В 1790 г. в столице Царской России была опубликована повесть А. Н. Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву». Это событие стало настоящим скандалом – из-за содержания книгу запретили, а ее автора сослали в Сибирь. Несмотря на это, произведение распространялось среди культурной элиты страны в виде рукописных копий. Книга смогла пережить своих гонителей и сегодня включена в школьную программу. В данном материале узнаем некоторую информацию о содержании повести «Путешествие из Петербурга в Москву», жанре ее написания и судьбе автора.
В чем суть эпиграфа к произведению
Поскольку в XVIII в., когда книга Радищева была издана, говорить о недостатках власти было небезопасно (особенно после восстания Пугачева), автору пришлось прибегнуть ко многим метафорам и намекам. Первым из них является эпиграф к «Путешествию из Петербурга в Москву»: «Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и (лающе) лаяй».
Эта фраза была позаимствована из популярной в те годы поэмы В. Тредиаковского «Телемахида» и описывала Цербера — легендарное чудище, охраняющее вход в царство мертвых.
Зачем же Радищев взял эту фразу в качестве эпиграфа к «Путешествию из Петербурга в Москву»? Большинство исследователей полагают, что таким образом он пытался описать современный ему общественный уклад в России. Причем автор обвинял во всем происходящем не только монарха, но и каждого жителя страны, в чьих руках есть хоть доля власти. Ведь на протяжении всего путешествия герой сталкивается с тем, что взяточничество, безразличие к судьбам других и работа спустя рукава присутствуют абсолютно на всех уровнях: от конюхов на станции до главы государства.
В начале ХХ в., когда на волне революционных волнений снова стало популярным «Путешествие…», эпиграф к нему превратился в крылатую фразу.
«Путишествие из Петербурга в Москву» Радищева А.Н.
Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй. «Тилемахида», том II, кн. XVIII, стих 514*.
Книге предпосланы слова: «Я взглянул окрест меня — душа моя страданиями человечества уязвлена стала. Обратил взоры мои во внутренность мою — и узрел, что бедствия человека происходят от человека, и часто от того только, что он взирает непрямо на окружающие его предметы ».
Выезд — София — Любани
После ужина с друзьями повествователь отправляется в путь, устроившись в кибитке. На постоялом дворе с красивым названием София он предъявляет подорожную (документ, дающий право на получение почтовых лошадей), но спящий комиссар лжет, что лошадей нет. Путешественник отправляется в конюшню и видит, что там находится около двадцати кляч, пара которых могла бы дотащить его до следующего пункта назначения. В гневе путник даже собирался поколотить лежебоку — «намерялся сделать преступление на спине комиссарской». Однако взял себя в руки, дал ямщикам небольшую взятку — и вот он уже снова в пути. «…Извозчик мой затянул песню, по обыкновению, заунывную. Кто знает голоса русских народных песен, тот признается, что есть в них нечто, скорбь душевную означающее. В них найдешь образование души нашего народа. Посмотри на русского человека; найдешь его задумчива. Если захочет разогнать скуку, повеселиться, то идет в кабак. В веселии своем порывист, отважен, сварлив. Если что-либо случится не по нем, то скоро начинает спор или битву. Бурлак, идущий в кабак повеся голову и возвращающийся обагренный кровью от оплеух, многое может решить доселе гадательное в истории российской». На станции Любани путник видит крестьянина, который работает на пашне, несмотря на то что воскресенье. — Разве тебе во всю неделю нет времени работать, что ты и воскресенью не спускаешь, да еще и в самый жар? — В неделе-то, барин, шесть дней, а мы шесть раз в неделю ходим на барщину; да под вечером возим оставшее в лесу сено на господский двор, коли погода хороша; а бабы и девки для прогулки ходят по праздникам в лес по грибы да по ягоды.
Крестьянин поведал любознательному барину, что на себя он работает не только по праздникам, а и ночами. Лошадям дает передышку: одна пашет, другая отдыхает. А себе не позволяет отдыхать, трое детей у него, все есть хотят. На барина мужик работает без особого старания: «Хотя растянись на барской работе, то спасибо не скажут… Ныне еще поверье заводится отдавать деревни,- как то называется, на аренду. А мы называем это отдавать головой. Наемник дерет с мужиков кожу; даже лучшей поры нам не оставляет. Зимою не пускает в извоз, ни в работу в город; все работай на него, для того что он подушные (подати, налоги) платит за нас. Самая дьявольская выдумка отдавать крестьян своих чужому в работу. На дурного приказчика хоть можно пожаловаться, а на наемника (арендатора) кому?» Этот разговор заставил автора задуматься о неравенстве крестьян государственных (казенных) и помещичьих. Государственные крестьяне имеют хоть какую-то защиту, крестьяне же, принадлежащие помещику, бесправны. Закон разве тогда обратит на них внимание, когда они совершат какое-нибудь уголовное преступление. «Страшись, помещик жестокосердый, на челе каждого из твоих крестьян вижу твое осуждение!» — восклицает справедливо разгневанный автор. И тут же ощущает укоры совести: он ведь тоже угнетает своего крепостного слугу Петрушку. Даже позволяет себе его бить. «Если я кого ударю, тот и меня ударить может. Вспомни тот день, как Петрушка пьян был и не поспел тебя одеть. Вспомни о его пощечине. О, если бы он тогда, хотя пьяный, опомнился и тебе отвечал бы соразмерно твоему вопросу! — А кто тебе дал власть над ним? — Закон». Радищев подводит читателя к мысли, что такой закон несправедлив.
Спасская полесть
В этой главе Радищев разворачивает метафорическое видение несправедливой власти. Ему представляется, что он — «царь, хан, король, бей, набоб, султан». Словом, некто сидящий на престоле. Государственные чины, знатные женщины, военачальники и приближенные к трону ученые мужи, зрелые люди и юношество — все льстят правителю и прославляют его. Это подобострастное излияние восторга приятно царю. Он награждает тех, кто умеет польстить особенно удачно. Но вот взгляд его останавливается на женщине, которая единственная из всех «являла вид презрения и негодования». Это — странница Прямовзора, глазной врач, — но не обычный. Прямовзора — символический образ Правды, помогающий духовному прозрению. — На обоих глазах бельма, — сказала странница, — а ты столь решительно судил обо всем.
Суровая женщина сняла с глаз сидящего на престоле толстые роговые бельма. И он смог увидеть цену лести. Цену тех, кто в глаза хвалит, а за глаза посмеивается, помышляя лишь о собственной выгоде. Прямовзора призвала властителя изгнать лжецов. Она показала ему правду: «Одежды мои, столь блестящие, оказались замараны кровью и омочены слезами. На перстах моих виделися мне остатки мозга человеческого; ноги мои стояли в тине. Вокруг меня стоящие являлись того скареднее. Вся внутренность их казалась черною и сгораемою тусклым огнем ненасытности. Они метали на меня и друг на друга искаженные взоры, в коих господствовали хищность, зависть, коварство и ненависть. Военачальник мой, посланный на завоевание, утопал в роскоши и веселии. В войсках подчиненности не было; воины мои почиталися хуже скота. Вместо того чтобы в народе моем прослыть милосердым, я прослыл обманщиком, ханжою и пагубным комедиантом».
Доверчивый правитель думал, что помогает бедным, сиротам и вдовам, но милости его добивались хитрецы и лжецы! Эта глава-видение является посланием ко всем, кто имеет власть над людьми и призван по справедливости распределять блага.
Подберезье — Новгород — Бронницы
В Подберезье автор встречает семинариста, с которым ведет беседу о российском образовании. Семинарист жалуется: «Классические авторы нам все известны, но мы лучше знаем критические объяснения текстов, нежели то, что их доднесь делает приятными, что вечность для них уготовало». В учебных заведениях — засилье темной и непонятной латыни. Как было бы хорошо, если бы современные предметы преподавались на современном русском языке! Радищев критикует просветительские планы Екатерины II, которая только обещала открыть новые университеты (например, в Пскове), но одними посулами и ограничилась. Критично относится автор и к развитию христианства, которое «вначале было смиренно, кротко, скрывалося в пустынях и вертепах, потом усилилось, вознесло главу, устранилось своего пути, предалось суеверию, воздвигло начальника, расширило его власть, и папа стал всесильный из царей». Мартин Лютер (1483-1546) — реформатор церкви, основатель так называемого лютеранства, направленного против догматов католичества и злоупотреблений римских пап, начал преобразование, папская власть и суеверия стали разрушаться. Но путь человечества таков, что люди постоянно колеблются от суеверия к вольномыслию. Задача писателя — разоблачить крайности и просветить хотя бы одного читателя. Подъезжая к Новгороду, Радищев вспоминает о кровавой расправе Ивана IV с Новгородом в 1570 году. Новгород был присоединен к Москве (1478) великим князем московским Иваном III. «Какое он имел право свирепствовать против них; какое он имел право присваивать Новгород? То ли, что первые великие князья российские жили в сем городе? Или что он писался царем всея Руси? Или что новгородцы были славянского племени? Но на что право, когда действует сила?.. Что ж есть право народное?.. Примеры всех времен свидетельствуют, что право без силы было всегда в исполнении почитаемо пустым словом».
Зайцово
В Зайцове рассказчик встречает своего старинного приятеля, поведавшего ему о карьере некоего местного дворянина, который начал службу с истопника, а выпросившись в отставку, был награжден чином коллежского асессора и нашел случай купить в родных местах деревню, в которой поселился с немалой своей семьей. Выбравшись «из грязи в князи», асессор стал повелителем нескольких сотен себе подобных. И это вскружило ему голову. «Он был корыстолюбив, копил деньги, жесток от природы, вспыльчив, подл, а потому над слабейшими его надменен. Из сего судить можешь, как он обходился с крестьянами. Они у прежнего помещика были на оброке, он их посадил на пашню; отнял у них ёсю землю, скотину всю у них купил по цене, какую сам определил, заставил работать всю неделю на себя, а дабы они не умирали с голоду, то кормил их на господском дворе, и то по одному разу в день… Если который казался ему ленив, то сек розгами, плетьми, батожьем или кошками (многохво-стой плеткой). Случилось, что мужики его для пропитания на дороге ограбили проезжего, другого потом убили. Он их в суд за то не отдал, но скрыл их у себя, объявил правительству, что они бежали; говоря, что ему прибыли не будет, если крестьянина его высекут кнутом и сошлют в работу за злодеяние. Если кто из крестьян что-нибудь украл у него, того он сек как за леность или за дерзкий или остроумный ответ, но сверх того надевал на ноги колодки, кандалы, а на шею рогатку. Сожительница его полную власть имела над бабами. Помощниками в исполнении ее велений были ее сыновья и дочери. Плетьми или кошками секли крестьян сами сыновья. По щекам били или за волосы таскали баб и девок дочери. Сыновья в свободное время ходили по деревне или в поле играть и бесчинничать с девками и бабами, и никакая не избегала их насилия. Дочери, не имея женихов, вымещали свою скуку над прядильщицами, из которых они многих изувечили. В деревне была крестьянская девка, недурная собою, сговоренная за молодого крестьянина той же деревни. Она понравилась среднему сыну асессора, который употребил все возможное, чтобы ее привлечь к себе в любовь; но крестьянка верна пребывала в данном жениху ее обещании… В воскресенье должно было быть свадьбе…» Дворянчик заманил девушку в клеть и подверг дикому насилию. Несчастная сопротивлялась, но подлецу помогли ее удерживать еще два брата.
Жених узнал о происшедшем и проломил одному из негодяев голову колом. Отец нечестивых сыновей призвал к себе на расправу и жениха, и отца его. «Как ты дерзнул,. — говорил старый асессор, — поднять руку на твоего господина? А хотя бы он с твоею невестою и ночь переспал накануне твоей свадьбы, то ты ему за это должен быть благодарен. Ты на ней не женишься; она у меня останется в доме, а вы будете наказаны ». «По таковом решении жениха велел он сечь кошками немилосердо, отдав его в волю своих сыновей. Побои вытерпел он мужественно; неробким духом смотрел, как начали над отцом его то же производить истязание. Но не мог вытерпеть, как он увидел, что невесту господские дети хотели вести в дом. Наказание происходило на дворе. В одно мгновение выхватил он ее из рук ее похищающих…» Крестьяне вступились за оскорбленных жениха и невесту и заколотили до смерти и самого асессора и троих его сыновей. Друг Радищева должен был судить крестьян и обречь их на вечную каторгу. Милосердие и справедливость подсказывали ему, что только жестокое обращение, длившееся годами, вынудило крестьян на такой отчаянный акт протеста. «Человек родится в мир равен во всем другому. Все одинаковое имеем, все имеем разум и волю…» И вновь Радищев, уже устами своего друга, задает вопрос: есть ли закон, справедливый для всех людей, а не только для богатых и знатных? Возможно ли вступиться за крепостных?
Крестцы — Яжелбицы
В селении Крестцы рассказчик становится свидетелем того, как отец-дворянин отправляет своих сыновей в военную службу. «Скажи по истине, отец чадолюбивый, скажи, о истинный гражданин! Не захочется ли тебе сынка твоего лучше удавить, нежели отпустить в службу?» Армейская служба представляется автору рассадником чинопочитания, тупого карьеризма и жестокости. Радищев устами довольно просвещенного отца двоих взрослых сыновей рассуждает о воспитании. Он высказывает смелую мысль о том, что дети не обязаны родителям ни за рождение, ни за, как он выражается, «воскормление». «Когда я угощаю пришельца, когда питаю птенцов пернатых, когда даю пищу псу, лижущему мою десницу, — их ли ради сие делаю? Отраду, увеселение или пользу в том нахожу мою собственную. С таковым же побуждением производят воскормление детей. Родившиеся в свет, вы стали граждане общества, в коем живете. Мой был долг вас воскормить; ибо если бы допустил до вас кончину безвременную, был бы убийца. Если я рачительнее (старательнее) был в воскормлении вашем, нежели бывают многие, то следовал чувствованию моего сердца». Отец и мать многое сделали для обучения и воспитания детей. Однако и в этом не видит благородный дворянин своей заслуги: «Хваля вас, меня хвалят. О друзья мои, сыны моего сердца!
Многие имел я должности в отношении к вам, но вы мне ничем не должны; я ищу вашей дружбы и любви вашей». Отец старался не слишком принуждать детей, давать им свободу. Однако он и не баловал их, старался не изнежить. Часто дети ходили босыми и легко одетыми, питались скромно: «Труды наши лучшая была приправа в обеде нашем. Вспомните, с каким удовольствием обедали мы в деревне нам неизвестной, не нашед дороги к дому. Сколь вкусен нам казался тогда хлеб ржаной и квас деревенский!» Сыновья, отправляющиеся на службу, не знают светских ухищрений, не умеют танцевать и говорить комплименты дамам. Однако отец привил им любовь к искусству (музыке и живописи), научил их прекрасно бегать, плавать, стрелять, ездить верхом, фехтовать, а также простому крестьянскому труду (и пахать, и корову доить, и щи да кашу приготовить). «Преподавая вам сведения о науках, не оставил я ознакомить вас с различными народами, изучив вас языкам иностранным. Но прежде всего попечение мое было, да познаете ваш собственный, да умеете на оном изъяснять ваши мысли словесно и письменно, чтобы изъяснение сие было в вас непринужденно и поту на лице не производило. Английский язык, а потом латинский старался я вам известнее сделать других». В речи отца Радищев излагает свои собственные взгляды на принципы воспитания: они в опрятности, умеренности, сдержанности, естественности, близости к природе, милосердии. Молодых предостерегают от раболепия перед сильными, от корысти и чванства и от зверства по отношению к зависимым от них людям. Судьей же человека на праведном пути должна быть его собственная совесть. В главе «Яжелбицы» Радищев обращается к трудной, но необходимой теме. Плотские утехи с распутными женщинами приводят многих людей к заболеваниям, передающимся половым путем.
Радищев предостерегает молодое поколение от невоздержанности.
Едрово
В этой главе писатель сравнивает светских красавиц с деревенскими девками. Насколько здоровее, естественнее, румянее и красивее те, кто выросли на природе, без придворных ухищрений! «…Люблю сельских женщин или крестьянок для того, что они не знают еще притворства, не налагают на себя личины притворной любви, а когда любят, то любят от всего сердца и искренно…» Особенно рассказчику приглянулась одна девушка лет двадцати, Анюта, которая рассказывала ему: «У меня отца нет, он умер уже года с два, есть матушка да маленькая сестра. Батюшка нам оставил пять лошадей и три коровы. Есть и мелкого скота и птиц довольно; но нет в дому работника. Меня было сватали в богатый дом за парня десятилетнего; но я не захотела. Что мне в таком ребенке; я его любить не буду. А как он придет в пору, то я соста-реюсь, и он будет таскаться с чужими. Да сказывают, что свекор сам с молодыми невестками спит, покуда сыновья вырастают. Мне для тогото не захотелось идти к нему в семью. Я хочу себе ровню. Мужа буду любить, да и он меня любить будет, в том не сомневаюсь. Гулять с молодцами не люблю, а замуж, барин, хочется. Да знаешь ли для чего? Прошлым летом, год тому назад, у соседа нашего женился сын на моей подруге, с которой я хаживала всегда в посиделки. Муж ее любит, а она его столько любит, что на десятом месяце, после венчанья родила ему сынка. Всякий вечер она выходит пестовать его за ворота. Она на него не наглядится. Кажется, будто и паренек-то матушку свою уж любит. Как она скажет ему: агу, агу, он и засмеется. Мне-то до слез каждый день; мне бы уж хотелось самой иметь такого же паренька… Растроганный путешественник узнал, что у Анюты есть любимый человек, за которого она, однако, не может выйти замуж, так как на приданое нужно сто рублей — огромная для крестьян сумма. Путешественник предложил нужные деньги матери Анюты, но та отказалась. «Я сию почтенную мать с засученными рукавами за квашнею или с подойником подле коровы сравнивал с городскими матерями. Крестьянка не хотела у меня взять непорочных, благоумышленных ста рублей, которые в соразмерности состояний долженствуют быть для полковницы, советницы, майорши, генеральши пять, десять, пятнадцать тысяч или более». Опять сравнение не в пользу городских дворянок. Выясняется, что свадьба все-таки состоится. Иван, жених Анюты, полагается на свои руки — он заработает все недостающее. В послесловии Радищев негодует против обыкновения заключать браки прежде всего из имущественных соображений: «Если муж десяти лет, а жена двадцати пяти, как то бывает часто во крестьянстве; или если муж пятидесяти, а жейа пятнадцати или двадцати лет, как то бывает во дворянстве, — может ли быть взаимное чувств услаждение?»
Хотилов — Выдропуск
Главы написаны от лица друга путешественника. В них высказываются революционные взгляды на государственное устройство, порабощающее большинство своих граждан для процветания меньшинства, стоящего у власти по праву рождения. Ко всем царям-завоевателям обращается автор, используя пример Александра Македонского: «Плод твоего завоевания будет — не льсти себе — убийство и ненависть. Мучитель пребудешь на памяти потомков; казниться будешь, ведая, что мерзят тебя новые рабы твои и кончины твоей просят». О крепостных же автор говорит: «Нива у них чуждая, плод оныя (ее) им не принадлежит. И для того обрабатывают ее лениво; и не радеют о том, не запустеет ли среди делания (…) Нива рабства, неполный давая плод, мертвит граждан. Нет ничего вреднее, как всегдашнее на предметы рабства воззрение. С одной стороны родится надменность, а с другой робость. Тут никакой не можно быть связи, разве насилие».
Радищев прямо призывает освободить крестьян из оков рабства и восстановить природное равенство всех. Предложения неведомого друга Радищева относительно реформ гражданского устройства: «Разделение сельского рабства и рабства домашнего. «Сие последнее уничтожается прежде всего, и запрещается поселян и всех, по деревням в ревизии написанных, брать в домы. Буде помещик возьмет земледельца в дом свой для услуг или работы, то земледелец становится свободен» ; — дозволить крестьянам вступать в супружество, не требуя на то согласия своего господина. Запретить брать выводные деньги (плата жениха за невесту, если она крепостная другого помещика); — дозволить крестьянину приобретать недвижимое имение, то есть покупать землю; — дозволить невозбранное приобретение вольности, платя господину за отпускную известную сумму; — запретить произвольное наказание без суда. «Исчезни варварское обыкновение, разрушься власть тигров!» — вещает нам законодатель. «За сим следует совершенное уничтожение рабства».
Торжок
Эта глава посвящена свободному книгопечатанию и противодействию суровым законам цензуры. «Цензура сделана нянькою рассудка, остроумия, воображения, всего великого и изящного… Наилучший способ поощрять доброе есть непрепятствие, дозволение, свобода в помышлениях. Розыск вреден в царстве науки: он сгущает воздух и запирает дыхание. Книга, проходящая десять цензур прежде, нежели достигнет света, не есть книга, но поделка святой инквизиции; часто изуродованный, сеченный батожьем, с кляпом во рту узник, а раб всегда… В областях истины, в царстве мысли и духа не может никакая земная власть давать решений и не должна… Слова не всегда суть деяния, размышления же не преступления… Если безумец в мечтании своем не токмо в сердце, но громким гласом речет: «несть Бога», в устах всех безумных раздается громкое и поспешное эхо: «несть Бога, несть Бога». Но что ж из того? Эхо — звук; ударит в воздух, позыблет его и исчезнет. На разуме редко оставит черту, и то слабую; на сердце же никогда. Бог всегда пребудет Бог, ощущаем и неверующим в него… От печатной книги раскольник не бросится в огонь, но от ухищренного примера. Запрещать дурачество есть то же, что его поощрять. Дай ему волю; всяк увидит, что глупо и что умно. Что запрещено, того и хочется». Радищев в этих главах преподносит исторический и географический экскурс о цензуре в Америке, Франции, Германии.
Медное
В этой главе изображается продажа крепостных крестьян. «На дешевое охотников всегда много. Наступил день и час продажи. Покупщики съезжаются. В зале, где оная производится, стоят неподвижны на продажу осужденные. Старик лет в 75, опершись на вязовой дубинке, жаждет угадать, кому судьба его отдаст в руки, кто закроет его глаза. С отцом господина своего он был в Крымском походе, при фельдмаршале Минихе; в Франкфуртскую баталию он раненого своего господина вынес на плечах. Возвратись домой, был дядькою своего молодого барина. Во младенчестве (молодого барина) он спас его от утопления, бросаясь за ним в реку, куда сей упал, переезжая на пароме, и с опасностию своей жизни спас его. В юношестве выкупил его из тюрьмы, куда тот посажен был за долги в бытность свою в гвардии унтер-офицером. Старуха восьмидесяти лет, жена его, была кормилицею матери своего молодого барина; его была нянькою и имела надзирание за домом до самого того часа, как выведена на сие торжище. Во все время службы своея ничего у господ своих не украла, ничем не покорыстовалась, никогда не лгала, а если иногда им досадила, то разве своим праводушием. Женщина лет сорока, вдова, кормилица молодого своего барина. И доднесь чувствует она еще к нему некоторую нежность. В жилах его льется ее кровь. Она ему вторая мать, и ей он более животом своим обязан, нежели своей природной матери. Сия зачала его в веселии, и в младенчестве его о нем не беспокоилась…» Жестокосердный хозяин продает преданных крепостных, не раз на деле доказавших ему свою не рабскую, но человеческую любовь. Продает потому, что растратил свое имение. Продает потому, что не видит в них людей. Продает потому, что устройство общества развратило его и привило потребительское отношение к человеческому достоинству крепостных.
Городня
Рекрутский набор поражает впечатлительную душу путешественника. «В одной толпе старуха лет пятидесяти, держа за голову двадцатилетнего парня, вопила: — Любезное мое дитятко, на кого ты меня покидаешь? Кому ты поручаешь дом родительский? Поля наши порастут травою, мохом — наша хижина. Я, бедная престарелая мать твоя, скитаться должна по миру. Кто согреет мою дряхлость от холода, кто укроет ее от зноя? Кто напоит меня и накормит?» Плакала и невеста рекрута, ведь не придется ей стать женою и понянчить общих детишек. Русская армия до военной реформы 1870 года пополнялась путем рекрутских наборов из крестьян, обязанных поставлять одного рекрута от сотни. В армии нужно было служить двадцать пять лет — лучшие годы жизни. Государственные и экономические (перешедшие от монастырей к экономической коллегии крепостные) крестьяне вместо себя выставляли специально купленных у помещиков крепостных. Помещичья спекуляция крепостными во время рекрутских наборов неоднократно запрещалась, но не была искоренена. Удивлен был рассказчик радостью другого рекрута. Этот человек рассказал, что уж лучше надеяться на счастье в солдатчине, чем пропадать у немилостивого хозяина в крепостных. Старый барин воспитал сына своего дядьки (крепостного воспитателя) наравне со своим собственным сыном. Причем крепостной успевал в науках более, нежели молодой барин. На пять лет были барин и его молодой слуга отправлены за границу. По их возвращении помещик обещал дать крепостному юноше волю. Однако, не дождавшись возвращения сына, добрый барин скончался. Рекрут рассказывает: «Чрез неделю после нашего в Москву приезда бывший мой господин влюбился в изрядную лицом девицу, но которая с красотой телесною соединяла скареднейшую душу и сердце жестокое и суровое. Воспитанная в надменности своего происхождения, отличностию почитала только внешность, знатность, богатство. Чрез два месяца она стала супруга моего барина и моя повелительница. До того времени я не чувствовал перемены в моем состоянии, жил в доме господина моего как его сотоварищ. Хотя он мне ничего не приказывал, но я предупреждал его иногда желания, чувствуя его власть и мою участь. Едва молодая госпожа переступила порог дому, в котором она определялася начальствовать, как я почувствовал тягость моего жребия. Первый вечер по свадьбе и следующий день, в который я ей представлен был супругом ее как его сотоварищ, она занята была обыкновенными заботами нового супружества; но ввечеру, когда при довольно многолюдном собрании пришли все к столу и сели за первый ужин у новобрачных и я, по обыкновению моему, сел на моем месте на нижнем конце, то новая госпожа сказала довольно громко своему мужу: если он хочет, чтоб она сидела за столом с гостями, то бы холопей за оный не сажал ». Так началась череда унижений. Образованного и чувствительного юношу наказывали физически (секли кошками) и заставляли страдать морально. В конце концов за дерзость и неповиновение парня определили в рекруты. Солдатская доля была для него предпочтительнее службы у жестокосердной хозяйки. И много еще было слез рекрутских: кто-то плакал по старым беспомощным родителям, кто-то — по молодой жене, а кто-то — по родным краям.
Пешки
В крестьянской избе рассказчик завтракает своими припасами. Сын хозяйки просит у него кусочек сахару — «боярского кушанья».
Хозяйка обращается к нему с укоризной: «Не слезы ли ты крестьян своих пьешь, когда они едят такой же хлеб, как и мы?» Тесто состояло из трех четвертей мякины и одной части несеяной муки. Путешественник после этих слов, словно впервые, разглядывает внутренность избы. «Четыре стены, до половины покрытые так, как и весь потолок, сажею; пол в щелях, на вершок по крайней мере поросший грязью; печь без трубы и дым, всякое утро зимою и летом наполняющий избу. В окнах вместо стекла натянут пузырь. Из посуды — горшка два или три. И счастлива та изба, если в одном из них всякий день есть пустые (без мяса) щи! В избе же находится корыто для кормления свиней или телят, которые зимой спят в избе. Воздух душный, в нем горящая свеча — словно в тумане. Из одежды — посконная рубаха, онучки с лаптями для выхода. Вот в чем почитается по справедливости источник государственного избытка, силы, могущества; но тут же видны слабость, недостатки и злоупотребления законов и их шероховатая, так сказать, сторона. Тут видна алчность дворянства, грабеж, мучительство наше и беззащитное нищеты состояние. Звери алчные, пиявицы ненасытные, что крестьянину мы оставляем? То, чего отнять не можем, — воздух. Да, один воздух. Отъемлем нередко у него не токмо дар земли, хлеб и воду, но и самый свет. Закон запрещает отъяти у него жизнь. Но разве мгновенно. Сколько способов отъяти ее у него постепенно! С одной стороны — почти всесилие; с другой — немощь беззащитная. Ибо помещик в отношении крестьянина есть законодатель, судия, исполнитель своего решения и, по желанию своему, истец, против которого ответчик ничего сказать не смеет», — так от описания избы Радищев переходит к прямому обвинению власти дворян над крепостными. Заканчивается повесть главой, где возвеличивается труд и гений Ломоносова — сына простого рыбака, ставшего великим ученым.
Жанр «Путешествия из Петербурга в Москву»
В начале XVIII в. в Великобритании в моду вошло написание произведений-путешествий. В них авторы описывали не только путь своего персонажа и увиденное им, но и впечатление от поездки.
В 1768 г. на свет выходит одна из самых знаменитых книг подобного толка — «Сентиментальное путешествие» Лоренса Стерна. Именно после нее в литературе окончательно сформировался такой жанр, как сентиментализм.
Главной особенностью таких произведений было стремление авторов разжалобить читателей, такой эффект достигался путем воздействия на их чувства.
С легкой руки британцев сентиментализм и произведения-путешествия вскоре распространились на всю Европу, включая Российскую империю.
Книга Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву» — это один из ярчайших примеров произведений такого жанра. Ведь помимо критики общественного уклада, Александр Николаевич в большинстве глав описывал случаи из жизни крепостных, чем успешно воздействовал на эмоции читателей, заставляя их сопереживать.
Как Радищева наказали за «Путешествие из Петербурга в Москву»
К моменту публикации книги «Путешествие из Петербурга в Москву» жизнь Александра Радищева складывалась достаточно благополучно — поступив на службу в коллегию, отвечавшую за торговлю и промышленность, он дослужился к 1790 году до поста главы Петербургской таможни.
«Кто знает голоса русских народных песен, тот признается, что есть в них нечто, скорбь душевную означающее. Все почти голоса таковых песен суть тону мягкого. В них найдешь образование души нашего народа».
Заметки для будущей книги он начал собирать с 1780-х годов. Работа протекала на фоне крупных исторических событий: американская борьба за независимость и французская революция будоражили умы его современников. Откликом на события в США стала ода «Вольность» 1783 года, которая впоследствии частично вошла в его основной труд.
В 1785 году Радищев описал продажу простых крестьян на торгах за долги помещика, впоследствии этот очерк стал основой для главы «Медное». Через год он описал историю возникновения цензуры, а также безразличное отношение начальства, которое боятся будить собственные подчиненные (главы «Торжок» и «Чудово»).
По мере накопления материала Радищев решил выбрать в качестве подходящей формы жанр «сентиментального путешествия», который он заимствовал у Лоренса Стерна. Этот ход позволил обойти цензоров — петербургский обер-полицмейстер Никита Рылеев просмотрел только содержание, увидел лишь названия городов и решил, что имеет дело с путеводителем.
«Я взглянул окрест меня — душа моя страданиями человечества уязвленна стала <…> я почувствовал, что возможно всякому соучастником быть во благодействии себе подобных», — говорилось в посвящении Кутузову, размещенному в начале книги.</…>
В 25 главах, поименованных по названиям почтовых станций на пути из одного города в другой, содержались зарисовки быта и нравов представителей разных сословий. Основной акцент Радищев сделал на бесправном положении крестьян, в его представлении — «естественных людей», не испорченных ложными благами цивилизации.
«Посмотри на русского человека; найдешь его задумчива. Если захочет разогнать скуку или, как то он сам называет, если захочет повеселиться, то идет в кабак. В веселии своем порывист, отважен, сварлив. Если что-либо случится не по нем, то скоро начинает спор или битву. Бурлак, идущий в кабак повеся голову и возвращающийся обагренный кровию от оплеух, многое может решить доселе гадательное в истории, российской».
Помимо этого, в книге затрагиваются проблемы судопроизводства, воспитания и образования, науки, литературы, государственной власти и цензуры.
«Ценсура сделана нянькою рассудка, остроумия, воображения, всего великого и изящного. Но где есть няньки, то следует, что есть ребята, ходят на помочах, от чего нередко бывают кривые ноги; где есть опекуны, следует, что есть малолетные, незрелые разумы, которые собою править не могут».
На отпечатанных экземплярах отсутствовало имя автора. Тем не менее, Екатерина II, которой «Путешествие из Петербурга в Москву» принес Державин, узнала правду. С ее легкой руки к Радищеву навсегда пристает определение «бунтовщик — хуже Пугачева».
Радищева арестовали в конце июня и заключили в Петропавловскую крепость. Весь следующий месяц шло следствие. По его итогам палата уголовного суда вынесла смертный приговор, в ожидании исполнения которого Радищев составил завещание и начал работу над сочинением «Филарет милостивый», где в иносказательной манере изложил и свою историю духовного становления.
«Ведай, что ты (царь) первейший в обществе можешь быть убийца, первейший разбойник, первейший предатель, первейший нарушитель общия тишины, враг лютейший, устремляющий злость свою на внутренность слабого. Ты виною будешь, если мать восплачет о сыне своем, убиенном на ратном поле, и жена о муже своем; ибо опасность плена едва оправдать может убийство, войною называемое. Ты виною будешь, если запустеет нива».
Однако привести приговор в исполнение не довелось. В честь заключения мира со Швецией Екатерина подписала указ, которым заменила смертную казнь на десятилетнюю ссылку в Сибирь, в Илимский острог. Кандалы с Радищева сняли только в Нижнем Новгороде, в декабре он прибыл в Тобольск, где прожил до конца июля 1791 года.
В марте 1791-го к нему приехала младшая сестра покойной жены Елизавета Рубановская вместе с его детьми. Они начали жить как супруги, их брак не был узаконен церковью, а отец Радищева отказался признавать детей Рубановской-младшей.
В Илимск писатель прибыл в январе 1792 года и прожил там пять лет. На протяжении всей дороги он вел «Записки путешествия в Сибирь», в которых излагал свои географические, исторические и этнографические наблюдения.
С 1792 года Радищев работал над философским трактатом «О человеке, его смертности и бессмертии», в котором сравнивал себя с Галилеем: «Галилей влечется в темницу, друг ваш в Илимск заточается».
Когда эпоха царствования Екатерины II закончилась, Павел I издал указ, разрешающий Радищеву покинуть Илимск и жить «под тайным надзором в своих деревнях». Рубановская умерла в Тобольске, откуда Радищев отправился дальше в Москву. Проведя там несколько дней, он обосновался в своем имении Немцово в Калужской области.
Окончательно опального мыслителя помиловал Александр I, при котором Радищева зачислили в комиссию по составлению законов, где тот занимался вопросами отмены телесных наказаний, веротерпимости, свободы печати и торговли.
Существует несколько версий смерти Радищева. По наиболее распространенной, он решил покончить с собой после жесткой критики своего проекта либерального уложения со стороны графа Петра Завадовского, который якобы упомянул в разговоре о Сибири.
Тем не менее, историк Дмитрий Бабкин утверждает, что причиной смерти стало то, что Радищев случайно выпил стакан с «крепкой водкой для выжиги старых офицерских эполет его старшего сына».
В документах о захоронении указано, что Радищев «умер чахоткою» и был похоронен вблизи храма по православному обряду со священником, в то время как самоубийц хоронили за оградой кладбища.
Несмотря на запрет, наложенный на публикацию «Путешествия из Петербурга в Москву», Радищев стал вдохновителем первых русских вольнодумцев. Его читали декабристы, Александр Грибоедов и Александр Пушкин (выступавший с резкой критикой писателя).
Новое рождение книга получила в 1858 году благодаря публикации в Лондоне Александром Герценом. Владимир Ленин впоследствии называл Радищева «первым русским революционером», а Анатолий Луначарский — «пророком революции». Тем не менее, главное его сочинение до 70-х годов очень скромно издавалось в СССР, однако его влияние переоценить невозможно.
История написания и судьба первого тиража
Разобравшись с жанром «Путешествия из Петербурга в Москву» (сентиментальная повесть-путешествие), стоит обратить внимание на некоторые особенности литературного труда. По сути, книга Радищева – это не одно произведение, а сборник рассказов, поэзии, очерков, исторических и философских трактатов, которые объединены сентиментальным героем и показываются читателю через призму его восприятия.
Как же возник у автора замысел подобного произведения?
Чтобы понять, почему столь состоятельный человек, как А. Н. Радищев, решил рискнуть всем и написать свою скандальную повесть, нужно вспомнить некоторые моменты из его биографии.
В отличие от большинства российских дворян того времени, автор «Путешествия…» учился у лучших профессоров Москвы, а затем познавал право в Лейпцигском университете. Пожив за границей, Радищев проникся революционными идеями об изменении общественного уклада, пропагандируемыми известными французскими и немецкими писателями и философами.
По возвращении на родину вынужденный служить в государственном аппарате Александр Николаевич воочию убедился в его отсталости от мировых тенденций.
Не имея в руках никакой реальной власти, чтобы попробовать изменить все это, писатель решает хотя бы изложить реальное положение дел на бумаге.
История написания «Путешествия из Петербурга в Москву» начинается с 1785-го. В этом году автор пишет первый очерк о продаже крестьян с торгов (вошел в повесть как глава «Медное»).
В будущие годы он продолжает создавать небольшие рассказы о бесправном положении крепостных и лени чиновников.
В 1787 г. происходит событие, которое подталкивает Радищева к началу активной работы над книгой. В это время императрица Екатерина решает проехаться по стране, чтобы увидеть, как живет ее народ. Чтобы не расстраивать царицу, ее фаворит Григорий Потемкин создает целую серию бутафорских деревень с ряжеными счастливыми крестьянами на пути следования кортежа владычицы.
По итогам этого путешествия Екатерина и весь ее двор начинают свято верить (или просто хотят верить), что в стране все прекрасно, а крепостные сыты, одеты и довольны своей участью.
Столь подлый обман и желание властей жить в иллюзиях вызвали негодование у многих, в том числе и у писателя. Он решается создать произведение-путешествие, посвященное тому, с чем столкнулась бы царица, если бы путешествовала по своей империи инкогнито.
Вплоть до 1789 г. Радищев работает над текстом повести «Путешествие из Петербурга в Москву». А чтобы не было проблем с книгопечатаньем, автор оснащает в своем имении собственную типографию, где и публикует произведение.
Тираж книги составил 650 экземпляров, однако автор успел продать только 100. Считается, что остальные 550 были сожжены Радищевом. Однако, учитывая, сколько труда и средств автор вложил в это предприятие, более вероятно, что Александр Николаевич передал книги верным друзьям. Иначе откуда же в будущие десятилетия появлялись ее рукописные версии? Не по памяти же они составлялись, тем более что «Путешествие…» было отнюдь не маленьким по содержанию.
Отдельные исследователи творчества писателя полагают, что в написании «Путешествия…» ему помогал некий неизвестный вельможа. Ведь сооружение собственной типографии для печати всего одной книги — дело недешевое, на которое у автора попросту не хватило бы собственных средств.
Как встретила цензура и передовые мыслители XVIII- XIX вв. произведение Радищева
Ирония в том, жанр «Путешествия из Петербурга в Москву» помог ему пройти строжайшую цензуру.
В те годы мода на сентиментальные путешествия в литературе была высока, поэтому ленивые цензоры посчитали сочинение Александра Николаевича одним из них. Поэтому они прочти лишь названия глав и пафосное, немного витиеватое вступление. Таким образом, «Путешествие…» показалось им своеобразным путеводителем по российским глубинкам между двумя столицами, и цензоры разрешили опубликовать его.
К счастью, читатели оказались более внимательными, и вскоре после появления книга произвела настоящий фурор.
Что касается реакции общественности, то, несмотря на запрет, произведение распространялось в рукописных вариантах. Так что книгу прочли самые умные люди того времени, причем не только сочувствовавшие проблемам, изложенным в ней, но и отрицавшие их существование.
В первую очередь это Екатерина ІІ, которая позиционировала себя как Великая. Справедливости ради стоит отметить, что она действительно была одной из умнейших и образованнейших женщин своего времени. Приближенные императрицы утверждают, что она внимательно прочла труд Радищева и оставила на полях книги немало довольно едких ремарок. В основном Екатерина отмечала заимствование манеры письма у популярных европейских писателей, а также критиковала изображенные проблемы в «Путешествии…», называя их пошлыми и надуманными.
Повесть была воспринята ею как посягательство на «святейший» институт царской власти. Поэтому, как и Пугачев, Радищев был приговорен к смертной казни.
Немного остыв, царица смилостивилась и заменила ее на ссылку в Сибирь на 10 лет. Это было более обдуманным решением. Ведь убить человека, рискнувшего рассказать об издевательстве над крепостными, было как-то странно, с учетом того, что 22 годами раннее царица велела жестоко наказать родовитую дворянку Дарью Салтыкову за убийства и издевательства над подвластными ей крестьянами. Поэтому, если бы Радищева казнили, многочисленная и весьма влиятельная родня Салтычихи начала бы задаваться рядом неприятных для Екатерины вопросов, а также требовать освобождения Дарьи, которая к тому времени была еще жива.
Интересно, что нелюбимый писателями и дворянами сын царицы Павел I после вступления на престол велел смягчить меру наказания Радищеву – заменить ссылку на домашний арест в имении автора. Хотя этот правитель был фанатично уверен в божественном происхождении монаршей власти, стоит отметить, что вопреки критике ее короткого правления Павел пытался всеми силами облегчить жизнь крепостным. Многие историки полагают, что именно «Путешествие…» побудило его к такому решению, потому что царь толком никогда не выезжал за свою жизнь за пределы столицы.
Внук Екатерины Александр I пошел дальше отца. Он не только полностью снял все обвинения с Радищева, но и включил его в Комиссию для составления законов в Петербурге. К сожалению, через год после этого события писатель умер от чахотки.
Стоит отметить, что большинство читателей произведения «Путешествие из Петербурга в Москву» были возмущены/восхищены его содержанием, но редко высказывались о художественной форме. Однако Пушкин (который, чтобы ознакомиться с оригиналом, выкупил экземпляр, хранившийся в Тайной канцелярии) во многом критиковал стиль автора. При этом он, как и Екатерина, считал множество проблем, описанных в книге, преувеличенными.
Другой великий гений российской литературы (который, в отличие от Александра Сергеевича, знал не понаслышке, как живут крестьяне) Достоевский также критиковал авторский стиль Радищева и утверждал, что многие сюжеты и мысли в произведении «Путешествие из Петербурга в Москву» были позаимствованы из трудов французских просветителей.
Герои повести
В центре сюжета находится традиционный для того времени сентиментальный герой. Он же рассказчик, оставивший своих друзей в Петербурге и решивший отправиться в Первопрестольную.
На протяжении 26 глав книги он встречается с разными персонажами из различных социальных слоев.
Некоторые из описываемых героев «Путешествия из Петербурга в Москву» были близки по духу рассказчику, некоторым он сочувствовал (Крестьянкин, жертва афериста), а иные вызывали у него только презрение (жадные жестокие помещики, аферисты, развратники).
Интересно, что большинству персонажей книги автор не дает имен. Вероятно, цель такого художественного приема – создать впечатление у читателей, что прототипом иного или иного человека является знакомое ему лицо.
ЭЛЕКТРОННАЯ БИБЛИОТЕКА ModernLib.Net
Чудово
Не успел я войти в почтовую избу, как услышал на улице звук почтового колокольчика, и чрез несколько минут вошел в избу приятель мой Ч… Я его оставил в Петербурге, и он намерения не имел оттуда выехать так скоро. Особливое происшествие побудило человека нраву крутого, как то был мой приятель, удалиться из Петербурга, и вот что он мне рассказал.
– Ты был уже готов к отъезду, как я отправился в Петергоф. Тут я препроводил праздники столь весело, сколько в шуму и чаду веселиться можно. Но, желая поездку мою обратить в пользу, вознамерился съездить в Кронштат и на Систербек, где, сказывали мне, в последнее время сделаны великие перемены. В Кронштате прожил я два дня с великим удовольствием, насыщаяся зрением множества иностранных кораблей, каменной одежды крепости Кронштатской и строений, стремительно возвышающихся. Любопытствовал посмотреть нового Кронштату плана и с удовольствием предусматривал красоту намереваемого строения; словом, второй день пребывания моего кончился весело и приятно. Ночь была тихая, светлая, и воздух благорастворенной вливал в чувства особую нежность, которую лучше ощущать, нежели описать удобно. Я вознамерился в пользу употребить благость природы и насладиться еще один хотя раз в жизни великолепным зрелищем восхождения солнца, которого на гладком водяном горизонте мне еще видеть не удавалось. Я нанял морскую 12-весельную шлюпку и отправился на С…
Версты с четыре плыли мы благополучно. Шум весел единозвучностию своею возбудил во мне дремоту, и томное зрение едва ли воспрядало от мгновенного блеска падающих капель воды с вершины весел. Стихотворческое воображение преселяло уже меня в прелестные луга Пафоса и Амафонта. Внезапу острый свист возникающего вдали ветра разгнал мой сон, и отягченным взорам моим представлялися сгущенные облака, коих черная тяжесть, казалось, стремила их нам на главу и падением устрашала. Зерцаловидная поверхность вод начинала рябеть, и тишина уступала место начинающемуся плесканию валов. Я рад был и сему зрелищу; соглядал величественные черты природы и не в чванство скажу: что других устрашать начинало, то меня веселило. Восклицал изредка, как Вернет: – Ах, как хорошо! – Но ветр, усиливаяся постепенно, понуждал думать о достижении берега. Небо от густоты непрозрачных облаков совсем померкло. Сильное стремление валов отнимало у кормила направление, и порывистый ветр, то вознося нас на мокрые хребты, то низвергая в утесистые рытвины водяных зыбей, отнимал у гребущих силу шественного движения. Следуя поневоле направлению ветра, мы носилися наудачу. Тогда и берега начали бояться; тогда и то, что бы нас при благополучном плавании утешать могло, начинало приводить в отчаяние. Природа завистливою нам на сей час казалася, и мы на нее негодовали теперь за то, что не распростирала ужасного своего величества, сверкая в молнии и слух тревожа громовым треском. Но надежда, преследуя человека до крайности, нас укрепляла, и мы, елико нам возможно было, ободряли друг друга.
Носимые валами, внезапу судно наше остановилось недвижимо. Все наши силы, совокупно употребленные, не были в состоянии совратить его с того места, на котором оно стояло. Упражняясь в сведении нашего судна с мели, как то мы думали, мы не приметили, что ветр между тем почти совсем утих. Небо помалу очистилося от затмевавших синеву его облаков. Но восходящая заря вместо того, чтоб принести нам отраду, явила нам бедственное наше положение. Мы узрели ясно, что шлюпка наша не на мели находилась, но погрязла между двух больших камней, и что не было никаких сил для ее избавления оттуда невредимо. Вообрази, мой друг, наше положение; все, что я ни скажу, все слабо будет в отношении моего чувствия. Да и если б я мог достаточные дать черты каждому души моея движению, то слабы еще были бы они для произведения в тебе подобного тем чувствованиям, какие в душе моей возникали и теснилися тогда. Судно наше стояло на средине гряды каменной, замыкающей залив, до С… простирающийся. Мы находилися от берега на полторы версты. Вода начинала проходить в судно наше со всех сторон и угрожала нам совершенным потоплением. В последний час, когда свет от нас преходить начинает и отверзается вечность, ниспадают тогда все степени, мнением между человеков воздвигнутые. Человек тогда становится просто человек: так, видя приближающуюся кончину, забыли все мы, кто был какого состояния, и помышляли о спасении нашем, отливая воду, как кому споручно было. Но какая была в том польза? Колико воды союзными нашими силами было исчерпаемо, толико во мгновение паки накоплялося. К крайнему сердец наших сокрушению, ни вдали, ни вблизи не видно было мимоидущего судна. Да и то, которое бы подало нам отраду, явясь взорам нашим, усугубило бы отчаяние наше, удаляясь от нас и избегая равныя с нами участи. Наконец, судна нашего правитель, более нежели все другие к опасностям морских происшествий обыкший, взиравший поневоле, может быть, на смерть хладнокровно в разных морских сражениях в прошедшую турецкую войну в Архипелаге, решился или нас спасти, спасаяся сам, или погибнуть в сем благом намерении: ибо, стоя на одном месте, погибнуть бы нам должно было. Он, вышед из судна и перебираяся с камня на камень, направил шествие свое к берегу, сопровождаем чистосердечнейшими нашими молитвами. Сначала продолжал он шествие свое весьма бодро, прыгая с камня на камень, переходя воду, где она была мелка, переплывая ее, где она глубже становилась. Мы с глаз его не спускали. Наконец увидели, что силы его начали ослабевать, ибо он переходил камни медлительнее, останавливаяся почасту и садяся на камень для отдохновения. Казалося нам, что он находился иногда в размышлении и нерешимости о продолжении пути своего. Сие побудило одного из его товарищей ему преследовать, дабы подать ему помощь, если он увидит его изнемогающа в достижении берега, или достигнуть оного, если первому в том будет неудача. Взоры наши стремилися вослед то за тем, то за другим, и молитва наша о их сохранении была нелицемерна. Наконец последний из сих подражателей Моисея в прохождении без чуда морския пучины своими стопами остановился на камне недвижим, а первого совсем мы потеряли из виду.
Сокровенные доселе внутренние каждого движения, заклепанные, так сказать, ужасом, начали являться при исчезании надежды. Вода между тем в судне умножалася, и труд наш, возрастая в отливании оной, утомлял силы наши приметно. Человек ярого и нетерпеливого сложения рвал на себе волосы, кусал персты, проклинал час своего выезда. Человек робкия души и чувствовавший долго, может быть, тягость удручительныя неволи рыдал, орошая слезами своими скамью, на которой ниц распростерт лежал. Иной, воспоминая дом свой, детей и жену, сидел яко окаменелый, помышляя не о своей, но о их гибели, ибо они питалися его трудами. Каково было моей души положение, мой друг, сам отгадывай, ибо ты меня довольно знаешь. Скажу только тебе то, что я прилежно молился богу. Наконец начали мы все предаваться отчаянию, ибо судно наше более половины водою натекло, и мы стояли все в воде по колено. Нередко помышляли мы вытти из судна и шествовать по каменной гряде к берегу, но пребывание одного из наших сопутников на камне уже несколько часов и скрытие другого из виду представляло нам опасность перехода более, может быть, нежели она была в самом деле. Среди таковых горестных размышлений увидели мы близ противоположного берега, в расстоянии от нас каком то было, точно определить не могу, два пятна черные на воде, которые, казалося, двигалися. Зримое нами нечто черное и движущееся, казалося, помалу увеличивалось; наконец, приближаяся, представило ясно взорам нашим два малые судна, прямо идущие к тому месту, где мы находилися среди отчаяния, во сто крат надежду превосходящего. Как в темной храмине, свету совсем неприступной, вдруг отверзается дверь и луч денный, влетев стремительно в среду мрака, разгоняет оный, распростирался по всей храмине до дальнейших ее пределов, – тако, увидев суда, луч надежды ко спасению протек наши души. Отчаяние превратилося в восторг, горесть в восклицание, и опасно было, чтобы радостные телодвижения и плескания не навлекли нам гибели скорее, нежели мы будем исторгнуты из опасности. Но надежда жития, возвращаяся в сердца, возбудила паки мысли о различии состояний, в опасности уснувшие. Сие послужило на сей раз к общей пользе. Я укротил излишнее радование, во вред обратиться могущее. По нескольком времени увидели мы две большие рыбачьи лодки, к нам приближающиеся, и, при настижении их до нас, увидели в одной из них нашего спасителя, который, прошед каменною грядою до берега, сыскал сии лодки для нашего извлечения из явной гибели. Мы, не мешкав нимало, вышли из нашего судна и поплыли в приехавших судах к берегу, не забыв снять с камня сотоварища нашего, которой на оном около семи часов находился. Не прошло более получаса, как судно наше, стоявшее между камней, облегченное от тяжести, всплыло и развалилося совсем. Плывучи к берегу среди радости и восторга спасения, Павел, – так звали спасшего нас сопутника, – рассказал нам следующее.
– Я, оставя вас в предстоящей опасности, спешил по камням к берегу. Желание вас спасти дало мне силы чрезъестественные; но сажен за сто до берега силы мои стали ослабевать, и я начал отчаиваться в вашем спасении и моей жизни. Но, полежав с полчаса на камени, вспрянув с новою бодростию и не отдыхая более, дополз, так сказать, до берега. Тут я растянулся на траве и, отдохнув минут десять, встал и побежал вдоль берега к С…, что имел мочи. И хотя с немалым истощением сил, но, воспоминая о вас, добежал до места. Казалось, что небо хотело испытать вашу твердость и мое терпение, ибо я не нашел ни вдоль берега, ни в самом С… никакого судна для вашего спасения. Находясь почти в отчаянии, я думал, что нигде не можно мне лучше искать помощи, как у тамошнего начальника. Я побежал в тот дом, где он жил. Уже был седьмой час. В передней комнате нашел я тамошней команды сержанта. Рассказав ему коротко, зачем я пришел и ваше положение, просил его, чтобы он разбудил г…, которой тогда еще почивал. Г. сержант мне сказал: – Друг мой, я не смею. – Как, ты не смеешь? Когда двадцать человек тонут, ты не смеешь разбудить того, кто их спасти может? Но ты, бездельник, лжешь, я сам пойду… – Г. сержант, взяв меня за плечо не очень учтиво, вытолкнул за дверь. С досады чуть я не лопнул. Но, помня более о вашей опасности, нежели о моей обиде и о жестокосердии начальника с его подчиненным, я побежал к караульной, которая была версты с две расстоянием от проклятого дома, из которого меня вытолкнули. Я знал, что живущие в ней солдаты содержали лодки, в которых, ездя по заливу, собирали булыжник на продажу для мостовых; я и не ошибся в моей надежде. Нашел сии две небольшие лодки, и радость теперь моя несказанна: вы все спасены. Если бы вы утонули, то я бы бросился за вами в воду. – Говоря сие, Павел обливался слезами. Между тем достигли мы берега. Вышед из судна, я пал на колени, возвел руки на небо. – Отче всесильный, – возопил я, – тебе угодно, да живем; ты нас водил на испытание, да будет воля твоя. – Се слабое, мой друг, изображение того, что я чувствовал. Ужас последнего часа прободал мою душу, я видел то мгновение, что я существовать перестану. Но что я буду? Не знаю. Страшная неизвестность. Теперь чувствую: час бьет; я мертв; движение, жизнь, чувствие, мысль – все исчезнет мгновенно. Вообрази себя, мой друг, на краю гроба, не почувствуешь ли корчащий мраз, лиющийся в твоих жилах и завременно жизнь пресекающий. О, мой друг! – Но я удалился от моего повествования.
Совершив мою молитву, ярость вступила в мое сердце. Возможно ли, говорил я сам себе, чтоб в наш век, в Европе, подле столицы, в глазах великого государя совершалося такое бесчеловечие! Я воспомянул о заключенных агличанах в темнице бенгальского субаба.[1]
Воздохнул я во глубине души. – Между тем дошли мы до С… Я думал, что начальник, проснувшись, накажет своего сержанта и претерпевшим на воде даст хотя успокоение. С сею надеждою пошел я прямо к нему в дом. Но поступком его подчиненного столь был раздражен, что я не мог умерить своих слов. Увидев его, сказал: – Государь мой! Известили ли вас, что за несколько часов пред сим двадцать человек находились в опасности потерять живот свой на воде и требовали вашея помощи? – Он мне отвечал с наивеличайшею холодностию, куря табак: – Мне о том сказали недавно, а тогда я спал. – Тут я задрожал в ярости человечества. – Ты бы велел себя будить молотком по голове, буде крепко спишь, когда люди тонут и требуют от тебя помощи. – Отгадай, мой друг, какой его был ответ. Я думал, что мне сделается удар от того, что я слышал. Он мне сказал: – Не моя то должность. – Я вышел из терпения: – Должность ли твоя людей убивать, скаредный человек; и ты носишь знаки отличности, ты начальствуешь над другими!.. – Окончать не мог моея речи, плюнул почти ему в рожу и вышел вон. Я волосы драл с досады. Сто делал расположений, как отмстить сему зверскому начальнику не за себя, но за человечество. Но, опомнясь, убедился воспоминовением многих примеров, что мое мщение будет бесплодно, что я же могу прослыть или бешеным, или злым человеком; смирился.
Между тем люди мои сходили к священнику, который нас принял с великою радостию, согрел нас, накормил, дал отдохновение. Мы пробыли у него целые сутки, пользуясь его гостеприимством и угощением. На другой день, нашед большую шлюпку, доехали мы до Ораниенбаума благополучно. В Петербурге я о сем рассказывал тому и другому. Все сочувствовали мою опасность, все хулили жестокосердие начальника, никто не захотел ему о сем напомнить. Если бы мы потонули, то бы он был нашим убийцею. – Но в должности ему не предписано вас спасать, – сказал некто. – Теперь я прощусь с городом навеки. Не въеду николи в сие жилище тигров. Единое их веселие – грызть друг друга; отрада их – томить слабого до издыхания и раболепствовать власти. И ты хотел, чтоб я поселился в городе. Нет, мой друг, – говорил мой повествователь, вскочив со стула, – заеду туда, куда люди не ходят, где не знают, что есть человек, где имя его неизвестно. Прости, – сел в кибитку и поскакал.
Краткое содержание «Вступления», «Выезда», «Софии», «Тосны» и «Любани»
Рассмотрев обстоятельства написания книги, ее жанр и художественные особенности, стоит изучить краткое содержание «Путешествия из Петербурга в Москву».
В 1 главе рассказчик в основном философствует о человеческих страданиях и душе. Наиболее интересной и важной мыслью в ней можно считать призыв читателей не жить в рабстве иллюзий.
2 глава малоинтересна. В ней коротко рассказывается о путешествии героя от Петербурга к станции «София», где и происходит основное действие 3 раздела. В те времена все ездили на лошадях, а животное — не машина, ему нужен отдых. Чтобы не ждать, на почтовых станциях можно было оставить уставших коней и запрячь свежих. Это и намеревался сделать герой в Софии. Однако было поздно, и смотритель не хотел утруждать себя, поэтому соврал, что животных нет и нужно ждать до утра.
Хотя герой мог добиться наказания нерадивого служащего, он решил дать взятку мужикам «на водку», и те запрягли ему свежих лошадей.
На пути к Тосне рассказчик жалуется на состояние дорог. На самой станции он знакомится со стряпчим, который был регистратором при разрядном архиве, а ныне занимается «фальсификацией» родословной, так как ходят слухи, что дворянские фамилии старше 200-300 лет скоро получат более высокие звания.
В Любани путешественнику встретился крестьянин, который, несмотря на воскресный день, пахал свое поле. Оказалось, что несчастный знает, что чинит грех, но у него нет выбора. Дело в том, что остальные дни недели он вынужден обрабатывать господское поле, и если не будет работать в праздник, умрет с голоду.
О чем «Бронницы», «Зайцево», «Крестьцы», «Яжелбицы», «Валдай»
Созерцания горы, где раньше находился славянский языческий храм (во время пребывания в следующем населенном пункте), наталкивает героя на размышление о Господе и человеческом счастье.
В Зайцеве рассказчику доводится встретиться со своим давнишним приятелем — председателем уголовной палаты Крестьянкиным. Тот уволился из-за своего последнего дела — его заставили осудить насмерть заведомо невиновных людей. Это были крепостные, которых барин с барчуками довели до восстания своим поведением (убийства, насилие над девушками, морение голодом и т. п.). Люди поубивали хозяев и сожгли дом, за что и были казнены.
В Крестьцах рассказчик наблюдает момент прощания отца с сыновьями, которые уезжают из родного дома на службу. Это зрелище заставляет его пофилософствовать о родительском отношении к своим чадам.
По пути к следующей станции герой видит, как отец хоронит сына. Он сокрушается, что в прошлом вел развратный образ жизни и заразился венерическим заболеванием. Этот недуг удалось вылечить, однако лекарство повлияло на здоровье родившегося от него ребенка.
Рассказчик сочувствует отцу, при этом вспоминая, что и сам не безгрешен, и размышляет о негативных последствиях проституции.
Словно в ответ на эти мысли, герой попадает в Валдай, славящийся своими гулящими женщинами в банях, ради которых сюда часто приезжают путники.
Содержание
Выезд София Тосна Любани Чудово Спасская Полесть Подберезье Новгород Бронницы Зайцово Крестьцы Яжелбицы Валдаи Едрово Xотилов Вышний Волочок Выдропуск Торжок Медное Тверь Городня Завидово Клин Пешки Черная Грязь
А. М. Кутузову.
Любезнейшему другу. Что бы разум и сердце произвести ни захотели, тебе оно, о! сочувственник мой, посвящено да будет. Хотя мнения мои о многих вещах различествуют с твоими, но сердце твое бьет моему согласно — и ты мой друг. Я взглянул окрест меня — душа моя страданиями человечества уязвленна стала. Обратил взоры мои во внутренность мою — и узрел, что бедствия человека происходят от человека, и часто от того только, что он взирает непрямо на окружающие его предметы. Ужели, вещал я сам себе, природа толико скупа была к своим чадам, что от блудящего невинно сокрыла истину навеки? Ужели сия грозная мачеха произвела нас для того, чтоб чувствовали мы бедствия, а блаженство николи? Разум мой вострепетал от сея мысли, и сердце мое далеко ее от себя оттолкнуло. Я человеку нашел утешителя в нем самом. «Отыми завесу с очей природного чувствования — и блажен буду». Сей глас природы раздавался громко в сложении моем. Воспрянул я от уныния моего, в которое повергли меня чувствительность и сострадание; я ощутил в себе довольно сил, чтобы противиться заблуждению; и — веселие неизреченное! — я почувствовал, что возможно всякому соучастником быть во благодействии себе подобных. Се мысль, побудившая меня начертать, что читать будешь. Но если, говорил я сам себе, я найду кого-либо, кто намерение мое одобрит; кто ради благой цели не опорочит неудачное изображение мысли; кто состраждет со мною над бедствиями собратии своей; кто в шествии моем меня подкрепит, — не сугубый ли плод произойдет от подъятого мною труда?.. Почто, почто мне искать далеко кого-либо? Мой друг! ты близ моего сердца живешь — и имя твое да озарит сие начало.
Краткое содержание «Медного», «Твери», «Городни», «Завидово» и «Клина»
В следующем пункте своего путешествия герой становится свидетелем того, как за долги барина продают все его имущество, включая крепостных. Во время торгов господа с легкостью разлучают крестьянские семьи, причем закон никак не препятствует столь бесчеловечному обращению.
Новая глава посвящена размышлениям о поэзии в Российской империи и тому, что она слишком ориентирована на европейские традиции. В этом разделе приятель путешественника читает ему свою оду «Вольность».
В Городне герой застает проводы крестьян в армию. Тут он наблюдает горе отца, теряющего единственного кормильца, и хитрого француза, который сам себя продал в рабство, а потом пошел в солдаты.
На новой станции молодой офицеришка пытается отнять у рассказчика лошадей. Его цель — выслужиться перед начальством. Главному герою удается отстоять и свою честь, и имущество. При этом он с горечью размышляет о привычке его соотечественников пресмыкаться перед высшими чинами.
В Клине путешественник знакомится со слепым стариком, которому дарит теплый платок.
Содержание «Пешек», «Черной грязи» и «Слова о Ломоносове»
Узнав, что рассказывается в основных частях книги, стоит закончить рассмотрение краткого содержания «Путешествия из Петербурга в Москву», уделив внимание последним главам.
В Пешках рассказчик попадает в бедную избушку крепостной женщины, которая просит у него кусочек сахара для своего ребенка. Ужасаясь нищете в доме, герой рассуждает о бессовестности помещиков.
В следующем разделе он попадает на свадьбу крестьян. Однако молодые ненавидят друг друга, а этот брак – приказ барина. Такое событие наталкивает рассказчика на размышление о природе супружества.
Финальная глава посвящена рассказу о Ломоносове и его вкладе в развитие образования и культуры Царской России.
О произведении
Книга «Путешествие из Петербурга в Москву» Радищева написана в жанре сентиментального путешествия, который был особенно популярен в литературе в конце XVIII века. Представляет собой рассуждения писателя касательно общественного устройства России. Впервые произведение было опубликовано в 1790 году без указания авторства, но быстро оказалось под запретом вплоть до 1905 года.
Рекомендуем читать онлайн краткое содержание «Путешествия из Петербурга в Москву» по главам. Проверить полученные знания можно при помощи теста на нашем сайте.
Материал подготовлен совместно с учителем высшей категории Кучминой Надеждой Владимировной.
Опыт работы учителем русского языка и литературы — 27 лет.
Краткий анализ «Путешествия из Петербурга в Москву»
Рассмотрев героев и содержание повести Радищева, стоит кратко проанализировать ее.
Без сомнения, данное произведение было весьма прогрессивным для своего времени. Ведь Александр Николаевич впервые в российской литературе решился описать все проблемы современного ему общества, без прикрас.
Многие современники автора при анализе «Путешествия из Петербурга в Москву» полагали, что Радищев сгущает краски. Более смелые и здравые мыслители называли данную книгу «энциклопедией российской жизни». Ведь в отличие от «Евгения Онегина» (носящего этот титул), в «Путешествии…» показана правдивая изнанка того, что крылось за романтизированной помещиками жизнью на селе.
Несмотря на изрядную сентиментальность (которой и правда слишком много в произведении), а также активные попытки автора выжать слезу из читателя, реализм описанного им до сих пор поражает. А самым печальным для каждого современного читателя является то, что по прошествии многих веков с момента выхода «Путешествия…» положение дел в России не особо улучшилось — основные проблемы остались неизменными и по сей день.
🗹
