Обломов на Выборгской стороне.

1. Нравственное чувство Ильи Ильича необычайно болезненно реагирует на оскорбление его близких. Одно из немногих решительных действий излишне терпимого героя – изгнание Тарантьева. В этой сцене Обломов предстаёт в необычном для него состоянии. В комнате раздалась громкая оплеуха… «384 -5 (7 гл., ч. 4) Равнодушно перенося в течение многих лет хамство Тарантьева по отношению к себе, Обломов не может простить ему оскорбления Ольги.

2. В доме на Выборгской стороне Обломов как будто вернулся в то состояние, в котором застал его читатель на Гороховой улице. Вся разница лишь в степени «обихоженности» Ильи Ильича – теперь «он сияет, он блещет

» под неусыпными заботами хозяйки. Но читатель приобрёл опыт: за внешней неподвижностью героя наверняка по — прежнему живёт глубокая
«тоска сердца, бесконечно нежного, способного любить и верить и разбитого противоречиями действительности
» (Ап. Григорьев). Очередной приезд Штольца, беседа друзей и… предположение оправдывается, Обломова ещё сильнее, чем когда-либо, мучает стыд бесплодного существования – смерть не пугает его «413 – 6».Действительно, «
апатия Обломова не похожа на тот тяжёлый сон, в который были погружены умственные способности его родителей; эта апатия парализует действия, но не деревенит его чувства, не отнимает у него способности думать и мечтать; человеческие чувства, вложенные природой в его душу, не очерствели: они как будто заплыли жиром, но сохранились».
(Д. И. Писарев)

Яма? 415.

1. Если отношения Обломова к другу – укор Штольцу, то заботы об Обломове, ограбленном «братцем» и Тарантьевым, добровольно взятые на себя Агафьей Матвеевной, — та «жертва любви», на которую не решилась умная и гордая Ольга. «370» (5 гл., 4 ч.) Штольц внимательно наблюдал хозяйку, простосердечно рассказывающую о заложенном серебре, жемчуге и мехах – «379».

2. «Человеческая стоимость», по Гончарову, определяется чистотой, преданностью, бескорыстием. И поэтому Гончаров спорит со Штольцем, для которого дом на Выборгской стороне только «яма». Гончаров же в доме Пшеницыной увидел и

другое – человеческую душу, тёплую, преданную, страдающую. Обломов одарён способностью видеть в каждом прежде всего человека. Когда Штольц назвал болваном приятеля – старого экзекутора, — Обломов не сдержался и упрекнул его: «Как ты иногда резко отзываешься о людях, Андрей, так бог тебя знает. А вед это хороший человек, только что не в голландских рубашках ходит».

3. Несчастье Обломова предопределено не только социальной средой, которой он не мог противостоять, оно заключено и в «гибельном избытке сердца

»; мягкость, деликатность, ранимость героя разоружают его волю. Боясь причинить действием зло другим, он вообще готов не действовать.

История семьи Штольцев.

1. Но и «достаток сердца» может стать «гибельным», хотя именно он способствует часто созданию личного благополучия, обретению внутреннего покоя среди мировой неустроенности, рядом с несчастьем близких. Эту мысль несёт в себе история семьи Штольцев.

2. «365» (гл. 4, ч. 4),- заявил Штольц Ольге. И он построил их жизнь сам по своему разумению и воле. «392» (гл. 8, ч. 4) Поселился не в Петербурге и не в деревне, но в Крыму, в собственном доме на морском берегу. Выбор этого места далеко не случаен: удалённый в равной мере и от сурового Севера и от тропического Юга Крым – своего рода «норма» в природе. Существенна и такая деталь: с галереи дома Штольца «видно было море, с другой стороны – дорога в город».

Жилище Ш. и Ольги с его «
океаном книг и нот»
, присутствием везде
«недремлющей мысли»
и изящными вещами, среди которых нашла своё место «
и изящная конторка, какая была у отца Андрея»,
как бы соединяет природу с лучшими достижениями цивилизации. Быт Штольцев лишён крайностей деревенской неподвижности и суетного городского делячества.

3. Автор романа утверждает, что герои счастливы.

4. Жизнь, которую организовал Штольц для жены, скоро обнаружила свою уязвимость. Ольга почувствовала неудовлетворённость и своей несамостоятельной ролью, и тем содержанием, которым Штольц наполнил её жизнь, и личными качествами мужа.

5. Её тоска стимулирована содержанием жизни

, которое он ей предложил. Счастье Ш. и Ольги не убеждает. И не столько потому, что романист скорее рассказывает о нём, чем показывает его. Сама надежда Гончарова создать образ гармонического человека и такой же любви на материале современной действительности была утопией.

Д. з. 1) Чтение эпилога.

Индивидуальные:

1. Эпилог. Ольга в семейной жизни: — Что начинает её смущать?

– От чего её страхи?

– Как объясняет их?

– Что говорит Штольц о природе человеческой тоски?

– Где Штольц проговаривается о том, что между ним и Ольгой возникает нравственный барьер?

– Посчитал ли Штольц эту тоску серьёзным недугом?

2. 9 главка 4 части. Домик Пшеницыной, её быт;

3. 11 гл., 4 ч. Судьба Захара после смерти Обломова.

4. Эпилог. Обломов в судьбах любивших его людей (Штольц о нём, рассказ о вдовьем горе Пшеницыной) 8 гл., ч. 4;

Урок 8 — 9.

Тема: Ольга и Штольц. Анализ 2-х эпилогов.

Цели урока: Поговорить о своеобразии личности героев; о «земной» и «небесной» любви в романе. Выявить авторскую позицию в эпилоге романа. Развитие речи учащихся.

Ход урока.

1. Ольга. В критике обнаружились противоположные суждения об Ольге. Добролюбов увидел в Ольге «высший идеал, какой только может теперь русский художник вызвать из теперешней русской жизни»,

писал о её готовности к общественной деятельности, тоске по ней. «
Гончаровская Ольга ни одним намёком не обнаруживает своей близости к кругу идей и настроений революционной борьбы, –
отвечает первому критику «Обломова» исследователь наших дней. Её неудовлетворённость беспредметна, безымянна и носит не политический, не социальный, но моральный, психологический характер. В Штольце её не удовлетворяет рассудочность, эгоцентризм, сухой расчёт, отсутствие мягкости, душевности, какие она наблюдала у Обломова». (Пиксанов Н. К., «Обломов» Гончарова. – «Учёные записки МГУ», вып. 127, 1948. стр. 152.)

В зените счастья, после 3-
4 лет супружества, Ольгу начинает смущать тишина жизни, её остановка на минутах счастья. «393» (гл. 8, ч. 4). Но ведь Ольга не отравлена обломовщиной с детства, — не ленива по природе, как И. Ильич. Её страхи – от неожиданной и острой неудовлетворённости собой. Так история Обломова – жертвы общественной бездуховности – повторяется в судьбе так не похожей на него Ольги. Она осталась «мечтательницей, фантазёркой», женщиной «с несчастным характером
»: «
всё тянет меня куда-то, я делаюсь ничем не довольна».
Остаётся шаг до тоски, апатии. Комментарием к судьбе не только Ольги, но и Обломова, становятся размышления Штольца о природе человеческой тоски: «
Поиски живого, раздражённого ума прорываются иногда за житейские грани, не находят, конечно, ответов, и является грусть… временное недовольство жизнью… Это грусть души, вопрошающей жизнь о её тайне…»
3. «Грусть души»,

не принявшей жизни, ограниченной житейскими забавами, терзает Ольгу, лишает Обломова последних задатков активности. Но эта
«грусть»
не угрожает Штольцу. Он не способен мучиться тем, что находится вне круга его семьи, его «
дела»
. Так возникает нравственный барьер между Ольгой и её самоуверенным супругом. И он сам невольно «проговаривается» об этом. Штольц убеждает жену: «
398/1». Штольц справедливо увидел источник тоски Ольги в её сопричастности заботам человечества, но не посчитал именно поэтому её тоску – серьёзным недугом. Такая логика естественна для Штольца, сосредоточенного на своём, «малом».
4. «398/2», — обращается к жене Штольц.

5. Но тщетны его призывы. Хотя Ольга очень хочет верить ему – прерывает монолог мужа страстным объятием и повторяет слова «398/3», она не способна склонить голову; новая попытка спрятаться от «мятежных вопросов» опять повлечёт апатию, тоску. Такова её натура, таковы её запросы. Поэтому-то на Ольгу, а не на Штольца «брызнула одна капля общечеловеческого недуга»

. Это удел «избранных» — духовно богатых натур, таких. Как энергичная Ольга и… ленивый Обломов.

Итак
, источники тоски Ольги: духовная неудовлетворённость и нравственный разлад с мужем, взаимодействуя, обостряют состояние героини – назревает драма. Счастливая Ольга, как будто обретшая в беседе с мужем потерянный покой, потому и не убедительна, что логика её характера чревата драматизмом, не меньшим, чем у Обломова, а в силу природной энергичности героини – даже большим.
7. Образ Ольги Ильинской – открытие в русской литературе. Её духовная неудовлетворённость, которую Гончаров тонко уловил, но запечатлел в самом общем виде, «концентрировалась»

в судьбах героинь Тургенева, Чернышевского. Это отмечал и Н. Добролюбов статье, посвящённой роману Тургенева «Накануне».

Что же такое Штольц?

А) Известно, что Гончарова этот образ не удовлетворил: «Он слаб, бледен, из него слишком голо выглядывает идея».

Б) Описательная характеристика Штольца в начале 2 ч. романа потом почти не дополняется – образ не развивается. С появлением Ольги Штольц теряет свою «содержательную» функцию и остаётся лишь «сюжетным» персонажем. Ольга так поясняет Обломова, что через другие персонажи пояснение типа Обломова становится роскошью. (Дружинин)

В) Его неожиданные приезды к Обломову отмеряют этапы жизни Ильи Ильича. Штольц становится героем счастливого романа Ольги, произносит авторскую эпитафию Обломову.

Г) А. П. Чехов: «Штольц не внушает мне никакого доверия. Автор говорит, что это великолепный малый, а я не верю. Это продувная бестия, думающая о себе очень хорошо и собою довольная. Наполовину он сочинён, но на 3 четверти ходулен».

Д) «Штольцевский пласт» в романе несёт в себе следы «вымученности»: художник, видимо, постепенно всё более и более терял интерес к этому герою, но уже не мог отказаться от него совсем – Штольц стал мужем Ольги, а контраст 2-х романов был необходим Гончарову, многосторонне и глубоко исследовавшему драму Обломова.

Е) Но «невыясненность» этого образа имеет и другую причину, вероятно, фамилии Штольц, надеялся Гончаров, предначертано стать такой же нарицательной, как Обломов. В этом герое, полагал писатель, отразился век, энергичный, рационалистический.

Штольц (с нем. «гордый

»), сын «делового века», каковым именовали период первоначального накопления в истории русского капитализма… «
Что бы про наш век ни говорили, какие бы в нём ни были частные проявления, главное и отличительное его направление практическое. Составить себе карьеру, устроить себя покомфортабельнее, обеспечить будущность свою и потомства своего – вот божки, которым поклоняются герои нашего времени…», —
читаем в одном из писем А. Ф. Писемского. Один из таких героев – Штольц.

Ж) Но Гончаров, подчёркивая своеобразие личности Штольца, избегает детального описания его деятельности, хотя ведь именно в ней реализуется общественная сущность героя. О делах Штольца говорится чрезвычайно глухо: «147/1».

Деятельность Штольца отдана накоплению, приобретению, обеспечивающим комфорт. Добролюбов, стр. «497». Неполноту характера Штольца объясняет тем, что сама фигура нового деятеля ещё не окристаллизовалась в жизни.

З) Покой обретает в конце романа Штольц – в сон погружён на Выборгской стороне Обломов. Гончаров, всё время противопоставляющий этих героев друг другу, приводит их к одному и тому же итогу, правда, пытаясь доказать, что суть этих итогов противоположна. Но покой есть покой. И стремление автора обнаружить в основе покоя Штольцев движение – не убеждает. Куда убедительнее показан покой в его «бескомпромиссном» варианте – мы имеем в виду последние годы жизни Обломова в доме Пшеницыной.

8. Хотя в 9 главке, предшествующей эпилогу, Обломов ещё жив, она напоминает эпитафию герою. Это главка итоговая, её особый характер очевиден «407 – 8».

9. Домик Пшеницыной, его быт, ритм раскрываются не сами по себе, а в постоянных аналогиях с Обломовкой.

«407/2».

Ранее, «философствуя», Обломов выходил из состояния апатии, в нём пробуждался критический ум, нетерпимость к пошлости. Теперь вся «философия» героя направлена на обоснование своего права жить в тишине и бездействии; воспоминания, зов неисполненной мечты он гасил в рассуждениях, «498/1».

Маска обломовца теперь исчерпывает человеческое лицо Ильи Ильича.

Так как бы совершилось торжество обломовского начала в герое.

И новыйэтап его жизни, как всегда, отмечен приходомШтольца. Беседуя с ним, Обломов сам признаёт, что путь его завершился, он обрёл жизненную пристань: «415/1». Обломов подтверждает высказанную Гончаровым мысль о необратимости его судьбы, но в этом же монологе он и опровергает автора. «415/2». Это говорит человек, по словам рассказчика, окончательно успокоивший совесть – духовно умерший.

Своеобразие 9 гл. в открытой диктатуре авторской мысли, которая простирается над всем, что показано и рассказано здесь. Тон автора категоричен: писатель развивает заявленный в начале главки свой взгляд на героя и не слышит его самого…

Штольц – рупор авторских идей – окончательно проясняет суть подробных характеристик Обломова в этой главе. «Погиб!»

— произносит Штольц, узнав о женитьбе друга на Агафье Матвеевне. А на тревожный вопрос Ольги:
« 417».
Конец 9 гл. сразу заставляет вспомнить заключительную сцену 3-й части романа: разрыв Ольги с Обломовым. Тогда прозвучал тот же ответ – «обломовщина». Только спрашивала Ольга: «Что сгубило тебя?»

Ответил сам герой.

Совпадение ответов в этом чётко «сконструированном» романе говорит о многом: и сам герой, и автор (Штольц) призваны акцентировать социальную

природу драмы,
объективную
предопределённость гибели героя.

10. И как бы заключительный аккорд «эпитафии» — второй (из двух) эпилогов романа (встреча Штольца и его приятеля-литератора с нищим Захаром – 11 гл.), где в 3-й раз звучитрефрен – «обломовщина». Захар – одно целое с Ильёй Ильичом в его обломовской ипостаси. «Ленивый по природе, он был ещё ленив по своему лакейскому воспитанию»

. Лень, неумелость Захара, утвердившегося в своём праве быть неумелым, могла процветать лишь рядом с обломовской инертностью. Захар не более жизнеспособен, чем его барин. Умер Обломов – обречён и Захар.
(4 ч. гл. 11). (Сообщение ученика). Обломовщина напоминает о себе в самом конце романа ещё одной несчастной человеческой судьбой. Само слово «обломовщина», заключающее роман, звучит уже как зов смерти, приобретает роковой, фаталистический оттенок.
11. Но другой аспект драмы: умный, добрый человек в конфликте

с бездуховной и «механической» средой – никогда не выпадал из поля зрения художника. Его итог – в первом эпилоге, посвящённом Пшеницыной.

Если второй эпилог, при всей яркости портрета несчастного Захара, в своей ведущей тенденции – публицистичен, то первый – почти лиричен. Нарочито различные по тональности, они имеют общий «сюжет»: Обломов – в судьбах любивших его людей. (Сообщение ученика)

А) Да, Обломов погубил себя, развратил Захара, но ведь этот же Обломов сумел внушить людям редкую любовь к себе: он был добр, чуток к человеку, уважал» сердце». «402 – 403» (8 гл.,ч. 4). Этот дифирамб сердцу Обломова звучит чуть выспренно и декларативно. К тому же горячность Штольца, можно предположить, вызвана ощущением собственной сердечной бесталанности.

Б) Простой рассказ о вдовьем горе Пшеницыной много убедительней воплощает эту же мысль художника. Обломов не просто оставил о себе память в сердце женщины

– он вдохнул в неё душу, из «хозяйки» она стала «человеком». Это свершилось в тот момент, когда «420». Осенившее её самопознание сразу резко изменило весь окружающий её мир: она поняла, что она потеряла,- это потерянное стало для неё мерилом человеческой стоимости. Тогда и родился у кроткой и безответной Агафьи Матвеевны взгляд гордый и сожалеющий, которым она смотрела на братца и его жену… Навсегда осмыслилась и жизнь её: теперь уж она знала, зачем она жила и что жила не напрасно.

Она так полно и много любила: любила Обломова – как любовника, как мужа и как барина: «420».

В) Слабый, пассивный, нуждающийся в чужой воле, Обломов обладал тем талантом доброты, который превращал его в активную

по отношению к другим людям натуру. На его честную и добрую душу отзывалось лучшее в них, вызванное им чувство оказывалось подлинно воспитывающим: рядом с Обломовым расцвела
Ольга,
Г) Пшеницына только и жила те 7 лет, что протекли рядом с ним. Обломов пробудил в ней индивидуальность, которая вызвала горячее авторское сочувствие (таково происхождение лирической интонации в эпилоге). Агафья Матвеевна не только перестала быть отрицательным антиподом Ольги – она сблизилась с Ильинской в своей неожиданно пробудившейся требовательности к человеческому в человеке. Возникшее взаимопонимание 2-х женщин, любивших Обломова, трогательно и глубоко жизненно.

Заключительное слово.

— Жизнь Гончарова проходит через 19 столетие – от пушкинской эпохи до времён Чехова и позднего Толстого; неудивительно, что писатель соединяет в своём творчестве приметы различных литературных периодов. Будучи одним из крупнейших писателей реалистического направления, Гончаров всегда отдавал дань романтизму: он изображал реальный мир очень достоверно, но нередко селил в нём романтических героев;

— в 3-х романах Г. речь идёт о столкновении различных эпох; писатель показывает крушение старого, патриархального мира с его тихими помещичьими усадьбами, возвышенными чувствами; в каждом романе мы видим победу новых людей и новых отношений, торжество силы, практичности, однако постоянно ощущается сочувствие автора тем героям, кому не дано приспособиться к современности;

— Гончаров слывёт блестящим бытописателем своей эпохи. Обаяние его неторопливого, «густого» письма действительно «сконцентрировалось» в этих картинах: они остаются в памяти на всю жизнь (комната на Гороховой, дом Пшеницыной, жизнь Обломовки). Любовно и поэтично описан быт русской провинции.

— Деталь у Гончарова играет огромную роль, все мы прекрасно помним о паутине, пыли в кабинете Обломова, о его знаменитых шлёпанцах и халате, ставших образами-символами. Многие романы знамениты своим началом («Мой дядя самых честных правил…», «Всё смешалось в доме Облонских» — «Анна Каренина»). Стр.21. (лежал). Мы сразу познакомились с героем

— В романе «Обл.» отражены черты русского характера, книга проникнута национальным колоритом. Закономерно, что ключевыми антитезами в романе стали русский барин и наполовину немец по происхождению Штольц, русская деревня Обломовка и европейский город Санкт-Петербург.

— Ещё одна не менее яркая сторона его дарования. Гончаров – художник необычайно обострённой «нравственной реакции» на разнообразные жизненные коллизии. Автор прежде всего заинтересован человеческим содержанием

любой бытовой картины, социального конфликта. В этом романе писатель показывает, что жертва во имя любви может дать счастье тому, кто не сознаёт себя жертвующим, а удовлетворение эгоистических желаний подчас становится первой ступенькой к мучительной неудовлетворённости.

— Читатель Гончарова отвращается от сухого, прагматического подхода к жизни, ему передаётся высота идеала писателя, смело обнажившего бездну недостатков в своих любимых персонажах.

— «Суд» Гончарова над своими героями трезв, гуманен. Герои – жертвы и своей незаурядности, и своей слабости.

— Отличительной чертой стиля Гончарова можно назвать иронию – мягкуюнасмешку, с которой он относится к описываемым событиям и своим героям; продолжая романтические традиции, писатель смотрит на мир с печальной улыбкой, противопоставляя людскую суету вечному покою природы.

Д. з. Подготовка к сочинению (подбор материала, составление плана)

Урок 10 – 11.

Тема: Рр. Сочинение по роману «Обломов».

Цель урока: подготовить учащихся к сочинению по роману; повторить типы сочинений (характеристика героя, сравнительная характеристика; понятия «узкие» и «широкие» сочинения )

Ход урока.

Темы сочинений:

Краткое содержание. «Обломов» — произведение И. Гончарова

Роман «Обломов», краткое содержание которого приведено в этой статье, увидел свет в 1859 году. Он был написан известным русским писателем Иваном Гончаровым. Работа была проделана огромная. Роман писался в течение 10 лет. После того как произведение было закончено, автор признался, что в нем он поведал о своей жизни. Также он указывает на то, что его с главным героем романа — нигилистом Обломовым — объединяет множество общих черт. Сразу после публикации произведение стало предметом горячих споров в кругу критиков и писателей.

Знакомство с главными героями

Место действия романа – город Петербург, Гороховая улица. Здесь живет Илья Ильич Обломов вместе со своим слугой Захаром. Главный герой, являясь молодым человеком, ведет праздный образ жизни. Он ничем не занимается, кроме того, что целыми днями рассуждает на тему, как следует жить, и мечтает о спокойном бытие в родной деревне Обломовке. Илью Ильича совершенно не заботят никакие проблемы: и то, что его собираются выселять из квартиры, и то, что хозяйство в полном упадке. У молодого человека есть друг, полная ему противоположность. Это Андрей Иванович Штольц. Он очень деятельный и активный. Стараясь растормошить своего ленивого друга, Андрей приглашает его на банкеты в лучшие дома Петербурга. Вряд ли сможет передать все чувства и мысли главных героев краткое содержание. «Обломов» — это роман, не потерявший актуальности и в наше время. Мы очень рекомендуем его к прочтению.

Обломов влюбился

Что же происходит дальше? После того как Обломов стал выезжать в свет, его просто не узнать. Он встает не днем, а утром, чего раньше никогда не делал, интересуется всем происходящим вокруг и много пишет. Все окружающие потрясены такой метаморфозой в поведении молодого лентяя. Что с ним случилось? Оказывается, что молодой человек влюбился. На одном из приемов Обломов встретил Ольгу Ильинскую. Она, в свою очередь, отвечает ему. Историю развития их отношений вряд ли передаст краткое содержание. Обломов вскоре предлагает Ольге жениться.

Обломов в доме на Выборгской стороне

Но недолго длилась эта «кипучая деятельность» молодого нигилиста. Вскоре он поселяется в доме Агафьи Матвеевны Пшеницыной на Выборгской стороне. Это жилище такое же старое и обветшалое, каким вскоре предстоит стать самому Обломову. Ольга пытается встряхнуть любимого человека, вытащить его из этой «топи». Но, придя к нему в дом, она поняла, что все усилия ее будут тщетны. Агафья Матвеевна ухаживает за Ильей Ильичом, готовя ему любимые кушанья и чиня старые потрепанные вещи. Неожиданно для себя самой она понимает, что полюбила своего барина. Вскоре у них родился сын Андрюша. Проследить за тем, как круто меняется жизнь главного героя, невозможно, если только пробегать глазами лишь краткое содержание. Обломов не сразу стал пленником своего «блаженного рая» в доме Агафьи. Пытаясь освободиться от цепких пут лени и апатии, вначале он старается возобновить свои отношения с Ольгой. Но вскоре трясина праздности и вялости окончательно его засасывает.

Любовь Ольги и Штольца

Здесь приведено лишь краткое содержание «Обломова». В полной версии романа вы прочтете о том, как зарождалось и развивалось любовное чувство у Ольги к Штольцу. В статье мы лишь упомянем о том, как однажды наша героиня поняла, что Андрей перестал быть для нее просто другом. Штольцу же всегда нравилась Ольга, а ее отношение к Обломову открыло ее с новой стороны для возлюбленного. Эти двое рождены были для того, чтобы быть счастливыми вместе.

Окончание

Роман заканчивается рассказом о маленьком сыне Обломова Андрюше. Самого главного героя уже нет в живых. Умирая, он умолял друга не оставлять его сына. Поэтому Штольцы, у которых к тому времени тоже появились дети, взяли маленького Обломова на воспитание. Данный роман был написан в сложный период в истории России. Передать всю полноту противоречивых взглядов и укладов того времени не сможет краткое содержание. «Обломов» — это произведение, прочитать которое будет полезно всем. Ведь в нем заложен смысл человеческого бытия.

На главную

Все авторы

Главная -> И. А. Гончаров -> Обломов

IX

Мир и тишина покоятся над Выборгской стороной, над ее немощеными улицами, деревянными тротуарами, над тощими садами, над заросшими крапивой канавами, где под забором какая-нибудь коза, с оборванной веревкой на шее, прилежно щиплет траву или дремлет тупо, да в полдень простучат щегольские, высокие каблуки прошедшего по тротуару писаря, зашевелится кисейная занавеска в окошке и из-за ерани выглянет чиновница, или вдруг над забором, в саду, мгновенно выскочит и в ту ж минуту спрячется свежее лицо девушки, вслед за ним выскочит другое такое же лицо и также исчезнет, потом явится опять первое и сменится вторым; раздается визг и хохот качающихся на качелях девушек.

Все тихо в доме Пшеницыной. Войдешь на дворик и будешь охвачен живой идиллией: куры и петухи засуетятся и побегут прятаться в углы; собака начнет скакать на цепи, заливаясь лаем; Акулина перестанет доить корову, а дворник остановится рубить дрова, и оба с любопытством посмотрят на посетителя.

— Кого вам? — спросит он и, услыхав имя Ильи Ильича или хозяйки дома, молча укажет крыльцо и примется опять рубить дрова, а посетитель по чистой, усыпанной песком тропинке пойдет к крыльцу, на ступеньках которого постлан простой, чистый коврик, дернет за медную, ярко вычищенную ручку колокольчика, и дверь отворит Анисья, дети, иногда сама хозяйка или Захар — Захар после всех.

Все в доме Пшеницыной дышало таким обилием и полнотой хозяйства, какой не бывало и прежде, когда Агафья Матвеевна жила одним домом с братцем.

Кухня, чуланы, буфет — все было установлено поставцами с посудой, большими и небольшими, круглыми и овальными блюдами, соусниками, чашками, грудами тарелок, горшками чугунными, медными и глиняными.

В шкафах разложено было и свое, давным-давно выкупленное и никогда не закладываемое теперь серебро и серебро Обломова.

Целые ряды огромных, пузатых и миньятюрных чайников и несколько рядов фарфоровых чашек, простых, с живописью, с позолотой, с девизами, с пылающими сердцами, с китайцами. Большие стеклянные банки с кофе, корицей, ванилью, хрустальные чайницы, садки с маслом, с уксусом.

Потом целые полки загромождены были пачками, склянками, коробочками с домашними лекарствами, с травами, примочками, пластырями, спиртами, камфарой, с порошками, с куреньями; тут же было мыло, снадобья для чищенья кружев, выведения пятен и прочее, и прочее — все, что найдешь в любом доме всякой провинции, у всякой домовитой хозяйки.

Когда Агафья Матвеевна внезапно отворит дверь шкафа, исполненного всех этих принадлежностей, то сама не устоит против букета всех наркотических запахов и на первых порах на минуту отворотит лицо в сторону.

В кладовой к потолку привешены были окорока, чтоб не портили мыши, сыры, головы сахару, провесная рыба, мешки с сушеными грибами, купленными у чухонца орехами.

На полу стояли кадки масла, большие крытые корчаги с сметаной, корзины с яйцами — и чего-чего не было! Надо перо другого Гомера, чтоб исчислить с полнотой и подробностью все, что скоплено было во всех углах, на всех полках этого маленького ковчега домашней жизни.

Кухня была истинным палладиумом деятельности великой хозяйки и ее достойной помощницы, Анисьи. Все было в доме и все под рукой, на своем месте, во всем порядок и чистота, можно бы сказать, если б не оставался один угол в целом доме, куда никогда не проникал ни луч света, ни струя свежего воздуха, ни глаз хозяйки, ни проворная, всесметающая рука Анисьи. Это угол или гнездо Захара.

Комнатка его была без окна, и вечная темнота способствовала к устройству из человеческого жилья темной норы. Если Захар заставал иногда там хозяйку с какими-нибудь планами улучшений и очищений, он твердо объявлял, что это не женское дело разбирать, где и как должны лежать щетки, вакса и сапоги, что никому дела нет до того, зачем у него платье лежит в куче на полу, а постель в углу за печкой, в пыли, что он носит платье и спит на этой постели, а не она. А что касается веника, досок, двух кирпичей, днища бочки и двух полен, которые он держит у себя в комнате, так ему без них в хозяйстве обойтись нельзя, а почему — он не объяснял; далее, что пыль и пауки ему не мешают и, словом, что он не сует носа к ним в кухню, следовательно не желает, чтоб и его трогали.

Анисью, которую он однажды застал там, он обдал таким презрением, погрозил так серьезно локтем в грудь, что она боялась заглядывать к нему. Когда дело было перенесено в высшую инстанцию, на благоусмотрение Ильи Ильича, барин пошел было осмотреть и распорядиться как следует, построже, но, всунув в дверь к Захару одну голову и поглядев с минуту на все, что там было, он только плюнул и не сказал ни слова.

— Что, взяли? — промолвил Захар Агафье Матвеевне и Анисье, которые пришли с Ильей Ильичом, надеясь, что его участие поведет к какой-нибудь перемене. Потом он усмехнулся по-своему, во все лицо, так что брови и бакенбарды подались в стороны.

В прочих комнатах везде было светло, чисто и свежо. Старые, полинялые занавески исчезли, а окна и двери гостиной и кабинета осенялись синими и зелеными драпри и кисейными занавесками с красными фестонами — все работа рук Агафьи Матвеевны.

Подушки белели, как снег, и горой возвышались чуть не до потолка; одеяла шелковые, стеганые.

Целые недели комната хозяйки была загромождена несколькими раскинутыми и приставленными один к другому ломберными столами, на которых расстилались эти одеяла и халат Ильи Ильича.

Агафья Матвеевна собственноручно кроила, подкладывала ватой и простегивала их, припадая к работе своею крепкой грудью, впиваясь в нее глазами, даже ртом, когда надо было откусить нитку, и трудилась с любовью, с неутомимым прилежанием, скромно награждая себя мыслью, что халат и одеяла будут облекать, греть, нежить и покоить великолепного Илью Ильича.

Он целые дни, лежа у себя на диване, любовался, как обнаженные локти ее двигались взад и вперед, вслед за иглой и ниткой. Он не раз дремал под шипенье продеваемой и треск откушенной нитки, как бывало в Обломовке.

— Полноте работать, устанете! — унимал он ее.

— Бог труды любит! — отвечала она, не отводя глаз и рук от работы.

Кофе подавался ему так же тщательно, чисто и вкусно, как вначале, когда он, несколько лет назад, переехал на эту квартиру. Суп с потрохами, макароны с пармезаном, кулебяка, ботвинья, свои цыплята — все это сменялось в строгой очереди одно другим и приятно разнообразило монотонные дни маленького домика.

В окна с утра до вечера бил радостный луч солнца, полдня на одну сторону, полдня на другую, не загораживаемый ничем благодаря огородам с обеих сторон.

Канарейки весело трещали; ерань и порой приносимые детьми из графского сада гиацинты изливали в маленькой комнатке сильный запах, приятно мешавшийся с дымом чистой гаванской сигары да корицы или ванили, которую толкла, энергически двигая локтями, хозяйка.

Илья Ильич жил как будто в золотой рамке жизни, в которой, точно в диораме, только менялись обычные фазисы дня и ночи и времен года; других перемен, особенно крупных случайностей, возмущающих со дна жизни весь осадок, часто горький и мутный, не бывало.

С тех пор как Штольц выручил Обломовку от воровских долгов братца, как братец и Тарантьев удалились совсем, с ними удалилось и все враждебное из жизни Ильи Ильича. Его окружали теперь такие простые, добрые, любящие лица, которые все согласились своим существованием подпереть его жизнь, помогать ему не замечать ее, не чувствовать.

Агафья Матвеевна была в зените своей жизни; она жила и чувствовала, что жила полно, как прежде никогда не жила, но только высказать этого, как и прежде, никогда не могла, или, лучше, ей в голову об этом не приходило. Она только молила бога, чтоб он продлил веку Илье Ильичу и чтоб избавил его от всякой «скорби, гнева и нужды», а себя, детей своих и весь дом предавала на волю божию. Зато лицо ее постоянно высказывало одно и то же счастье, полное, удовлетворенное и без желаний, следовательно редкое и при всякой другой натуре невозможное.

Она пополнела: грудь и плечи сияли тем же довольством и полнотой, в глазах светились кротость и только хозяйственная заботливость. К ней воротились то достоинство и спокойствие, с которыми она прежде властвовала над домом, среди покорных Анисьи, Акулины и дворника. Она по-прежнему не ходит, а будто плавает от шкафа к кухне, от кухни к кладовой и мерно, неторопливо отдает приказания с полным сознанием того, что делает.

Анисья стала еще живее прежнего, потому что работы стало больше: все она движется, суетится, бегает, работает, все по слову хозяйки. Глаза у ней даже ярче, и нос, этот говорящий нос, так и выставляется прежде всей ее особы, так и рдеет заботой, мыслями, намерениями, так и говорит, хотя язык и молчит.

Обе они одеты каждая сообразно достоинству своего сана и должностей. У хозяйки завелся большой шкаф с рядом шелковых платьев, мантилий и салопов; чепцы заказывались на той стороне, чуть ли не на Литейном, башмаки не с Апраксина, а из Гостиного двора, а шляпка — представьте, из Морской! И Анисья, когда отстряпает, а особенно в воскресенье, надевает шерстяное платье.

Только Акулина все ходит с заткнутым за пояс подолом, да дворник не может, даже в летние каникулы, расстаться с полушубком.

Про Захара и говорить нечего: этот из серого фрака сделал себе куртку, и нельзя решить, какого цвета у него панталоны, из чего сделан его галстук. Он чистит сапоги, потом спит, сидит у ворот, тупо глядя на редких прохожих, или, наконец, сидит в ближней мелочной лавочке и делает все то же и так же, что делал прежде, сначала в Обломовке, потом в Гороховой.

А сам Обломов? Сам Обломов был полным и естественным отражением и выражением того покоя, довольства и безмятежной тишины. Вглядываясь, вдумываясь в свой быт и все более и более обживаясь в нем, он наконец решил, что ему некуда больше идти, нечего искать, что идеал его жизни осуществился, хотя без поэзии, без тех лучей, которыми некогда воображение рисовало ему барское, широкое и беспечное течение жизни в родной деревне, среди крестьян, дворни.

Обломов на Выборгской стороне

Он смотрел на настоящий свой быт, как продолжение того же обломовского существования, только с другим колоритом местности и, отчасти, времени. И здесь, как в Обломовке, ему удавалось дешево отделываться от жизни, выторговать у ней и застраховать себе невозмутимый покой.

Он торжествовал внутренне, что ушел от ее докучливых, мучительных требований и гроз, из-под того горизонта, под которым блещут молнии великих радостей и раздаются внезапные удары великих скорбей, где играют ложные надежды и великолепные призраки счастья, где гложет и снедает человека собственная мысль и убивает страсть, где падает и торжествует ум, где сражается в непрестанной битве человек и уходит с поля битвы истерзанный и все недовольный и ненасытимый. Он, не испытав наслаждений, добываемых в борьбе, мысленно отказался от них и чувствовал покой в душе только в забытом уголке, чуждом движения, борьбы и жизни.

А если закипит еще у него воображение, восстанут забытые воспоминания, неисполненные мечты, если в совести зашевелятся упреки за прожитую так, а не иначе жизнь — он спит непокойно, просыпается, вскакивает с постели, иногда плачет холодными слезами безнадежности по светлом, навсегда угаснувшем идеале жизни, как плачут по дорогом усопшем, с горьким чувством сознания, что не довольно сделали для него при жизни.

Потом он взглянет на окружающее его, вкусит временных благ и успокоится, задумчиво глядя, как тихо и покойно утопает в пожаре зари вечернее солнце, наконец решит, что жизнь его не только сложилась, но и создана, даже предназначена была так просто, немудрено, чтоб выразить возможность идеально покойной стороны человеческого бытия.

Другим, думал он, выпадало на долю выражать ее тревожные стороны, двигать создающими и разрушающими силами: у всякого свое назначение!

Вот какая философия выработалась у обломовского Платона и убаюкивала его среди вопросов и строгих требований долга и назначения! И родился и воспитан он был не как гладиатор для арены, а как мирный зритель боя; не вынести бы его робкой и ленивой душе ни тревог счастья, ни ударов жизни — следовательно, он выразил собою один ее край, и добиваться, менять в ней что-нибудь или каяться — нечего.

С летами волнения и раскаяние являлись реже, и он тихо и постепенно укладывался в простой и широкий гроб остального своего существования, сделанный собственными руками, как старцы пустынные, которые, отворотясь от жизни, копают себе могилу.

Он уж перестал мечтать об устройстве имения и о поездке туда всем домом. Поставленный Штольцем управляющий аккуратно присылал ему весьма порядочный доход к рождеству, мужики привозили хлеба и живности, и дом процветал обилием и весельем.

Илья Ильич завел даже пару лошадей, но, из свойственной ему осторожности, таких, что они только после третьего кнута трогались от крыльца, а при первом и втором ударе одна лошадь пошатнется и ступит в сторону, потом вторая лошадь пошатнется и ступит в сторону, потом уже, вытянув напряженно шею, спину и хвост, двинутся они разом и побегут, кивая головами. На них возили Ваню на ту сторону Невы, в гимназию, да хозяйка ездила за разными покупками.

На масленице и на святой вся семья и сам Илья Ильич ездили на гулянье кататься и в балаганы; брали изредка ложу и посещали, также всем домом, театр.

Летом отправлялись за город, в ильинскую пятницу — на Пороховые Заводы, и жизнь чередовалась обычными явлениями, не внося губительных перемен, можно было бы сказать, если б удары жизни вовсе не достигали маленьких мирных уголков. Но, к несчастью, громовой удар, потрясая основания гор и огромные воздушные пространства, раздается и в норке мыши, хотя слабее, глуше, но для норки ощутительно.

Илья Ильич кушал аппетитно и много, как в Обломовке, ходил и работал лениво и мало, тоже как в Обломовке. Он, несмотря на нарастающие лета, беспечно пил вино, смородиновую водку и еще беспечнее и подолгу спал после обеда.

Вдруг все это переменилось.

Однажды, после дневного отдыха и дремоты, он хотел встать с дивана — и не мог, хотел выговорить слово — и язык не повиновался ему. Он в испуге махал только рукой, призывая к себе на помощь.

Живи он с одним Захаром, он мог бы телеграфировать рукой до утра и наконец умереть, о чем узнали бы на другой день, но глаз хозяйки светил над ним, как око провидения: ей не нужно было ума, а только догадка сердца, что Илья Ильич что-то не в себе.

И только эта догадка озарила ее, Анисья летела уже на извозчике за доктором, а хозяйка обложила голову ему льдом и разом вытащила из заветного шкафчика все спирты, примочки — все, что навык и наслышка указывали ей употребить в дело. Даже Захар успел в это время надеть один сапог и так, об одном сапоге, ухаживал вместе с доктором, хозяйкой и Анисьей около барина.

Илью Ильича привели в чувство, пустили кровь и потом объявили, что это был апоплексический удар и что ему надо повести другой образ жизни.

Водка, пиво и вино, кофе, с немногими и редкими исключениями, потом все жирное, мясное, пряное было ему запрещено, а вместо этого предписано ежедневное движение и умеренный сон только ночью.

Без ока Агафьи Матвеевны ничего бы этого не состоялось, но она умела ввести эту систему тем, что подчинила ей весь дом и то хитростью, то лаской отвлекала Обломова от соблазнительных покушений на вино, на послеобеденную дремоту, на жирные кулебяки.

Чуть он вздремнет, падал стул в комнате, так, сам собою, или с шумом разбивалась старая, негодная посуда в соседней комнате, а не то зашумят дети — хоть вон беги! Если это не поможет, раздавался ее кроткий голос: она звала его и спрашивала о чем-нибудь.

Дорожка сада продолжена была в огород, и Илья Ильич совершал утром и вечером по ней двухчасовое хождение. С ним ходила она, а нельзя ей, так Маша, или Ваня, или старый знакомый, безответный, всему покорный и на все согласный Алексеев.

Вот Илья Ильич идет медленно по дорожке, опираясь на плечо Вани. Ваня уж почти юноша, в гимназическом мундире, едва сдерживает свой бодрый, торопливый шаг, подлаживаясь под походку Ильи Ильича. Обломов не совсем свободно ступает одной ногой — следы удара.

— Ну, пойдем, Ванюша, в комнату! — сказал он.

Они было направились к двери. Навстречу им появилась Агафья Матвеевна.

— Куда это вы так рано? — спросила она, не давая войти.

— Что за рано! Мы раз двадцать взад и вперед прошли, а ведь отсюда до забора пятьдесят сажен — значит, две версты.

— Сколько раз прошли? — спросила она Ванюшу.

Тот было замялся.

— Не ври, смотри у меня! — грозила она, глядя ему в глаза. — Я сейчас увижу. Помни воскресенье, не пущу в гости.

— Нет, маменька, право, мы раз… двенадцать прошли.

— Ах ты, плут этакой! — сказал Обломов. — Ты все акацию щипал, а я считал всякий раз…

— Нет, походите еще: у меня и уха не готова! — решила хозяйка и захлопнула перед ними дверь.

И Обломов волей-неволей отсчитал еще восемь раз, потом уже пришел в комнату.

Там, на большом круглом столе, дымилась уха. Обломов сел на свое место, один на диване, около него, справа на стуле, Агафья Матвеевна, налево, на маленьком детском стуле с задвижкой, усаживался какой-то ребенок лет трех. Подле него садилась Маша, уже девочка лет тринадцати, потом Ваня и, наконец, в этот день и Алексеев сидел напротив Обломова.

— Вот постойте, дайте еще я положу вам ершика: жирный такой попался! — говорила Агафья Матвеевна, подкладывая Обломову в тарелку ершика.

— Хорошо бы к этому пирог! — сказал Обломов.

— Забыла, право забыла! А хотела еще с вечера, да память у меня словно отшибло! — схитрила Агафья Матвеевна.

— И вам тоже, Иван Алексеич, забыла капусты к котлетам приготовить, — прибавила она, обращаясь к Алексееву. — Не взыщите.

И опять схитрила.

— Ничего-с: я все могу есть, — сказал Алексеев.

— Что это, в самом деле, не приготовят ему ветчины с горошком или бифштекс? — спросил Обломов. — Он любит…

— Сама ходила, смотрела, Илья Ильич, не было хорошей говядины!.. Зато вам кисель из вишневого сиропа велела сделать: знаю, что вы охотник, — добавила она, обращаясь к Алексееву.

Кисель был безвреден для Ильи Ильича, и потому его должен был любить и есть на все согласный Алексеев.

После обеда никто и ничто не могло отклонить Обломова от лежанья. Он обыкновенно ложился тут же на диване на спину, но только полежать часок. Чтоб он не спал, хозяйка наливала тут же, на диване, кофе, тут же играли на ковре дети, и Илья Ильич волей-неволей должен был принимать участие.

— Полно дразнить Андрюшу: он сейчас заплачет! — журил он Ванечку, когда тот дразнил ребенка.

— Машенька, смотри, Андрюша ушибется об стул! — заботливо предостерегал он, когда ребенок залезал под стулья.

И Маша бросалась доставать «братца», как она называла его.

Все замолкло на минуту, хозяйка вышла на кухню посмотреть, готов ли кофе. Дети присмирели. В комнате послышалось храпенье, сначала тихое, как под сурдиной, потом громче, и когда Агафья Матвеевна появилась с дымящимся кофейником, ее поразило храпенье, как в ямской избе.

Она с упреком покачала головой Алексееву.

— Я будил, да они не слушают! — сказал в свое оправдание Алексеев.

Она быстро поставила кофейник на стол, схватила с пола Андрюшу и тихонько посадила его на диван к Илье Ильичу. Ребенок пополз по нем, добрался до лица и схватил за нос.

— А! Что? Кто это? — беспокойно говорил очнувшийся Илья Ильич.

— Вы задремали, а Андрюша влез да разбудил вас, — ласково сказала хозяйка.

— Когда же я задремал? — оправдывался Обломов, принимая Андрюшу в объятия. — Разве я не слыхал, как он ручонками карабкался ко мне? Я все слышу! Ах, шалун этакой: за нос поймал! Вот я тебя! Вот постой, постой! — говорил он, нежа и лаская ребенка. Потом спустил его на пол и вздохнул на всю комнату.

— Расскажите что-нибудь, Иван Алексеич! — сказал он.

— Всё переговорили, Илья Ильич; нечего рассказывать, — отвечал тот.

— Ну, как нечего? Вы бываете в людях: нет ли чего новенького? Я думаю, читаете?

— Да-с, иногда читаю, или другие читают, разговаривают, а я слушаю. Вот вчера у Алексея Спиридоныча сын, студент, читал вслух…

— Что ж он читал?

— Про англичан, что они ружья да пороху кому-то привезли. Алексей Спиридоныч сказали, что война будет.

— Кому же они привезли?

— В Испанию или в Индию — не помню, только посланник был очень недоволен.

— Какой же посланник? — спросил Обломов.

— Вот уж это забыл! — сказал Алексеев, поднимая нос к потолку и стараясь вспомнить.

— С кем война-то?

— С турецким пашой, кажется.

— Ну, что еще нового в политике? — спросил, помолчав, Илья Ильич.

— Да пишут, что земной шар все охлаждается: когда-нибудь замерзнет весь.

— Вона! Разве это политика? — сказал Обломов.

Алексеев оторопел.

— Дмитрий Алексеич сначала упомянули политику, — оправдывался он, — а потом все сподряд читали и не сказали, когда она кончится. Я знаю, что уж это литература пошла.

— Что же он о литературе читал? — спросил Обломов.

— Да читал, что самые лучшие сочинители Дмитриев, Карамзин, Батюшков и Жуковский…

— А Пушкин?

— Пушкина нет там. Я сам тоже подумал, отчего нет! Ведь он хений

, — сказал Алексеев, произнося
г
, как
х
.

Последовало молчание. Хозяйка принесла работу и принялась сновать иглой взад и вперед, поглядывая по временам на Илью Ильича, на Алексеева и прислушиваясь чуткими ушами, нет ли где беспорядка, шума, не бранится ли на кухне Захар с Анисьей, моет ли посуду Акулина, не скрипнула ли калитка на дворе, то есть не отлучился ли дворник в «заведение».

Обломов тихо погрузился в молчание и задумчивость. Эта задумчивость была не сон и не бдение: он беспечно пустил мысли бродить по воле, не сосредоточивая их ни на чем, покойно слушал мерное биение сердца и изредка ровно мигал, как человек, ни на что не устремляющий глаз. Он впал в неопределенное, загадочное состояние, род галлюцинации.

На человека иногда нисходят редкие и краткие задумчивые мгновения, когда ему кажется, что он переживает в другой раз когда-то и где-то прожитой момент. Во сне ли он видел происходящее перед ним явление, жил ли когда-нибудь прежде, да забыл, но он видит: те же лица сидят около него, какие сидели тогда, те же слова были произнесены уже однажды: воображение бессильно перенести опять туда, память не воскрешает прошлого и наводит раздумье.

То же было с Обломовым теперь. Его осеняет какая-то бывшая уже где-то тишина, качается знакомый маятник, слышится треск откушенной нитки; повторяются знакомые слова и шепот: «Вот никак не могу попасть ниткой в иглу: на-ка ты, Маша, у тебя глаза повострее!»

Он лениво, машинально, будто в забытьи, глядит в лицо хозяйки, и из глубины его воспоминаний возникает знакомый, где-то виденный им образ. Он добирался, когда и где слышал он это…

И видится ему большая темная, освещенная сальной свечкой гостиная в родительском доме, сидящая за круглым столом покойная мать и ее гости: они шьют молча; отец ходит молча. Настоящее и прошлое слились и перемешались.

Грезится ему, что он достиг той обетованной земли, где текут реки меду и молока, где едят незаработанный хлеб, ходят в золоте и серебре…

Слышит он рассказы снов, примет, звон тарелок и стук ножей, жмется к няне, прислушивается к ее старческому, дребезжащему голосу: «Милитриса Кирбитьевна!» — говорит она, указывая ему на образ хозяйки.

Кажется ему, то же облачко плывет в синем небе, как тогда, тот же ветерок дует в окно и играет его волосами, обломовский индейский петух ходит и горланит под окном.

Вон залаяла собака: должно быть, гость приехал. Уж не Андрей ли приехал с отцом из Верхлёва? Это был праздник для него. В самом деле, должно быть он: шаги ближе, ближе, отворяется дверь… «Андрей!» — говорит он. В самом деле, перед ним Андрей, но не мальчик, а зрелый мужчина.

Обломов очнулся: перед ним наяву, не в галлюцинации, стоял настоящий, действительный Штольц.

Хозяйка быстро схватила ребенка, стащила свою работу со стола, увела детей; исчез и Алексеев. Штольц и Обломов остались вдвоем, молча и неподвижно глядя друг на друга. Штольц так и пронзал его глазами.

— Ты ли это, Андрей? — спросил Обломов едва слышно от волнения, как спрашивает только после долгой разлуки любовник свою подругу.

— Я, — тихо сказал Андрей. — Ты жив, здоров?

Обломов обнял его, крепко прижимаясь к нему.

— Ах! — произнес он в ответ продолжительно, излив в этом ах

всю силу долго таившейся в душе грусти и радости и никогда, может быть, со времени разлуки не изливавшейся ни на кого и ни на что.

Они сели и опять пристально смотрели друг на друга.

— Здоров ли ты? — спросил Андрей.

— Да, теперь слава богу.

— А был болен?

— Да, Андрей, у меня удар был…

— Возможно ли? Боже мой! — с испугом и участием сказал Андрей. — Но без последствий?

— Да, только левой ногой не свободно владею… — отвечал Обломов.

— Ах, Илья, Илья! Что с тобой? Ведь ты опустился совсем! Что ты делал это время? Шутка ли, пятый год пошел, как мы не видались!

Обломов вздохнул.

— Что ж ты не ехал в Обломовку? Отчего не писал?

— Что говорить тебе, Андрей? Ты знаешь меня и не спрашивай больше! — печально сказал Обломов.

— И всё здесь, на этой квартире? — говорил Штольц, оглядывая комнату, — и не съезжал?

— Да, всё здесь… Теперь уж я и не съеду!

— Как, решительно нет?

— Да, Андрей.. решительно.

Штольц пристально посмотрел на него, задумался и стал ходить по комнате.

— А Ольга Сергеевна? Здорова ли? Где она? Помнит ли?..

Он не договорил.

— Здорова и помнит тебя, как будто вчера расстались. Я сейчас скажу тебе, где она.

— А дети?

— И дети здоровы… Но скажи, Илья: ты шутишь, что останешься здесь? А я приехал за тобой, с тем чтоб увезти туда, к нам, в деревню…

— Нет, нет! — понизив голос и поглядывая на дверь, заговорил Обломов, очевидно встревоженный. — Нет, пожалуйста, ты и не начинай, не говори…

— Отчего? Что с тобой? — начал было Штольц. — Ты знаешь меня: я давно задал себе эту задачу и не отступлюсь. До сих пор меня отвлекали разные дела, а теперь я свободен. Ты должен жить с нами, вблизи нас: мы с Ольгой так решили, так и будет. Слава богу, что я застал тебя таким же, а не хуже. Я не надеялся… Едем же!.. Я готов силой увезти тебя! Надо жить иначе, ты понимаешь как.

Обломов с нетерпением слушал эту тираду.

— Не кричи, пожалуйста, тише! — упрашивал он. — Там…

— Что там?

— Услышат… хозяйка подумает, что я в самом деле хочу уехать…

— Ну, так что ж? Пусть ее думает!

— Ах, как это можно! — перебил Обломов. — Послушай, Андрей! — вдруг прибавил он решительным, небывалым тоном, — не делай напрасных попыток, не уговаривай меня: я останусь здесь.

Штольц с изумлением поглядел на своего друга. Обломов спокойно и решительно глядел на него.

— Ты погиб, Илья! — сказал он. — Этот дом, эта женщина… весь этот быт… Не может быть: едем, едем!

Он хватал его за рукав и тащил к двери.

— Зачем ты хочешь увезти меня? Куда? — говорил, упираясь, Обломов.

— Вон из этой ямы, из болота, на свет, на простор, где есть здоровая, нормальная жизнь! — настаивал Штольц строго, почти повелительно. — Где ты? Что ты стал? Опомнись! Разве ты к этому быту готовил себя, чтоб спать, как крот в норе? Ты вспомни все…

— Не напоминай, не тревожь прошлого: не воротишь! — говорил Обломов с мыслью на лице, с полным сознанием рассудка и воли. — Что ты хочешь делать со мной? С тем миром, куда ты влечешь меня, я распался навсегда; ты не спаяешь, не составишь две разорванные половины. Я прирос к этой яме больным местом: попробуй оторвать — будет смерть.

— Да ты оглянись, где и с кем ты?

— Знаю, чувствую… Ах, Андрей, все я чувствую, все понимаю: мне давно совестно жить на свете! Но не могу идти с тобой твоей дорогой, если б даже захотел… Может быть, в последний раз было еще возможно. Теперь… (он опустил глаза и промолчал с минуту) теперь поздно… Иди и не останавливайся надо мной. Я стою твоей дружбы — это бог видит, но не стою твоих хлопот.

— Нет, Илья, ты что-то говоришь, да не договариваешь. И все-таки я увезу тебя, именно потому и увезу, что подозреваю… Послушай, — сказал он, — надень что-нибудь, и поедем ко мне, просиди у меня вечер. Я тебе расскажу много-много: ты не знаешь, что закипело у нас теперь, ты не слыхал?..

Обломов смотрел на него вопросительно.

— Ты не видишься с людьми, я и забыл: пойдем, я все расскажу тебе… Знаешь, кто здесь у ворот, в карете, ждет меня… Я позову сюда!

— Ольга! — вдруг вырвалось у испуганного Обломова. Он даже изменился в лице. — Ради бога, не допускай ее сюда, уезжай. Прощай, прощай, ради бога!

Он почти толкал Штольца вон; но тот не двигался.

— Я не могу пойти к ней без тебя: я дал слово, слышишь, Илья? Не сегодня, так завтра… ты только отсрочишь, но не отгонишь меня… Завтра, послезавтра, а все-таки увидимся!

Обломов молчал, опустив голову и не смея взглянуть на Штольца.

— Когда же? Меня Ольга спросит.

— Ах, Андрей, — сказал он нежным, умоляющим голосом, обнимая его и кладя голову ему на плечо. — Оставь меня совсем… забудь…

— Как, навсегда? — с изумлением спросил Штольц, устраняясь от его объятий и глядя ему в лицо.

— Да! — прошептал Обломов.

Штольц отступил от него на шаг.

— Ты ли это, Илья? — упрекал он. — Ты отталкиваешь меня, и для нее, для этой женщины!.. Боже мой! — почти закричал он, как от внезапной боли. — Этот ребенок, что я сейчас видел… Илья, Илья! Беги отсюда, пойдем, пойдем скорее! Как ты пал! Эта женщина… что она тебе…

— Жена! — покойно произнес Обломов.

Штольц окаменел.

— А этот ребенок — мой сын! Его зовут Андреем, в память о тебе! — досказал Обломов разом и покойно перевел дух, сложив с себя бремя откровенности.

Теперь Штольц изменился в лице и ворочал изумленными, почти бессмысленными глазами вокруг себя. Перед ним вдруг «отверзлась бездна», воздвиглась «каменная стена», и Обломова как будто не стало, как будто он пропал из глаз его, провалился, и он только почувствовал ту жгучую тоску, которую испытывает человек, когда спешит с волнением после разлуки увидеть друга и узнает, что его давно уже нет, что он умер.

— Погиб! — машинально, шопотом сказал он. — Что ж я скажу Ольге?

Обломов услыхал последние слова, хотел что-то сказать и не мог. Он протянул к Андрею обе руки, и они обнялись молча, крепко, как обнимаются перед боем, перед смертью. Это объятие задушило их слова, слезы, чувства…

— Не забудь моего Андрея! — были последние слова Обломова, сказанные угасшим голосом.

Андрей молча, медленно вышел вон, медленно, задумчиво шел он двором и сел в карету, а Обломов сел на диван, оперся локтями на стол и закрыл лицо руками.

«Нет, не забуду я твоего Андрея, — с грустью, идучи двором, думал Штольц. — Погиб ты, Илья: нечего тебе говорить, что твоя Обломовка не в глуши больше, что до нее дошла очередь, что на нее пали лучи солнца! Не скажу тебе, что года через четыре она будет станцией дороги, что мужики твои пойдут работать насыпь, а потом по чугунке покатится твой хлеб к пристани… А там… школы, грамота, а дальше… Нет, перепугаешься ты зари нового счастья, больно будет непривычным глазам. Но поведу твоего Андрея, куда ты не мог идти… и с ним будем проводить в дело наши юношеские мечты». — Прощай, старая Обломовка! — сказал он, оглянувшись в последний раз на окна маленького домика. — Ты отжила свой век!

— Что там? — спросила Ольга с сильным биением сердца.

— Ничего! — сухо, отрывисто отвечал Андрей.

— Он жив, здоров?

— Да, — нехотя отозвался Андрей.

— Что ж ты так скоро воротился? Отчего не позвал меня туда и его не привел? Пусти меня!

— Нельзя!

— Что ж там делается? — с испугом спрашивала Ольга. — Разве «бездна открылась»? Скажешь ли ты мне?

Он молчал.

— Да что такое там происходит?

— Обломовщина! — мрачно отвечал Андрей и на дальнейшие расспросы Ольги хранил до самого дома угрюмое молчание.

Следующая страница ->

<- 43 стр. Обломов

45 стр. -> Страницы:
44
Всего 46 страниц

🗹