Действие первое
Часть парка в имении Сорина. Широкая аллея, ведущая по направлению от зрителей в глубину парка к озеру, загорожена эстрадой, наскоро сколоченной для домашнего спектакля, так что озера совсем не видно. Налево и направо у эстрады кустарник. Несколько стульев, столик. Только что зашло солнце. На эстраде за опущенным занавесом Яков
и другие
работники
; слышатся кашель и стук.
Маша
и
Медведенко
идут слева, возвращаясь с прогулки.
Медведенко
. Отчего вы всегда ходите в черном?
Маша
. Это траур по моей жизни. Я несчастна.
Медведенко
. Отчего?
(В раздумье.)
Не понимаю… Вы здоровы, отец у вас хотя и небогатый, но с достатком. Мне живется гораздо тяжелее, чем вам. Я получаю всего 23 рубля в месяц, да еще вычитают с меня в эмеритуру, а все же я не ношу траура.
(Садятся.)
Маша
. Дело не в деньгах. И бедняк может быть счастлив.
Медведенко
. Это в теории, а на практике выходит так: я, да мать, да две сестры и братишка, а жалованья всего 23 рубля. Ведь есть и пить надо? Чаю и сахару надо? Табаку надо? Вот тут и вертись.
Маша
(оглядываясь на эстраду)
. Скоро начнется спектакль.
Медведенко
. Да. Играть будет Заречная, а пьеса сочинения Константина Гавриловича. Они влюблены друг в друга, и сегодня их души сольются в стремлении дать один и тот же художественный образ. А у моей души и у вашей нет общих точек соприкосновения. Я люблю вас, не могу от тоски сидеть дома, каждый день хожу пешком шесть верст сюда да шесть обратно и встречаю один лишь индифферентизм с вашей стороны. Это понятно. Я без средств, семья у меня большая… Какая охота идти за человека, которому самому есть нечего?
Маша
. Пустяки.
(Нюхает табак.)
Ваша любовь трогает меня, но я не могу отвечать взаимностью, вот и все.
(Протягивает ему табакерку.)
Одолжайтесь.
Медведенко
. Не хочется.
Пауза.
Маша
. Душно, должно быть, ночью будет гроза. Вы всё философствуете или говорите о деньгах. По-вашему, нет большего несчастья, как бедность, а по-моему, в тысячу раз легче ходить в лохмотьях и побираться, чем… Впрочем, вам не понять этого…
Входят справа Сорин
и
Треплев
.
Сорин
(опираясь на трость)
. Мне, брат, в деревне как-то не того, и, понятная вещь, никогда я тут не привыкну. Вчера лег в десять и сегодня утром проснулся в девять с таким чувством, как будто от долгого спанья у меня мозг прилип к черепу и все такое.
(Смеется.)
А после обеда нечаянно опять уснул, и теперь я весь разбит, испытываю кошмар, в конце концов…
Треплев
. Правда, тебе нужно жить в городе.
(Увидев Машу и Медведенка.)
Господа, когда начнется, вас позовут, а теперь нельзя здесь. Уходите, пожалуйста.
Сорин
(Маше)
. Марья Ильинична, будьте так добры, попросите вашего папашу, чтобы он распорядился отвязать собаку, а то она воет. Сестра опять всю ночь не спала.
Маша
. Говорите с моим отцом сами, а я не стану. Увольте, пожалуйста.
(Медведенку.)
Пойдемте!
Медведенко
(Треплеву)
. Так вы перед началом пришлите сказать.
(Оба уходят.)
Сорин
. Значит, опять всю ночь будет выть собака. Вот история, никогда в деревне я не жил, как хотел. Бывало, возьмешь отпуск на 28 дней и приедешь сюда, чтобы отдохнуть и все, но тут тебя так доймут всяким вздором, что уж с первого дня хочется вон.
(Смеется.)
Всегда я уезжал отсюда с удовольствием… Ну, а теперь я в отставке, деваться некуда, в конце концов. Хочешь — не хочешь, живи…
Яков
(Треплеву)
. Мы, Константин Гаврилыч, купаться пойдем.
Треплев
. Хорошо, только через десять минут будьте на местах.
(Смотрит на часы.)
Скоро начнется.
Яков
. Слушаю.
(Уходит.)
Треплев
(окидывая взглядом эстраду)
. Вот тебе и театр. Занавес, потом первая кулиса, потом вторая и дальше пустое пространство. Декораций никаких. Открывается вид прямо на озеро и на горизонт. Поднимем занавес ровно в половине девятого, когда взойдет луна.
Сорин
. Великолепно.
Треплев
. Если Заречная опоздает, то, конечно, пропадет весь эффект. Пора бы уж ей быть. Отец и мачеха стерегут ее, и вырваться ей из дому так же трудно, как из тюрьмы.
(Поправляет дяде галстук.)
Голова и борода у тебя взлохмачены. Надо бы постричься, что ли…
Сорин
(расчесывая бороду)
. Трагедия моей жизни. У меня и в молодости была такая наружность, будто я запоем пил и все. Меня никогда не любили женщины.
(Садясь.)
Отчего сестра не в духе?
Треплев
. Отчего? Скучает.
(Садясь рядом.)
Ревнует. Она уже и против меня, и против спектакля, и против моей пьесы, потому что ее беллетристу может понравиться Заречная. Она не знает моей пьесы, но уже ненавидит ее.
Сорин
(смеется)
. Выдумаешь, право…
Треплев
. Ей уже досадно, что вот на этой маленькой сцене будет иметь успех Заречная, а не она.
(Посмотрев на часы.)
Психологический курьез — моя мать. Бесспорно талантлива, умна, способна рыдать над книжкой, отхватит тебе всего Некрасова наизусть, за больными ухаживает, как ангел; но попробуй похвалить при ней Дузе! Ого-го! Нужно хвалить только ее одну, нужно писать о ней, кричать, восторгаться ее необыкновенною игрой в «La dame aux camelias» или в «Чад жизни», но так как здесь, в деревне, нет итого дурмана, то вот она скучает и злится, и все мы — ее враги, все мы виноваты. Затем, она суеверна, боится трех свечей, тринадцатого числа. Она скупа. У нее в Одессе в банке семьдесят тысяч — это я знаю наверное. А попроси у нее взаймы, она станет плакать.
Сорин
. Ты вообразил, что твоя пьеса не нравится матери, и уже волнуешься и все. Успокойся, мать тебя обожает.
Треплев
(обрывая у цветка лепестки)
. Любит — не любит, любит — не любит, любит — не любит.
(Смеется.)
Видишь, моя мать меня не любит. Еще бы! Ей хочется жить, любить, носить светлые кофточки, а мне уже двадцать пять лет, и я постоянно напоминаю ей, что она уже не молода. Когда меня нет, ей только тридцать два года, при мне же сорок три, и за это она меня ненавидит. Она знает также, что я не признаю театра. Она любит театр, ей кажется, что она служит человечеству, святому искусству, а по-моему, современный театр — это рутина, предрассудок. Когда поднимается занавес и при вечернем освещении, в комнате с тремя стенами, эти великие таланты, жрецы святого искусства изображают, как люди едят, пьют, любят, ходят, носят свои пиджаки; когда из пошлых картин и фраз стараются выудить мораль,— мораль маленькую, удобопонятную, полезную в домашнем обиходе; когда в тысяче вариаций мне подносят всё одно и то же, одно и то же, одно и то же, — то я бегу и бегу, как Мопассан бежал от Эйфелевой башни, которая давила ему мозг своею пошлостью.
Сорин
. Без театра нельзя.
Треплев
. Нужны новые формы. Новые формы нужны, а если их нет, то лучше ничего не нужно.
(Смотрит на часы.)
Я люблю мать, сильно люблю; но она курит, пьет, открыто живет с этим беллетристом, имя ее постоянно треплют в газетах — и это меня утомляет. Иногда же просто во мне говорит эгоизм обыкновенного смертного; бывает жаль, что у меня мать известная актриса, и, кажется, будь это обыкновенная женщина, то я был бы счастливее. Дядя, что может быть отчаяннее и глупее положения: бывало, у нее сидят в гостях сплошь всё знаменитости, артисты и писатели, и между ними только один я — ничто, и меня терпят только потому, что я ее сын. Кто я? Что я? Вышел из третьего курса университета по обстоятельствам, как говорится, от редакции не зависящим, никаких талантов, денег ни гроша, а по паспорту я — киевский мещанин. Мой отец ведь киевский мещанин, хотя тоже был известным актером. Так вот, когда, бывало, в ее гостиной все эти артисты и писатели обращали на меня свое милостивое внимание, то мне казалось, что своими взглядами они измеряли мое ничтожество,— я угадывал их мысли и страдал от унижения…
Сорин
. Кстати, скажи, пожалуйста, что за человек ее беллетрист? Не поймешь его. Всё молчит.
Треплев
. Человек умный, простой, немножко, знаешь, меланхоличный. Очень порядочный. Сорок лет будет ему еще не скоро, но он уже знаменит и сыт, сыт по горло… Теперь он пьет одно только пиво и может любить только немолодых. Что касается его писаний, то… как тебе сказать? Мило, талантливо… но… после Толстого или Зола не захочешь читать Тригорина.
Сорин
. А я, брат, люблю литераторов. Когда-то я страстно хотел двух вещей: хотел жениться и хотел стать литератором, но не удалось ни то, ни другое. Да. И маленьким литератором приятно быть, в конце концов.
Треплев
(прислушивается)
. Я слышу шаги…
(Обнимает дядю.)
Я без нее жить не могу… Даже звук ее шагов прекрасен… Я счастлив безумно.
(Быстро идет навстречу Нине Заречной, которая входит.)
Волшебница, мечта моя…
Нина
(взволнованно)
. Я не опоздала… Конечно, я не опоздала…
Треплев
(целуя ее руки)
. Нет, нет, нет…
Нина
. Весь день я беспокоилась, мне было так страшно! Я боялась, что отец не пустит меня… Но он сейчас уехал с мачехой. Красное небо, уже начинает восходить луна, и я гнала лошадь, гнала.
(Смеется.)
Но я рада.
(Крепко жмет руку Сорина.)
Сорин
(смеется)
. Глазки, кажется, заплаканы… Ге-ге! Нехорошо!
Нина
. Это так… Видите, как мне тяжело дышать. Через полчаса я уеду, надо спешить. Нельзя, нельзя, бога ради не удерживайте. Отец не знает, что я здесь.
Треплев
. В самом деле, уже пора начинать. Надо идти звать всех.
Сорин
. Я схожу и всё. Сию минуту.
(Идет вправо и поет.)
«Во Францию два гренадера…»
(Оглядывается.)
Раз так же вот я запел, а один товарищ прокурора и говорит мне: «А у вас, ваше превосходительство, голос сильный»… Потом подумал и прибавил: «Но… противный».
(Смеется и уходит.)
.
Нина
. Отец и его жена не пускают меня сюда. Говорят, что здесь богема… боятся, как бы я не пошла в актрисы… А меня тянет сюда к озеру, как чайку… Мое сердце полно вами.
(Оглядывается.)
Треплев
. Мы одни.
Нина
. Кажется, кто-то там…
Треплев
. Никого.
Поцелуй.
Нина
. Это какое дерево?
Треплев
. Вяз.
Нина
. Отчего оно такое темное?
Треплев
. Уже вечер, темнеют все предметы. Не уезжайте рано, умоляю вас.
Нина
. Нельзя.
Треплев
. А если я поеду к вам, Нина? Я всю ночь буду стоять в саду и смотреть на ваше окно.
Нина
. Нельзя, вас заметит сторож. Трезор еще не привык к вам и будет лаять.
Треплев
. Я люблю вас.
Нина
. Тсс…
Треплев
(услышав шаги)
. Кто там? Вы, Яков?
Яков
(за эстрадой)
. Точно так.
Треплев
. Становитесь по местам. Пора. Луна восходит?
Яков
. Точно так.
Треплев
. Спирт есть? Сера есть? Когда покажутся красные глаза, нужно, чтобы пахло серой.
(Нине.)
Идите, тал все приготовлено. Вы волнуетесь?..
Нина
. Да, очень. Ваша мама — ничего, ее я не боюсь, но у вас Тригорин… Играть при нем мне страшно и стыдно… Известный писатель… Он молод?
Треплев
. Да.
Нина
. Какие у него чудесные рассказы!
Треплев
(холодно)
. Не знаю, не читал.
Нина
. В вашей пьесе трудно играть. В ней нет живых лиц.
Треплев
. Живые лица! Надо изображать жизнь m» такою, как она есть, и не такою, как должна быть, а такою, как она представляется в мечтах.
Нина
. В вашей пьесе мало действия, одна только читки. И в пьесе, по-моему, непременно должна быть любовь…
Оба уходят за эстраду. Входят Полина Андреевна
и
Дорн
.
Полина Андреевна
. Становится сыро. Вернитесь, наденьте калоши.
Дорн
. Мне жарко.
Полина Андреевна
. Вы не бережете себя. Это упрямство. Вы — доктор и отлично знаете, что вам вреден сырой воздух, но вам хочется, чтобы я страдала; вы нарочно просидели вчера весь вечер на террасе…
Дорн
(напевает)
. «Не говори, что молодость сгубила».
Полина Андреевна
. Вы были так увлечены разговором с Ириной Николаевной… вы не замечали холода. Признайтесь, она вам нравится…
Дорн
. Мне 55 лет.
Полина Андреевна
. Пустяки, для мужчины это не старость. Вы прекрасно сохранились и еще нравитесь женщинам.
Дорн
. Так что же вам угодно?
Полина Андреевна
. Перед актрисой вы все готовы падать ниц. Все!
Дорн
(напевает)
. «Я вновь пред тобою…» Если и обществе любят артистов и относятся к ним иначе, чем, например, к купцам, то это в порядке вещей. Это — идеализм.
Полина Андреевна
. Женщины всегда влюблялись в вас и вешались на шею. Это тоже идеализм?
Дорн
(пожав плечами)
. Что ж? В отношениях женщин ко мне было много хорошего. Во мне любили главным образом превосходного врача. Лет 10—15 назад, вы помните, во всей губернии я был единственным порядочным акушером. Затем всегда я был честным человеком.
Полина Андреевна
(хватает его за руку)
. Дорогой мой!
Дорн
. Тише. Идут.
Входят Аркадина
под руку с
Сориным
,
Тригорин
,
Шамраев
,
Медведенко
и
Маша
.
Шамраев
. В 1873 году в Полтаве на ярмарке она играла изумительно. Один восторг! Чудно играла! Не изволите ли также знать, где теперь комик Чадин, Павел Семеныч? В Расплюеве был неподражаем, лучше Садовского, клянусь вам, многоуважаемая. Где он теперь?
Аркадина
. Вы всё спрашиваете про каких-то допотопных. Откуда я знаю!
(Садится.)
Шамраев
(вздохнув)
. Пашка Чадин! Таких уж нет теперь. Пала сцена, Ирина Николаевна! Прежде были могучие дубы, а теперь мы видим одни только пни.
Дорн
. Блестящих дарований теперь мало, это правда, но средний актер стал гораздо выше.
Шамраев
. Не могу с вами согласиться. Впрочем, это дело вкуса. De gustibus aut bene, aut nihil[1].
Треплев
выходит из-за эстрады.
Аркадина
(сыну)
. Мой милый сын, когда же начало?
Треплев
. Через минуту. Прошу терпения.
Аркадина
(читает из «Гамлета»)
, «Мой сын! Ты очи обратил мне внутрь души, и я увидела ее в таких кровавых, в таких смертельных язвах — нет спасенья!»
Треплев
(из «Гамлета»)
. «И для чего ж ты поддалась пороку, любви искала в бездне преступленья?» За эстрадой играют в рожок. Господа, начало! Прошу внимания! Пауза. Я начинаю.
(Стучит палочкой и говорит громко.)
О вы, почтенные старые тени, которые носитесь в ночную пору над этим озером, усыпите нас, и пусть нам приснится то, что будет через двести тысяч лет!
Сорин
. Через двести тысяч лет ничего не будет.
Треплев
. Так вот пусть изобразят нам это ничего.
Аркадина
. Пусть. Мы спим.
Поднимается занавес; открывается вид на озеро; луна над горизонтом, отражение ее в воде; на большом камне сидит Нина Заречная, вся в белом.
Нина
. Люди, львы, орлы и куропатки, рогатые олени, гуси, пауки, молчаливые рыбы, обитавшие в воде, морские звезды и те, которых нельзя было видеть глазом,— словом, все жизни, все жизни, все жизни, свершив печальный круг, угасли… Уже тысячи исков, как земля не носит на себе ни одного живого существа, и эта бедная луна напрасно зажигает свой фонарь. На лугу уже не просыпаются с криком журавли, и майских жуков не бывает слышно в липовых рощах. Холодно, холодно, холодно. Пусто, пусто, пусто. Страшно, страшно, страшно. Пауза. Тела живых существ исчезли в прахе, и вечная материя обратила их в камни, в воду, в облака, а души их всех слились в одну. Общая мировая душа — это я… я… Но мне душа и Александра Великого, и Цезаря, и Шекспира, и Наполеона, и последней пиявки. Во мне сознания людей слились с инстинктами животных, и я помню все, все, все, и каждую жизнь в себе самой я переживаю вновь.
Показываются болотные огни.
Аркадина
(тихо)
. Это что-то декадентское.
Треплев
(умоляюще и с упреком)
. Мама!
Нина
. Я одинока. Раз в сто лет я открываю уста, чтобы говорить, и мой голос звучит в этой пустоте уныло, и никто не слышит… И вы, бледные огни, не слышите меня… Под утро вас рождает гнилое болото, и вы блуждаете до зари, но без мысли, без воли, без трепетания жизни. Боясь, чтобы в вас не возникла жизнь, отец вечной материи, дьявол, каждое мгновение в вас, как в камнях и в воде, производит обмен атомов, и вы меняетесь непрерывно. Во вселенной остается постоянным и неизменным один лишь дух. Пауза. Как пленник, брошенный в пустой глубокий колодец, я не знаю, где я и что меня ждет. От меня не скрыто лишь, что в упорной, жестокой борьбе с дьяволом, началом материальных сил, мне суждено победить, и после того материя и дух сольются в гармонии прекрасной и наступит царство мировой воли. Но это будет лишь, когда мало-помалу, через длинный, длинный ряд тысячелетий, и луна, и светлый Сириус, и земля обратятся в пыль… А до тех пор ужас, ужас… Пауза; на фоне озера показываются две красных точки. Вот приближается мой могучий противник, дьявол. Я вижу его страшные багровые глаза…
Аркадина
. Серой пахнет. Это так нужно?
Треплев
. Да.
Аркадина
(смеется)
. Да, это эффект.
Треплев
. Мама!
Нина
. Он скучает без человека…
Полина Андреевна
(Дорну)
. Вы сняли шляпу. Наденьте, а то простудитесь.
Аркадина
. Это доктор снял шляпу перед дьяволом, отцом вечной материи.
Треплев
(вспылив, громко)
. Пьеса кончена! Довольно! Занавес!
Аркадина
. Что же ты сердишься?
Треплев
. Довольно! Занавес! Подавай занавес!
(Топнув ногой.)
Занавес! Занавес опускается. Виноват! Я выпустил из вида, что писать пьесы и играть на сцене могут только немногие избранные. Я нарушил монополию! Мне… Я…
(Хочет еще что-то сказать, но машет рукой и уходит влево.)
Аркадина
. Что с ним?
Сорин
. Ирина, нельзя так, матушка, обращаться с молодым самолюбием.
Аркадина
. Что же я ему сказала?
Сорин
. Ты его обидела.
Аркадина
. Он сам предупреждал, что это шутка, и я относилась к его пьесе, как к шутке.
Сорин
. Все-таки…
Аркадина
. Теперь оказывается, что он написал великое произведение! Скажите, пожалуйста! Стало быть, устроил он этот спектакль и надушил серой не дли шутки, а для демонстрации… Ему хотелось поучить нас, как надо писать и что нужно играть. Наконец, это становится скучно. Эти постоянные вылазки против меня и шпильки, воля ваша, надоедят хоть кому! Капризный, самолюбивый мальчик.
Сорин
. Он хотел доставить тебе удовольствие.
Аркадина
. Да? Однако же вот он не выбрал какой-нибудь обыкновенной пьесы, а заставил нас прослушать этот декадентский бред. Ради шутки я готова слушать и бред, но ведь тут претензии на новые формы, на новую эру в искусстве. А, по-моему, никаких тут новых форм нет, а просто дурной характер.
Тригорин
. Каждый пишет так, как хочет и как может.
Аркадина
. Пусть он пишет как хочет и как может, только пусть оставит меня в покое.
Дорн
. Юпитер, ты сердишься…
Аркадина
. Я не Юпитер, а женщина.
(Закуривает.)
Я не сержусь, мне только досадно, что молодой человек так скучно проводит время. Я не хотела его обидеть.
Медведенко
. Никто не имеет основания отделять дух от материи, так как, быть может, самый дух есть совокупность материальных атомов.
(Живо, Тригорину.)
А вот, знаете ли, описать бы в пьесе и потом сыграть на сцене, как живет наш брат — учитель. Трудно, трудно живется!
Аркадина
. Это справедливо, но не будем говорить ни о пьесах, ни об атомах. Вечер такой славный! Слышите, господа, поют?
(Прислушивается.)
Как хорошо!
Полина Андреевна
. Это на том берегу.
Пауза.
Аркадина
(Тригорину)
. Сядьте возле меня. Лет 10—15 назад, здесь, на озере, музыка и пение слышались непрерывно почти каждую ночь. Тут на берегу шесть помещичьих усадеб. Помню, смех, шум, стрельба, и всё романы, романы… Jeune premieroм и кумиром всех этих шести усадеб был тогда вот, рекомендую
(кивает на Дорна)
, доктор Евгений Сергеич. И теперь он очарователен, но тогда был неотразим. Однако меня начинает мучить совесть. За что я обидела моего бедного мальчика? Я непокойна.
(Громко.)
Костя! Сын! Костя!
Маша
. Я пойду поищу его.
Аркадина
. Пожалуйста, милая.
Маша
(идет влево)
. Ау! Константин Гаврилович!.. Ау!
(Уходит.)
Нина
(выходя из-за эстрады.)
Очевидно, продолжения не будет, мне можно выйти. Здравствуйте!
(Целуется с Аркадиной и Полиной Андреевной.)
Сорин
. Браво! браво!
Аркадина
. Браво! браво! Мы любовались. С такою наружностью, с таким чудным голосом нельзя, грешно сидеть в деревне. У вас должен быть талант. Слышите? Вы обязаны поступить на сцену!
Нина
. О, это моя мечта!
(Вздохнув.)
Но она никогда не осуществится.
Аркадина
. Кто знает? Вот позвольте вам представить: Тригорин, Борис Алексеевич.
Нина
. Ах, я так рада…
(Сконфузившись.)
Я всегда вас читаю…
Аркадина
(усаживая ее возле)
. Не конфузьтесь, милая. Он знаменитость, но у него простая душа! Видите, он сам сконфузился.
Дорн
. Полагаю, теперь можно поднять занавес, а то жутко.
Шамраев
(громко)
. Яков, подними-ка, братец, занавес!
Занавес поднимается.
Нина
(Тригорину)
. Не правда ли, странная пьеса?
Тригорин
. Я ничего не понял. Впрочем, смотрел я с удовольствием. Вы так искренно играли. И декорация была прекрасная. Пауза. Должно быть, в этом озере много рыбы.
Нина
. Да.
Тригорин
. Я люблю удить рыбу. Для меня нет больше наслаждения, как сидеть под вечер на берегу и смотреть на поплавок.
Нина
. Но, я думаю, кто испытал наслаждение творчества, для того уже все другие наслаждения не существуют.
Аркадина
(смеясь)
. Не говорите так. Когда ему говорят хорошие слова, то он проваливается.
Шамраев
. Помню, в Москве в оперном театре однажды знаменитый Сильва взял нижнее до. А в это время, как нарочно, сидел на галерее бас из наших синодальных певчих, и вдруг, можете себе представить наше крайнее изумление, мы слышим с галереи: «Браво, Сильва!» — целою октавой ниже… Вот этак
(низким баском)
: браво, Сильва… Театр так и замер.
Пауза.
Дорн
. Тихий ангел пролетел.
Нина
. А мне пора. Прощайте.
Аркадина
. Куда? Куда так рано? Мы вас не пустим.
Нина
. Меня ждет папа.
Аркадина
. Какой он, право…
(Целуются.)
Ну, что делать. Жаль, жаль вас отпускать.
Нина
. Если бы вы знали, как мне тяжело уезжать!
Аркадина
. Вас бы проводил кто-нибудь, моя крошка.
Нина
(испуганно)
. О, нет, нет!
Сорин
(ей, умоляюще)
. Останьтесь!
Нина
. Не могу, Петр Николаевич.
Сорин
. Останьтесь на один час и всё. Ну что, право…
Нина
(подумав, сквозь слезы)
. Нельзя!
(Пожимает руку и бистро уходит.)
Аркадина
. Несчастная девушка в сущности. Говорят, ее покойная мать завещала мужу всё свое громадное состояние, всё до копейки, и теперь эта девочка осталась ни с чем, так как отец ее уже завещал всё своей второй жене. Это возмутительно.
Дорн
. Да, ее папенька порядочная-таки скотина, надо отдать ему полную справедливость.
Сорин
(потирая озябшие руки)
. Пойдемте-ка, господа, и мы, а то становится сыро. У меня ноги болят.
Аркадина
. Они у тебя как деревянные, едва ходят. Ну, пойдем, старик злосчастный.
(Берет его под руку.)
Шамраев
(подавая руку жене)
. Мадам?
Сорин
. Я слышу, опять воет собака.
(Шамраеву.)
Будьте добры, Илья Афанасьевич, прикажите отвязать ее.
Шамраев
. Нельзя, Петр Николаевич, боюсь, как бы воры в амбар не забрались. Там у меня просо.
(Идущему рядом Медведенку.)
Да, на целую октаву ниже: «Браво, Сильва!» А ведь не певец, простой синодальный певчий.
Медведенко
. А сколько жалованья получает синодальный певчий?
Все уходят, кроме Дорна.
Дорн
(один)
. Не знаю, быть может, я ничего не понимаю или сошел с ума, но пьеса мне понравилась. В ней что-то есть. Когда эта девочка говорила об одиночестве и потом, когда показались красные глаза дьявола, у меня от волнения дрожали руки. Свежо, наивно… Вот, кажется, он идет. Мне хочется наговорить ему побольше приятного.
Треплев
(входит)
. Уже нет никого.
Дорн
. Я здесь.
Треплев
. Меня по всему парку ищет Машенька. Несносное создание.
Дорн
. Константин Гаврилович, мне ваша пьеса чрезвычайно понравилась. Странная она какая-то, и конца я не слышал, и все-таки впечатление сильное. Вы талантливый человек, вам надо продолжать. Треплев крепко жмет ему руку и обнимает порывисто. Фуй, какой нервный. Слезы на глазах… Я что хочу сказать? Вы взяли сюжет из области отвлеченных идей. Так и следовало, потому что художественное произведение непременно должно выражать какую-нибудь большую мысль. Только то прекрасно, что серьезно. Как вы бледны!
Треплев
. Так вы говорите — продолжать?
Дорн
. Да… Но изображайте только важное и вечное. Вы знаете, я прожил свою жизнь разнообразно и со вкусом, я доволен, но если бы мне пришлось испытать подъем духа, какой бывает у художников во время творчества, то, мне кажется, я презирал бы свою материальную оболочку и все, что этой оболочке свойственно, и уносился бы от земли подальше в высоту.
Треплев
. Виноват, где Заречная?
Дорн
. И вот еще что. В произведении должна быть ясная, определенная мысль. Вы должны знать, для чего пишете, иначе, если пойдете по этой живописной дороге без определенной цели, то вы заблудитесь и ваш талант погубит вас.
Треплев
(нетерпелива)
. Где Заречная?
Дорн
. Она уехала домой.
Треплев
(в отчаянии)
. Что же мне делать? Я хочу ее видеть… Мне необходимо ее видеть… Я поеду…
Маша
входит.
Дорн
(Треплеву)
. Успокойтесь, мой друг.
Треплев
. Но все-таки я поеду. Я должен поехать.
Маша
. Идите, Константин Гаврилович, в дом. Вас ждет ваша мама. Она непокойна.
Треплев
. Скажите ей, что я уехал. И прошу вас всех, оставьте меня в покое! Оставьте! Не ходите за мной!
Дорн
. Но, но, но, милый… нельзя так… Нехорошо.
Треплев
(сквозь слезы)
. Прощайте, доктор. Благодарю…
(Уходит.)
Дорн
(вздохнув)
. Молодость, молодость!
Маша
. Когда нечего больше сказать, то говорят: молодость, молодость…
(Нюхает табак.)
Дорн
(берет у нее табакерку и швыряет в кусты)
. Это гадко! Пауза. В доме, кажется, играют. Надо идти.
Маша
. Погодите.
Дорн
. Что?
Маша
. Я еще раз хочу вам сказать. Мне хочется поговорить…
(Волнуясь.)
Я не люблю своего отца… но к вам лежит мое сердце. Почему-то я всею душой чувствую, что вы мне близки… Помогите же мне. Помогите, а то я сделаю глупость, я насмеюсь над своею жизнью, испорчу ее… Не могу дольше…
Дорн
. Что? В чем помочь?
Маша
. Я страдаю. Пито, никто не знает моих страданий!
(Кладет ему голову на грудь, тихо.)
Я люблю Константина.
Дорн
. Как все нервны! Как все нервны! И сколько любви… О, колдовское озеро!
(Нежно.)
Но что же я могу сделать, дитя мое? Что? Что?
Занавес
🗹Женственные и притягательные, милые и воспитанные, ухоженные и сексуальные, индивидуалки в Самаре по вызову, встречаются с мужчинами для приятного отдыха. Ознакомьтесь с элитными куртизанками, оказывающими эскорт – услуги в городе. Красивые индивидуалки в Самаре по вызову, пылкие и страстные, они такие весёлые и молоденькие, что тебе обязательно повезёт. Прелестницы ждут тебя.
