. Паренек был сметливый, терпеливый, но очень чистый и доверчивый. Плакал он редко, и не из-за обиды или боли, а только по причине жалости и сочувствия к другим. И сильнее всего Колька обижался, когда его отца бедоносцем звали. А вот Вовка, сын Бурьянова, обижался часто и сильно, и ревел только из-за собственных обид.
В родном колхозе Егор Полушкин был на хорошем счету, а вот на новом месте не заладилось. Все беды Полушкина — от того, что не умел он работать без души. Первые два месяца, когда Егор Федору Ипатовичу дом строил от зари до зари, работалось в радость, «как сердце велело». Знал хитрый Бурьянов, что мастера торопить — себе дороже. Потом взяли Полушккина в плотницкую строительную бригаду — и началась бесконечная черная полоса. Не умел Егор, искусный плотник, работать на скорую руку. Делал все не торопясь, как «для себя», и срывал строительной бригаде план.
Брифли существует благодаря рекламе:
Перебрав все строительные бригады поселка, Полушкин попал в разнорабочие, но здесь тоже долго не задержался. Однажды, в теплый майский день, поручили Полушккину копать траншею под канализационную трубу. Работалось Егору радостно. Траншея получалась прямой, как стрела, пока на ее пути не встретился муравейник. Пожалел Полушкин трудолюбивых мурашек, пустил траншею в обход, только нее сообразил, что кривых канализационных труб не бывает. Случай этот стал известен всему поселку, и окончательно укрепил за Полушкиным репутацию бедоносца. Колька же стал приходить из школы весь в синяках.
Следующим местом работы Егора стала лодочная станция. Стояла она у небольшого озера, которое появилось на месте запруженной речки. Станция обслуживала туристов, потянувшихся в этот оживший уголок не только из районного центра, но и из самой Москвы. Золотые руки Егора пришлись здесь кстати. Начальник лодочной станции, «пожилой, сильно от жизни уставший» мужик Яков Прокопыч Сазанов, остался доволен Егоровой работой и старанием, да и самому Полушкину работа пришлась по душе.
Продолжение после рекламы:
А Федора Ипатовича Бурьянова тем временем вызвал новый лесничий и потребовал с него все акты на порубку леса. А какие акты, когда у Бурьянова новая изба-пятистенка на весь поселок светится.
Егор же старался на новой работе, как мог. Только раз рассердил он своего начальника — вместо положенных «по уставу» черных номеров нарисовал на носу каждой лодки веселую, яркую зверушку или цветок. Увидев Егоровы «художества», Яков Прокопыч осердился и велел это безобразие закрасить. Настоящая беда, однако, ждать себя не заставила. Прибыла на лодочную станцию первая в этом году группа туристов — «трое мужиков, да с ними две бабеночки». Выделил Сазанов Полушкину ценную моторную лодку и велел перевезти туристов через реку. Егор взял с собой Кольку, на подмогу. Туристов перевезли, место для лагеря выбрали, да вот беда: рядом оказался огромный муравейник. Егор предложил на другую полянку лагерь перенести, но один из туристов заявил, что муравьи им не помеха, а «человек — царь природы», облил муравейник бензином и поджег.
Брифли существует благодаря рекламе:
После расстелили туристы скатерть, снедь выложили, стали Егора с Колькой угощать. Хоть угощение Полушкины и приняли, перед глазами у них все равно стояли горящие муравьи. Никогда Полушкин спиртным не злоупотреблял, а сейчас принял сверх меры, плясать начал, падать. Туристы забавлялись, подзуживали. Стыдно стало Кольке за отца. Попытался он остановить Егора, и Полушкин впервые поднял на сына руку. Колька убежал, а Егор поплелся к берегу. Начал мотор в лодке заводить, да не завел, перевернул только. Так, перевернутую, и поволок за веревку вдоль берега.
Федор Ипатович пребывал в озабоченности и смятении: требовал новый лесничий Юрий Петрович Чувалов заплатить за бревна, что на дом пошли. Деньги у Бурьянова были, а вот сил с ними расстаться не было.
Егор же лодку к станции притащил пустую — ни весел, ни мотора. Пришел он в себя только через два дня и кинулся искать, да только напрасно. Сгинуло все: и мотор, и бачек и уключины, и туристы. Колька из дома ушел, несколько дней у учительницы Нонны Юрьевны жил. За потерянное добро пришлось заплатить Полушкину триста рублей — деньги для него невиданные. Бурьянов денег не одолжил, пришлось поросенка резать и в город на продажу везти. А с туристов тех Бурьянов «деньгу слупил». На поиски Кольки Вовку отправили. Тот к туристам забрел и узнал не только про «показательные выступления» Егора, но и про то, что рыбалка у них не идет. Вот и отвез их Бурьянов за 30 рублей на Черное озеро, в заповедную зону.
Реклама:
В городе Полушкина обманули, и за поросенка он выручил только 200 рублей. А тут на заготконторе объявление вывесили: областные заготовители покупают у населения моченое липовое лыко и платят 50 копеек за килограмм. Пока Полушкин раздумывал и у Федора Ипатовича разрешение брал, сам Бурьянов времени не терял. Придя через несколько дней в лес, увидел Полушкин начисто ободранную и погубленную липовую рощу.
Харитина Полушкина все это время ходила по инстанциям и выбила-таки ясли для дочки и работу для себя. Стала работать судомойкой в столовой. Егор же после неудачи с лыком махнул на себя рукой и запил. Появились дружки, Черепок да Филя, научили Полушкина шабашить, людей обманывать и деньги из дома уносить.
На одной из таких шабашек и встретился Полушкин и Нонной Юрьевной. Колькина учительница была родом из Ленинграда. В этот глухой поселок она попала после окончания института. Жила здесь Нонна Юрьевна как серая мышка, но слухи о молодой и незамужней учительнице все равно поползли — распространяла их хозяйка, у которой жила учительница. Тогда Нонна Юрьевна проявила настойчивость и выбила себе отдельное жилье — избушку-развалюшку с дырявой крышей. На починку этой крыши и наняла Нонна трех шабашников, Полушкина, черепка и Филю. Не стал Егор учительницу обманывать. А деньги, которых на ремонт не хватало, Харитина дала.
Реклама:
Новый лесничий Юрий Петрович Чувалов, как и учительница Нонна Юрьевна, был родом из Ленинграда. Родители его умерли через год после победы, и маленького Юру вырастила соседка. Узнал об этом Чувалов только в 16 лет, но вырастившая его женщина так и осталась для Юрия Петровича матерью. Конечно, всего этого Федор Ипатович не знал, когда ехал в областной центр сдавать лесничему справку об оплате леса, который пошел на постройку Бурьяновской пятистенки. Вот только справки этой оказалось мало. Юрию Петровичу требовалось разрешение на порубку строевого соснового леса. Напрасно Федор Ипатович юлил и выкручивался — Чувалов был непреклонен, а папочку с Бурьяновскими справочками у себя оставил.
Папку эту Чувалов никому отдавать не собирался, просто «не мог отказать себе в удовольствии оставить Федора Ипатовича со страхом наедине». Однако навестить этот дальний уголок своего хозяйства Юрий Петрович все же собрался, благо был повод: передать местной учительнице посылку от матери.
В жизни Полушкина снова началась «быстрая полоса». Помогал он Нонне Юрьевне от чистого сердца и «строительными» проблемами ее не беспокоил. Все сам решал. Колька отцу помогал, хотя все его мысли были об Оле Кузиной и о щенке. В одноклассницу Олю Колька был влюблен, да только сама Кузина смотрела исключительно на его двоюродного брата Вовку. А щенка Колька выменял у Вовки на новый компас, спас, когда Бурьянов-младший решил животину утопить. Теперь щенок жил у Бурьяновых, и кормил его Вовка через день, но Кольке не отдавал, «настоящую цену» требовал.
Реклама:
В самый разгар этой бурной деятельности и явился в дом Нонны Юрьевны новый лесничий. Узнав, что чувалов собирается на Черное озеро, Нонна Юрьевна посоветовала взять в проводники Егора. Взял Юрий Петрович на Черное озеро не только Егора с Колькой, но и саму Нонну Юрьевну. Кольке лесничий особое поручение дал: записывать в тетрадку всю встреченную по дороге живность. По пути Нонна Юрьевна, городская жительница, умудрилась потеряться, но к Черному Озеру все дошли в целости и сохранности. Юрий Петрович рассказал, что раньше это озеро называлось Лебяжьим.
У озера обнаружили старый лагерь туристов и Чувалов распорядился вытесать новый столб, отмечающий заповедное место. Только не над столбом работал Егор, когда все разошлись. Увидел он как-то поутру Нонну, купающуюся в озере, и вырезал из кривого ствола фигуру обнаженной женщины. Вырезал — и испугался: отругает его лесничий на несанкционированные художества. Однако ругаться Чувалов не стал — фигура оказалась настоящим произведением искусства.
Реклама:
Федор Ипатович тем временем узнал, что Егор лесничего на Черное озеро повел, и затаил злобу — решил, что Полушкин на его место метит. Два дна Бурьянов хмурился, «думы свои чугунные ворочал», а потом заулыбался злобно. Ну а Егор был счастлив. Еще никто и никогда не разговаривал с ним так уважительно, Егором Савельичем не величал и художества его в серьез не принимал. Кольке тоже повезло: подарил ему Чувалов настоящий спиннинг.
После этого похода Чувалов понял, что никто не присмотрит за заповедной зоной лучше Полушкина. Так и стал Егор лесником вместо Бурьянова. Полушкин взялся за дело рьяно. Лес почистил, а вместо «запрещающих» табличек развесил по заповеднику щиты со стихами «о порядке» Колькиного сочинения. Прогнал Егор из леса и Филю с Черепом, который незаконно валили лес.
А Нонна Юрьевна тем временем собралась в областной центр — подрядилась купить глобус, карты и спортивный инвентарь для школы. Приехав в город, она позвонила Юрию Петровичу, который пригласил ее на обед. Нонна обнаружила, «что в ней до сего времени мирно уживались два совершенно противоположных существа» — взрослая, уверенная в себе женщина, и трусливая девчонка. Именно женщина провела с Чуваловым ночь, а после Юрий Петрович признался, что женат. Женитьба Чувалова была странной. Когда он работал в алтайском лесничестве, к нему из Москвы приехала молоденькая практикантка Марина. Проведя с ней ночь, Юрий немедленно женился, а через три дня молодая жена укатила в Москву. Через два месяца Марина сообщила, что «потеряла» паспорт со штампом о браке и получила новый, чистенький. Свой паспорт Чувалов терять не стал, а постарался забыть об этой истории. Несколько лет спустя Юрий узнал, что Марина родила, но его ли это ребенок — не сказала. Нонне он не успел ничего объяснить — услышав о браке, она оделась и ушла. Прибыв в поселок через несколько дней, Чувалов узнал что Нонна уехала в Ленинград.
Реклама:
В поселок Чувалов приехал не просто так — привез начальника, которому очень понравились Колькины сочинения. Тогда же Чувалов и рассказал Полушкину «историю своей семейной жизни». Через неделю пришел вызов из Москвы — Егора Полушкина приглашали на Всесоюзное совещание работников лесного хозяйства. У Бурьянова же дела шли совсем не важно — им заинтересовался угрозыск.
В Москву Егор ехал через областной центр, но Юрия Петровича там не застал — о уехал в Ленинград. В столице Полушкин «участвовал в прениях» и посетил зоопарк. Приехал он в Москву с деньгами чуть ли не всех жителей поселка и списком «заказов», но, оказавшись в зоопарке, про список забыл и купил две пары живых лебедей. Хотел Полушкин, чтобы озеро снова Лебяжьим стало. А еще Полушкин нашел Марину, жену Юрия Петровича, и узнал, что у той давно уже другая семья.
Лебедей Полушкин устроил в домике у Черного Озера, а по бокам домика еще двух птиц поставил из светлого дерева. Юрий Петрович из Ленинграда вернулся один. Нонна отказалась возвращаться, и Полушкин уже подумывал: а не податься ли ему в Ленинград?
Реклама:
Та ночь, когда Полушкин услыхал странный шум в своем лесу, «на диво разбойной была». Накануне у поселкового магазина Колька встретил того самого туриста, что муравейник поджег, с полной авоськой водки. Вот поэтому и гнал Егор свою лошадку через ночной, осенний и мокрый лес, даже Харитина не удержала. Взрывы доносились с Черного Озера — там глушили рыбу. Выбежав на свет, к костру, Егор увидел над огнем котелок, из которого выглядывали лебединые лапы. Остальные лебеди, уже ощипанные, лежали возле костра, а в огне сгорал пятый лебедь, деревянный. Браконьеров этих на озеро привели Филя с Черепом, они же его и били, а кто-то третий собаку науськивал. Нашли Егора к вечеру следующего дня. Он полз к дому, а за ним от самого озера тянулся кровавый след.
В больнице Полушкина допрашивал следователь, но тех, кого узнал, Егор не выдал. А узнал он не только бывших дружков, но и Федора Ипатовича. Бурьянов в больницу пришел прощения просить, принес бутылку дорогого коньяка. Егор простил, а коньяка не захотел, и горьким показался Федору Ипатовичу дорогой французский напиток. Закрыл Полушкин глаза и «перешагнул боль, печаль и тоску», а после поскакал на коне «туда, где идет нескончаемый бой и где черная тварь, извиваясь, все еще изрыгивает зло». А Колька отдал Вовке спиннинг за щенка.
Реклама:
Краткое содержание
От автора
«Когда я вхожу в лес, я слышу Егорову жизнь». Егор всегда оставался самим собой, поступал «как велела совесть».
Глава 1
«Егора Полушкина в поселке звали бедоносцем». Все в поселке над ними насмехались. Федор Ипатыч, свояк Егора, был лесником и постоянно пользовался своим положением. Бурьянов осуждал и наставлял Егора.
Когда Полушкины переехали в город, Бурьянов отдал им свой старый дом, хотя и предварительно вывез пол и бревна из погреба. За это Егор возвел свояку пятистенный дом из клейменых бревен с резным петухом-флюгером.
Глава 2
Сын Егора и Харитины Колька был очень простодушным, во все верил, поэтому над ним, как и над отцом, часто насмехались. Мальчик хорошо ориентировался в лесу, умел утихомиривать злых собак.
Глава 3
«Не задалась у Егора Полушкина на новом месте привычная работа». Пока работал у Бурьянова, все шло хорошо: тот его не торопил. Но в плотницких бригадах нужно было делать не качественно, а быстро, поэтому он нигде долго не продержался.
Егор устроился лодочником на лодочную станцию к Якову Прокопычу. Полушкин должен был ухаживать за лодками и пристанью, перевозить туристов.
Глава 4
Федора Ипатыча вызвал в область новый лесничий: возмущался, почему лес неустроенный и нет актов на порубку. Из области Бурьянов привез подарки, Кольке подарил компас.
На лодочной станции Егор трудился, как мог. Единственный раз он рассердил начальника, когда вместо номеров на лодке нарисовал птиц, зверей и цветы.
Глава 5
Приехали первые туристы. Их на лодке отвезли рыбачить Егор с Колькой. Недалеко от полянки, где туристы остановились, был большой муравейник. Приезжие сожгли его: «Человек – царь природы». Егору и Кольке было жалко муравьев.
Туристы напоили Егора, начали над ним насмехаться, заставили танцевать. Колька со слезами на глазах просил прекратить. Туристы подначили Егора ударить сына. Пьяный Полушкин впервые ударил Кольку, и тот молча ушел.
Туристы сказали Егору уходить. Он все никак не мог отплыть, перевернул лодку. Таща перевернутую лодку на веревке, Егор потерял мотор.
Главы 6– 7
При первой же встрече новый лесничий спросил, во сколько обошелся Федору Ипатычу новый дом, подытожив, что это «дело уголовное». Чтобы все уладить за деньги, Бурьянов начал искать способы заработать: за 30 рублей отвез туристов рыбачить в заповедное место.
Колька не хотел возвращаться домой и ночевал у учительницы Нонны Юрьевны.
За утерянный мотор Егору нужно было заплатить 300 рублей. Полушкин заколол кабанчика и повез его на рынок.
Глава 8
Полушкин побаивался базара, поэтому его легко обманули: купили свинью за 200 рублей, хотя она стоила 400.
Глава 9
Не удалось Егору заработать и на липовом лыке: пока он думал, другие уже ободрали деревья.
Глава 10
Полушкин, не видя никаких путей заработка, начал выпивать. У него появились друзья, с которыми он пил: Филя и Черепок. Егор научился «шабашить».
Харитина устроилась судомойкой в столовку. Иногда Егор тайно брал ее деньги.
Как-то, Вовка, двоюродный брат Кольки, пытался утопить щенка. Чтобы спасти животное, Колька обменял щенка на компас.
Глава 11
Нонна Юрьевна получала собственное жилье, но помещение было в аварийном состоянии. Егор согласился ей все отремонтировать.
Глава 12
«Федор Ипатович со всеми долгами расплатился, все справочки раздобыл» и поехал к новому лесничему Чувалову. Юрий Петрович оставил папку с его документами у себя: слишком Бурьянов не нравился Чувалову.
Глава 13
Когда Егор с Колькой ремонтировали жилище Нонны Юрьевны, к ним зашел приехавший в поселок Чувалов.
Глава 14
Сидя с Егором за столом, Чувалов его внимательно слушал, называя Полушкина по имени-отчеству.
На Черное озеро Чувалов взял с собой Егора, Кольку и Нонну Юрьевну.
Глава 15
По дороге к озеру под руководством Чувалова Колька вел «перепись зверья».
Глава 16
Рано утром Егор у реки видел, любуясь, как Нонна Юрьевна купается голышом.
Вечером у костра Егор рассказал, что в старину Черное озеро называлось Лебяжьим. Пока остальные пошли обходить озеро, Егор выстрогал топором из липы фигуру тонкой гибкой женщины.
Глава 17
Узнав, что Полушкин с новым лесником пошли в лес, Бурьянов решил, что Егор метит на его место.
Глава 18
Юрий Петрович предложил Егору место лесника вместо Бурьянова. Егор согласился.
«Егор упоенно чистил лес, прорубал заросшие просеки, стаскивал в кучи валежник и сухостой», ощущал себя счастливым. Как-то Полушкин увидел, что Филя и Черепок срубили дерево без разрешения и потребовал отдать топоры. Возмущенный Филя пригрозил ему.
Глава 19
Нонна Юрьевна уехала в Ленинград, чтобы снова увидеться с Чуваловым. После проведенной ночи Юрий Петрович сказал, что женат. Девушка тут же собралась и ушла.
Два года назад Чувалов женился на практикантке из Москвы Марине. Через три дня после свадьбы она уехала в Москву и пропала. Чувалов переживал, что у нее ребенок от него.
После случившегося Нонна Юрьевна уехала из поселка. Пытавшийся ее найти Чувалов поделился своей историей с Егором.
Через неделю Полушкина пригласили на Всесоюзное совещание в Москву.
Глава 20
Приехав в Москву, Полушкин, вспоминая рассказ Чувалова, разыскал Марину. Она была уже замужем и сказала, что ее ребенок не от Чувалова.
В министерстве Егора попросили сказать речь. Полушкин говорил о Черном озере, о том, что надо, чтобы такие озера «обратно звонкими стали: Лебяжьими или Гусиными, Журавлиными». «Никакой человек не царь ей, природе-то. <?…> Сын он ее, старший сыночек».
На деньги людей поселка Егор купил в зоопарке две пары лебедей.
Глава 21
Федора Ипатыча трижды вызывали к следователю: «видать дом отберут».
Полушкин устроил птиц на Черном озере. В одну из дождливых осенних ночей приболевший Егор услышал удары на Черном озере и немедленно поспешил туда. Те самые туристы убили и варили в кастрюле лебедей. Полушкин потребовал их документы. Туристы сильно избили Егора и бросили.
Нашли Полушкина на следующий день, очнулся он уже в больнице. К Егору пришел Бурьянов просить прощения: среди браконьеров был и Федор Ипатыч. Полушкин никого не выдал и простил свояка. «Егор перешагнул боль, печаль и тоску» и умер.
От автора
У Федора Ипатыча отобрали дом, он уехал с семьей.
Чувалов женился на Нонне Юрьевне. Посреди их квартиры стоит вытесанная Егором из липы белая дева.
«А Черное озеро так и осталось Черным. Должно быть, теперь уж до Кольки».
Не стреляйте в белых лебедей
Юрий Васильев
«Девять с половиной пойнтов»
pеж. Голдеску Фидолини
Hа заднем плане — суpовый пейзаж комнаты одинокого холостяка-фидошника. Узкая койка, совсем не пpедназначенная для занятий сексом, стены, оклеенные за неимением и быстpопачкаемостью обоев pаспечатками всемиpного ноделиста. Сквозь немытое уже лет 20 (чтобы монитоp не бликовал от солнца) окно падает свет уходящего дня. Hа огpомном столе, составленном из школьной доски, положенной на коpобки из под монитоpов, гpомоздятся мини- миди- и макситауэpы, пpинтеpы ЕС ЭВМ, паяльники, клавиатуpы, валяются pаспечатки любимых джипегов из файлэхи R50.GIF.PORNO, затеpтые до неузнаваемости. Из мебели еще пpисутствует только холодильник, на котоpом гоpдо возвышается «обоеделатель» — EPSON DFX-8000. Камеpа отъезжает и мы видим нашего геpоя — с улыбкой идиота на губах, pомашкой за спиной и пунцовыми от смущения ухами. А вот в его беpлогу заходит и пpичина сего стpанного вида — ДЕВУШКА. Последняя девушка была здесЬ, ну чтобы не совpать…. нет, не вспомнить… Она пpекpасна, пpекpасна, как… как Русский Куpьеp, нет — HST, подключенный к DEC ALPHA SERVER!!! Ее губы, накpашенные по последней моде, похожи на ветви коpалла. Консеpвиpованного. Ее огpомные глаза, с pесницами, опаленными от пpикуpивания от газовой плиты, наивно и нежно смотpят на нашего геpоя из-за -10 диоптpий бифокально-астигматических очков. Резинка, связывающая дужки очков на затылке (опpава на 5 pазмеpов больше, поэтому постоянно падает) подчеpкивает и оттеняет ее великолепные волосы, цвета свежевыкуpенного пепла Мальбоpо Лайтс. Она застывает на поpоге, смущенно попpавляя волосы. Все двадцать. Остальные выпали в честь 10-и летнего использования монитоpов High Radiation — «Zhan». Платьице, подаpенное ей сеpдобольной соседкой когда-то к пеpвому классу, подчеpкивает ее похожесть на девочку, pебенка. По этой же пpичине оно кокетливо пpиоткpывает пупок, пpоколотый колечком с висящим на нем бpелком «ZуX — ум, честь и совесть нашей эпохи». Hа ее нежных девичьих бедpах сквозь чеpный, как смоль, пух видны татуиpовки: свои пойнт-стpочки, а также навечно запечатленные стpоки геpоев ФИДО — Оpла, подстpеленного каким-то охотником, Бочаpова, безвpеменно pазложившегося заживо от собственных сексуальных увлечений, Базиля Долматова, отпpавленного вместе с Белкой и Стpелкой в столону Пpоксимы Центавpа, в качестве доказательства нашей pазумности, а также — что шутки с нами плохи. Мягкая походка кpасавицы достигалась чисто женским, маленькм секpетиком ножки в шеpстяных носках и кедах ступали вкpадчиво, лишь изpедка постукивая ноготками, тоpчащими спеpеди кед. Одним словом — сама Весна и Любовь посетила обиталище одинокого отшельника, пахаpя двоичных нив, жнеца килобайтов и сеятеля CRC-Erroroв. Hисколько не смущаясь, она скинула ватник, оставшись лишь в платьице. У него сpазу на 20 пунктов подскочило давление и на несколько минут пpопала несущая. Когда несущая веpнулась, его подpуга уже усиленно топтала клавиатуpу своими пальциками, оставляя на символах цаpапины от аккуpатно обгpызенных ногтей. (До ног ей было не дотянуться, поэтому пpишлось пpоpезать в кедах дыpочки.). Он встал посмотpеть на то, чем она занимается, но на pасстоянии двух метpов ему в нос шибанул запах нежного девичьего тела, пpинявшего ванну, ну буквально два, может быть — тpи месяца тому назад. Гоpмоны отказались ему повиноваться и несущая ушла опять, на этот pаз надолго. Судя по вpемени — бегала до аптеки. Из дауна, не сопpовожденного флагом (какой позоp! — уйти в даун не известив босса!) его веpнул звук каppиеpа. Любимый Шпpотстеp заливался, как соловей, качая что-то. Hаш геpой, мотнув по-бычьи головой, поднялся на ноги и, поминутно вpезаясь в стены, добpался-таки до стола. Дpожащей pукой был включен втоpой комп, используемый обычно для отладки, свистнул модем и — о сладостный миг! — спустя всего пять минун они слились в экстазе чата. Чата небывалого — они чувствовали запах дpуг дpуга, слышали хлюпанье носов дpуг дpуга и ожесточенное сопение на особо остpых фpазах… Слияние двух лун было мгновенным и стpастным — спустя всего лишь четыpе часа она пpостонала «Я бо-ольше не могу-у-у!…», в изнеможении хэнгапясь и сползая не пол. Он pастеpялся — никогда еще женщине с ним не было ТАК хоpошо и он не встpечал подpуг настолько стpастных. Он сел pядом с нею и спpосил: — Слышь… Каpоче… Ты эта.. — пива хошь ? — Аск! — ответила она, шиpоко pаскpывая глаза, чуть не выскочившие за пpеделы очков. — А что — ЕСТЬ ?!!!!!!!!!!!!!! — Hу я тут… того… Лексикон хачить собиpался, дык запасся… Hесмотpя на то, что ее непpиятно цаpапнуло упоминание Лексикона («А может он — извpащенец «), она с pадостью согласилась, и они кинулись, отталкивая дpуг дpуга, пинаясь и кусаясь, к вожделенному холодильнику… Кpупный план — откpывающийся холодильник, забитый на 90% бутылями с «Жигулевским». Остальное — тушенка и немного сгущенки. (Она) — Всемогущий Каpьеp! Как я сейчас….. 8-)~~~~~~~~~ (он) — Подожди! (в тpевоге за содеpжимое своего холодильника,
ЭЛЕКТРОННАЯ БИБЛИОТЕКА ModernLib.Net
4
Теперь Колька ходил в школу аккуратно. За полчаса появлялся, раньше учительниц. И на уроках сидел степенно, а когда что-нибудь интересное рассказывали — ну, про зверей или про историю с географией, — рот разевал. Все этого момента ждали, весь класс. И как только случалось — враз замирали, и Вовка тайком от учительницы трубочку поднимал. Из бузины трубочка: напихаешь в нее шариков из промокашки, прицелишься, дунешь — точно Кольке в рот разинутый. Вот уж веселья-то!
Сколько раз Колька на это попадался — и счет потеряли. Пока помнил, крепко рот зажимал, губа к губе. А как начнет учительница про древних героев рассказывать или стихи читать, — забывался. Забывался, ловил каждое слово и рот, наверное, для того и разевал, чтобы слов этих не упустить. Вот тут-то в него и стреляли. И если удачно, Оля Кузина в ладоши хлопала, а Вовка куражился:
— Снайпер я. Я в кого хочешь камнем за сто шагов попасть могу!
Оля Кузина на него широкими глазами смотрела. Только ресницы вздрагивали. Из-за таких ресниц любой бы в драку полез, а Кольке все не до того было:
— Слыхал, что Нонна Юрьевна про богатыря Илью Муромца рассказывала? Сиднем, говорит, тридцать три года сидел, а как пришли калики перехожие…
— Так ты и рот разинул! А я в него — жеванкой!
— С чернилами жеванка-то! — восторгалась Оля Кузина.
— Ты разиня, а я снайпер! Правда, Олька?
Очень важничал Вовка. А два дня назад уж так разважничался, что и про плевательную трубку свою забыл. Ходил, живот выставив:
— Папку в область вызывают. Удочку бамбуковую привезти обещался.
Федора Ипатовича провожали по-родственному: со столом да с поклонами. Пути желали счастливого, возвращения быстрого, дела удачливого. Федор Ипатович брови супонил, задумывался:
— С чего бы это приспичило им?
— А для совета, — подсказывала Харитина. — Для совета, Федор Ипатыч, для совещания с вами.
— Совещания? — Вздыхал хозяин почему-то. — Мда…
— Путь вам тележный, ямщик прилежный, кобылка поигривистей да песня позаливистей, Федор Ипатыч!
Чокался хозяин, благодарил. Но не пил, в сторону стакан отставлял, хмурился:
— И с чего бы это им вызывать меня, а?
Отбыл чин чином: и сыт, и хмелен, и ус в табаке. Неделю отсутствовал и вернулся без предупреждения: ни письмеца, ни телеграммы вперед не выслал. Марьица всполошилась:
— Ахти мне, гостей за пустой стол сажать!
— Погоди, Марья. Не надо гостей.
— Как же не надо, Федя? Обычай ведь. Не нами заведено.
Крякнул Федор Ипатыч:
— Ну, зови. Черт их с обычаями…
Гостей Федор Ипатыч любил принять широко, с простором и с временем. Но и с выбором тоже: кого ни попадя за стол не сажал. Из райисполкома инструктор наведывался (рыбалку любил пуще молодой жены!), из поссовета кое-кто заглядывал. Ну, конечно, завторг, завмаг, завгар: на земле живем, не на небе. И (а куда его денешь?)— свояк. Егор Полушкин с Харей своей разлюбезной.
— Будь здоров, Федор Ипатыч, с прибытием! Как ездилось-путешествовалось по областной нашей столице? Что на рынке слышно насчет вздорожания, что в кругах говорят насчет космоса?
Федор Ипатыч с ответами не спешил. Доставал чемодан заграничный, при гостях ремни расстегивал:
— Не обессудьте, примите в подарочек. Не на пользу — так, для памяти.
Всех одаривал, никого не забывал. И Егору с Харитиной перепадало: а что ты сделаешь? Даже Кольке компас подарил:
— Держи, племяш. Чтоб не блудить.
Хохотали все почему-то. А Колька от счастья светился, как ранняя звездочка: компас ведь! Настоящий: со стрелкой, с югом-севером.
«Эй, там, на руле! Четыре румба к весту! Так держать!»
«Есть так держать!»
Вот о чем компас ему рассказывал. А насчет того, чтобы не заблудиться, так Колька в лесу— как вы в своих квартирах. С какой стороны кора шершавее? Не знаете? А Колька знает, так что для леса компас ему не нужен. Он ему для путешествий очень даже нужен. Прямо позарез нужен.
«Эй, на Марсе! Не видно ли земли обетованной?»
«Не видно, капитан! Одно море бурное кругом!»
«Так держать! Будет земля впереди!»
Это он, конечно, про себя выкрикивал: зачем зря людей пугать? Не поймут: расстроятся.
А Вовка складную удочку получил, трехколенку. Хвастался:
— Навалом рыбки будет! Тебе, пап, какую поймать?
— Понавесистей! — кричали. — С подкожным жирком!
Улыбался Федор Ипатыч. Гладил сына по ершистой голове, а улыбался невесело. И когда самые важные гости ушли, не выдержал:
— Лесничий новый вызывал. Столичная штучка-дрючка. Почему, говорит, лес неустроенный? Где, говорит, акты на порубку? Где, говорит, профилактика против вредителей? А сам в карту глядит: в лесу нашем еще и не бывал. А уж грозится.
— Ай, ай!-вздыхал Егор; это ему Федор Ипатыч жаловался, потому что некому больше жаловаться было, а — хотелось. — У меня, знаешь, тоже это… Неприятности.
Но неприятности Егора мало волновали Федора Ипатыча: своих забот хватало.
— Да-а. Ну, ничего, обомнется. Жизнь, она и не с таких пух да перо берет, верно? Обомнется, мне же поклонится. Без меня тут никакому лесничему не усидеть, я все ходы-выходы да переходы знаю. И кто с кем по субботам водочкой балуется, тоже мне известно. Кто с кем пьет да как потом выглядит.
— Да, выглядит, это точно. Кто как выглядит, это правильно, — бормотал Егор.
Он выкушал два лафитничка и страдал о своем. Потому страдал, что впервые вызвал гнев усталого Якова Прокопыча и теперь очень боялся потерять тихую, уважительную, с такими мытарствами обретенную пристань.
— Я, значит, чтоб понятней было, какая где. Чтоб не искать и чтоб красиво.
— Счетов на проданный лес не поступало? — гнул свое хозяин. — Ладно, сделаем вам счета. Будут вам все счета, раз считаться хотите. А считаться начнем, не больно долго-то в кабинете своем продержитесь. Не-ет, недолго…
— А он говорит: в голубое, мол, пускай. А если все в голубое пустить или, скажем, все в розовое — это что тогда получится? Это получится полное равнодушие…
— Равнодушие? — Федор Ипатыч поморгал красными глазками (перехватил маленько с огорчения-то).-Это ты верно, свояк, насчет равнодушия. Ну, я ему это равнодушие покажу. Я ему припомню равнодушие-то, я…
— Во-во, — закивал Егор. — Красота — это разве когда все одинаковое? Красота — это когда разное все! Один, скажем, синий, а другой, обратно же, розовый. А без красоты как же можно? Без красоты — как без праздника. Красота — это…
— Ты чего мелешь-то, бедоносец чертов? Какая красота? Деньги он с меня за дом требует, деньги, понятно тебе? А ты — красота! Тьфу!..
Заюлил Егор, захихикал: чего зря хозяина гневить? Но — расстроился. Сильно расстроился, потому что так и не удалось ему огорчением своим поделиться. А с огорчением спать ложиться да еще после двух лафитничков— шапетиков во сне увидишь. Натуральных — с хвостиком, с рожками и с копытцами. Тяжелый сон: душить будут шапетики, так старые люди говорят. А они знают, что к чему. Они, поди, лафитничков-то этих за свою жизнь напринимались — с озеро Онегу. И с радости и с огорчения.
И опять ворочался Егор в постели, опять вздыхал, опять казнился. Ох, непутевый он мужичонка, ох, бедоносец, божий недогляд!
Старался Егор на этой работе — и про перекуры забывал. Бегом бегал, как молодой. Заведующий только-только рот разинет.
— Ты, Полушкин…
— Ясно-понятно нам, Яков Прокопыч!
И — бежал. Угадал — хорошо, не угадал — обратно бежал: за разъяснениями. Но старание было, как у невесты перед будущей свекровью. . — Лодки ты хорошо проконопатил, Полушкин. И засмолил хорошо, хвалю… Стой, куда ты?
— Я, это…
— Дослушай сперва, потом побежишь. Теперь лодки эти следует привести в праздничную внешность. В голубой цвет. А весла — лопастя только, понял? — в красный: чтоб издаля видно было, ежели кто упустит. А на носу у каждой лодки номер напишешь. Номер-черной краской, как положено. Вот тебе краски, вот тебе кисти и вот бумажка с номерами. Срисуешь один номер-зачеркни его, чтобы не спутаться. Другой срисуешь — другой зачеркни. Понял, Полушкин?
— Понял, Яков Прокопыч. Как тут не понять? Схватил банки — только пятки засверкали. Потому засверкали, что сапоги Егор берег и ходил в них от дома до пристани да обратно. А на работе босиком поспешал. Босиком и удобства больше, и выходит спорее, и сапоги зря не снашиваются.
Три дня лодки в голубой колер приводил. Какие там восемь часов: пока работалось, не уходил. Уж Яков Прокопыч все хозяйство свое пересчитает, замки понавесит, Оглядит все, домой соберется, а Егор вовсю еще старается.
— Закругляйся, Полушкин.
— Счас я, счас, Яков Прокопыч.
— Пятый час время-то. Пора.
— А вы ступайте, Яков Прокопыч, ступайте себе. За краску и кисточки не беспокойтесь: я их домой отнесу.
— Ну, как знаешь, Полушкин.
— До свидания, Яков Прокопыч! Счастливого пути и семейству поклон.
Даже не поворачивался, чтоб время зря не терять. В два слоя краску накладывал, сопел, язык высовывал: от удовольствия. Пока лодки сохли, за весла принялся. Здесь особо старался: красный цвет поспешаловки не любит. Переборщишь — в холод уйдет, в густоту; недоборщишь— в розовый ударится. А цвет Егор чувствовал: и малярить приходилось, и нутро у него на цвета настроено было особо, от купели, что называется. И так он его пробовал и этак — и вышло, как хотел. Горели лопасти-то у весел, далеко их было видать.
А вот как за номера взялся, как расписал первых-то два (No 7 и No 9 — по записочке), так и рука у него провисла. Скучно — черное на голубом. Номер — он ведь номер и есть, и ничего за ним больше не проглядывает. Арифметика одна. А на небесной сини арифметика-это ж расстроиться можно, настроение потерять. А человек ведь с настроением лодку-то эту брать будет: для отдыха, для удовольствия. А ему — номер девять: черным по голубому. Как на доме: сразу про тещу вспомнишь. И от праздничка в душе — пар один.
И тут Егора словно вдруг ударило. Ясность вдруг в голову пришла, такая ясность, что он враз кисть бросил и забегал вокруг своих лодок. И так радостно ему вдруг сделалось, что от радости этой — незнакомой, волнующей— вроде затрясло его даже, и он все никак за кисть взяться не мог. Словно вдруг испугался чего-то, но хорошо как-то испугался, весело.
Конечно, посоветоваться сперва следовало: это он потом сообразил. Но посоветоваться тогда было не с кем, так как Яков Прокопыч уже подался восвояси, и поэтому Егор, покурив и не успокоившись, взял кисть и для начала закрасил на лодках старательно выписанные черные номера «7» и «9». А потом, глубоко вздохнув, вновь отложил кисть и разыскал в кармане огрызок плотницкого карандаша.
В тот раз он до глубокой ночи работал: благо, ночи светлые. Благоверная его уж за ворота пять раз выбегала, уж голосить пробовала для тренировки: не утоп ли, часом, муженек-то? Но Егор, пока задуманного не совершил, пока кисти не вымыл, пока не прибрался да пока вдосталь не налюбовался на дело рук своих, домой не спешил.
— Господи где ж носило-то тебя окаянного с кем гулял-блукал ночкой темною изверг рода ты непотребного…
— Работал, Тина, — спокойно и важно сказал Егор. — Не шуми: полезную вещь сделал. Будет завтра радость Якову Прокопычу.
Чуть заря занялась — на пристань прибежал: не спалось ему, не терпелось. Еще раз полюбовался на труд свой художественный и с огромным, радостным нетерпением стал ожидать прихода заведующего.
— Вот! — сказал вместо «здравствуйте». — Глядите, что удумал.
Яков Прокопыч глядел долго. Основательно глядел, без улыбки. А Егор улыбался от уха до уха: аж скулы ломило.
— Так, — уронил наконец Яков Прокопыч. — Это как понимать надо?
— Оживление, — пояснил Егор. — Номер, он что такое? Арифметика он голая. Черное на голубом: издалека-то и не разберешь. Скажем, велели вы седьмой номер выдать. Ладно-хорошо: ищи, где он, седьмой-то этот. А тут — картинка на носу: гусенок. Человек сразу гусенка углядит.
Вместо казенных черных номеров на небесной сини лодок были ярко намалеваны птицы, цветы и звери: гусенок, щенок, георгин, цыпленок. Егор выписал их броско, мало заботясь о реализме, но передав в каждом рисунке безошибочную точность деталей: у щенка — вислые уши и лапа; у георгина-упругость стебля, согнутого тяжелым цветком; у гусенка — веселый разинутый клюв.
— Вот и радостно всем станет, — живо продолжал Егор. — Я — на цыпленке, а ты, скажем, на поросенке. Ну-ка, догоняй! Соревнование.
— Соревнование? — переспросил озадаченный Яков Прокоиыч. — Гусенка с поросенком? Так. Дело. Ну, а если перевернется кто, не дай бог? Если лодку угонят, тоже не дай бог? Если ветром унесет ее (твоя вина будет, между прочим)? Что я, интересное дело, милиции сообщать буду? Спасайте цыпленка? Ищите поросенка? Георгинчик сперли? Что?!
— Дык, это…
— Дык это закрасить к едреной бабушке! Закрасить всех этих гусенков-поросенков, чтобы и под рентгеном не просвечивали! Закрасить сей же момент, написать номера, согласно порядку, и чтоб без самовольности! Тут тебе не детский сад, понимаешь ли, тут тебе очаг культуры: его из райкома посетить могут. Могу я секретаря райкома на георгин посадить, а? Могу?.. Что они про твоих гусенков-поросенков скажут, а? Не знаешь? А я знаю: абстракт. Абстракт они скажут, Полушкин.
— Чего скажут?
— Не доводи меня до крайности, Полушкин, — очень проникновенно сказал Яков Прокопыч. — Не доводи. Я, Полушкин, сосной контуженный, у меня справка есть. Как вот дам сейчас веслом по башке…
Ушел Егор. Скучно и долго закрашивал произведения рук своих и сердца, вздыхал. А упрямые гусятки-поросятки вновь вылезали из-под слоя просохшей краски, и Егор опять брал кисть и опять закрашивал зверушек, веселых, как в сказках. А потом холодно и старательно рисовал черные номера. По бумажке.
— Опасный ты человек, Полушкин, — со вздохом сказал Яков Прокопыч, когда Егор доложил, что все сделано.
Яков Прокопыч пил чай из термоса. На термосе были нарисованы смешные пузатые рыбы с петушиными хвостами. Егор глядел на них, переступая босыми ногами.
— Предупреждали меня,-продолжал заведующий. — Все прорабы предупреждали. Говорили: шебутной ты мужик, с фантазиями. Однако не верил.
Егор тихо вздыхал, но о прощении помалкивал. Чувствовал, что должен бы попросить — для спокойствия дальнейшей жизни, — что ждет этого Яков Прокопыч, но не мог. Себя заставить не мог, потому что очень был сейчас не согласен с начальником. А с термосом — согласен.
— Жить надо, как положено, Полушкин. Велено то-то-делай то-то. А то, если все начнут фантазировать… знаешь, что будет?
— Что? — спросил Егор.
Яков Прокопыч дожевал хлебушко, допил чай. Сказал значительно:
— Про то даже думать нельзя, что тогда будет.
— А космос? — спросил вдруг Егор (и с чего это понесло его?). — Про него сперва фантазии были: я по радио слыхал. А теперь…
— А мат ты слыхал?
— Приходилось,-вздохнул Егор.
— А что это такое? Мат есть брань нецензурная, понял? А еще есть — цензурная. Так? Вот и фантазии тоже: есть цензурные, а есть нецензурные. У тебя — нецензурная.
— Это поросенок-то с гусенком нецензурные? — усомнился Егор.
— Я же в общем смысле, Полушкин. В большом масштабе.
— В большом масштабе они гусем да свиньей будут.
— А гусь свинье не товарищ!.. — затрясся вдруг Яков Прокопыч. — И марш с глаз моих, покуда я тебя лично нецензурной фантазией не покрыл!..
Вот аккурат после этого разговора Федор Ипатыч-то и прибыл, и встречали его тогда всем миром с возвращеньицем. Вот почему и завздыхал-то Егор всего с двух лафитничков, заскучал, заопасался.
Но опасаться, как вскорости выяснилось, было еще преждевременно. Усталый Яков Прокопыч зла в сердце не держал, как выкричался, а вскоре и вообще позабыл об этом происшествии. И снова радостно заулыбался Егор, снова забегал, сверкая голыми пятками.
— Ясно-понятно нам, Яков Прокопыч!
С другой стороны беда подкрадывалась. Тяжелая беда, что туча на Ильин день. Но про беду собственную человеку вперед знать не дано, и потому бьет она всегда из-за угла. И потом только вздыхать остается да в затылке почесывать:
— Да уж, стало быть, так, раз оно не этак!..
🗹
