«Фауст» Гёте: что нужно знать православному и культурному человеку

Иоганн Гёте — атеист и алхимик?

Нет. В юности Гёте пережил увлечение алхимической литературой, что потом вылилось в интерес к естественным наукам, которым писатель был верен на протяжении всей своей жизни. Также Гёте прекрасно знал Библию. В его семье ее читали на латинском и греческом языках. В автобиографии писатель рассказывает о том, как в детстве был очарован Ветхим Заветом и пытался читать его на древнееврейском языке с помощью учителя. Для него Библия была собранием поразительных историй о страданиях и радостях «героев веры», живших в непоколебимой уверенности в том, что Бог рядом, Он посещает их, сострадает, ведет их и спасает от бедствий. Бог в этих историях — знакомый и близкий, и когда ты смотришь на Него глазами персонажей, то и для тебя он кажется родным.

Иоганн Гёте в период начала работы над «Фаустом» (худ. Г.О. Май) Гёте пережил в молодости сложную эволюцию взглядов, и не принадлежал, по его словам, ни к противникам, ни к отрицателям христианства. Он уважал религиозное чувство других и говорил о христианской религии уважительно и серьезно. Церковным человеком он не был, нередко признавал, что «слаб в вере», но к самой религии относился с глубоким почтением. В тех произведениях Гёте, где затрагиваются религиозные темы, он никогда не выступает как богослов, а только как художник слова. «Заметим, кстати, что тот взгляд на мир, который транслируется в «Фаусте», может вызывать вопросы с христианской точки зрения. Вы наверняка, даже если не читали Гете, знаете фразу: «Я часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо». Русскому читателю она знакома благодаря роману Булгакова «Мастер и Маргарита». Однако герой Булгакова на самом деле цитирует текст Гете: «Частица силы я, желавшей вечно зла, творившей лишь благое». Из этих слов можно сделать вывод (и некоторые читатели его делают!), что зло в мире — не так уж и бесполезно. Оно как бы дополняет добро, а в сложном сочетании добра и зла рождается гармония земной жизни. Однако христиане не видят в зле основания какой бы то ни было гармонии. Зло — это лишь порча добра, а не «естественная» составляющая мира. Разумеется, «Фауст» — не богословский трактат и не справочник по учению Церкви, и Гете вряд ли хочет подорвать основы веры. Он — поэт, и создает такую картину мира, которая позволила бы придать сюжету максимально высокий драматический накал. Обратите внимание, что в самом начале «Фауста» писатель настоятельно предупреждает, что перед нами будет разворачиваться не подлинная жизнь, а поэтический вымысел. Даром свыше Гёте считал поэзию: «истинная поэзия возвещает о себе тем, что она, как мирское Евангелие, освобождает нас внутренней своей радостью и внешней прелестью от тяжкого земного бремени». Когда император Наполеон впервые увидел Гёте, то воскликнул: «Вот это человек!» Действительно, Гёте был исключительным человеком своего времени: знатоком языков, поэтом, ученым, государственным деятелем, художником, актером и театральным режиссером, долго руководившим Веймарским театром; человеком, который одновременно со стихами, поэмами, романами, драмами, критическими статьями писал сочинения по естествознанию, искусствоведению, занимался химическими опытами, оптикой, минералогией, геологией, ботаникой, зоологией, педагогикой, вопросами организации войск, финансами, народным просвещением, горнодобывающей промышленностью и ткацким ремеслом. Он знал передовую философию своего времени, интересовался взглядами Канта, Фихте и Спинозы, чьи натурфилософские идеи были наиболее близки ему. Гёте восторгался драмами Шекспира, полотнами Леонардо да Винчи и Рафаэля, увлекался античным искусством, народной поэзией, принимал у себя французскую писательницу Анну де Сталь и русского поэта Василия Жуковского. Таким человеком был Иоганн Гёте.

Иоганн Вольфганг Гёте «Фауст»

Творческой смелости Гете можно только позавидовать. Вот ТАК надо обходиться с замшелой классикой — камня на камне не оставляя от «почтенных традиций». Неважно, что Фауста придумал не ты. Сделай вид, что ты. Начни с нуля!.. И все пойдет в дело — твои собственные воспоминания о ранней отроческой любви (как же ее звали, ту мамзельку?.. А, да. Гретхен!)

Знаменитая страшная баллада про «детоубийцу», к-ю тебе пела няня в детстве. Сказка про трех великанов — Рауфебольда, Хабебальда и… (забыл? Ну да неважно, что-н. придумаем). Шекспировы дУхи — Оберон, Титания, Пек — запросто являющиеся в гости на бал к Сатане. Неприличная песенка про «пошарь в штанах ты у соседа», к-рую сам же Князь Тьмы с удовольствием поет (нимало не теряя при этом своей величавости, мрачности, «хоррорности»…)

Смерть великого Байрона, превращенная в античный миф (а кто сказал, что так нельзя?) Коротенькие, но пленительные сценки-диалоги «ни о чем», вроде:

— Что так спешишь, Мефисто? Крест смутил?

Ты потупляешь взоры не на шутку.

— Я поддаюсь, конечно, предрассудку,

Но все равно мне это вид не мил.

(И заметьте, что идеи-то нет, как не было, зато смыслу в таком «пустяковом» разговоре — больше, чем во всяких заумных монологах и тирадах…) Я уж молчу про знаменитое:

«Лишь тот достоин жизни и свободы,

Кто каждый день идет за них на бой!»

А как насчет твоих же собственных «грехов молодости» — стихи о Фульском короле, о кафтане для блохи, о… (Ты думал, они уже никогда и никуда не пригодятся? ошибался; сам же теперь это видишь!)

В юности как-то неприлично сомневаться в своих силах. Достаточно поверить, что ты «могешь» написать не хуже классиков (напр., Иоганна Шписа и Кристофера Марло), а то и лучше их — чем черт не шутит? Как ни странно, эта наивность + дерзание равняться с гениями минувших веков, таки работают!

Я знаю только двух авторов, кроме Гете, к-рые отважились так дерзко переиначить классику. Это Громов и Ладыженский. Видно, если любишь какое-то произведение, то нельзя устоять перед соблазном как-то обыграть. Перестебать, «перефанфичить», добавить что-то еще… «Чтоб МОЕ’Е было!» (С)

И это здОрово. (Пожалуй, перевод Пастернака — пусть он даже и профессионален сто раз, и выполнен мастерски — не дает возможность почувствовать, насколько емки и многообразны персонажи Гете. Насколько красив — банально сочен и смачен — его язык. Тут уж одно из двух: читать не-совсем-точного, зато идеально попадающего в одну «струю» с подлинником, Н. Холодковского… или обратиться к оригиналу).

Тем же, кто знаком с сюжетом «Фауста» только по опере Гуно, советую не терять времени даром — и, хотя бы в сети, прочесть. Ведь книга незабываема. И фантазия тут — на уровне, не то что у некоторых *кхе-кхе* современных писателЕй…

Гёте сам придумал Фауста?

Фауст и Мефистофель “Титульный лист первого издания трагедии Кристофера Марло «Трагическая история доктора Фауста” 16 век Нет. В основу своего произведения Гёте положил легенду об ученом докторе Фаусте, возникшую в Германии в XVI веке, о которой писатель узнал еще в детстве. Предание гласило, что Фауст занимался черной магией, вызывал духов, продал дьяволу душу, а за это посланец ада исполнял любые его желания. Фауст существовал на самом деле. Известен ряд свидетельств о нем: документальных и легендарных. Он учился в Гейдельбергском университете, составлял гороскопы, странствовал, якобы творил различные чудеса, например, мог подняться в воздух. Дьявол был неизменным спутником во всех рассказах о Фаусте. Сохранились десятки разрозненных историй о докторе, которые в конце XVI века, в родном городе Гёте Франкфурте-на-Майне, были собраны в одну книгу «История о докторе Фаусте, знаменитом чародее и чернокнижнике, как он на некий срок подписал договор с дьяволом, какие чудеса он в ту пору наблюдал, сам учился и творил, пока, наконец, не постигло его заслуженное воздаяние». Книга должна была служить «устрашающим и отвращающим примером и искренним предупреждением всем безбожным и дерзким людям». Тем самым сразу определяется отрицательное отношение к Фаусту. Таким оно остается в последующих обработках легенды, которая была очень популярна благодаря своему фантастическому характеру. Людей эпохи Возрождения тянуло к магии, так как с ее помощью они хотели постигнуть тайны природы. Создатели первых легенд о Фаусте рассказывали о богоотступнике для устрашения, ни в коем случае не стремясь вызвать сочувствие к человеку, вступившему в союз с нечистой силой. Английский драматург Кристофер Марло в «Трагической истории доктора Фауста» (1592) впервые показал трагизм судьбы героя. Он опоэтизировал личность Фауста, выявил его смелость духа. Гёте же в корне изменил образ доктора. Из скучающего богоотступника он превратился в страдающую, ищущую и вдохновенную натуру, вобравшую в себя общечеловеческие черты. Легенда о Фаусте обрабатывалась огромным количеством авторов до и после Гёте, однако только его «Фауст» оказался тем произведением, которое сделало историю героя бессмертной.

Фауст. История создания. Композиция.

Сюжет о Фаусте многократно использовался в современной Гете немецкой литературе, а сам он впервые познакомился с ним пятилетним мальчиком на представлении народного кукольного театра, разыгрывавшего старую немецкую легенду. Впрочем, у этой легенды есть исторические корни. Доктор Иоганн-Георг Фауст был странствующим врачевателем, чернокнижником, прорицателем, астрологом и алхимиком. Современные ему ученые, такие, как Парацельс, отзывались о нем как о шарлатане-самозванце; с точки зрения его студентов (Фауст одно время занимал профессорскую кафедру в университете), он был бесстрашным искателем знания и запретных путей. Последователи Мартина Лютера (1583–1546 гг.) видели в нем нечестивца, с помощью дьявола творившего мнимые и опасные чудеса. После его внезапной и загадочной смерти в 1540 году жизнь Фауста обросла множеством легенд.

Книгопродавец Иоганн Шпис впервые собрал устную традицию в народной книге о Фаусте (1587 г., Франкфурт-на-Майне). Это была назидательная книга, «устрашающий пример дьявольского соблазна на пагубу тела и души». У Шписа появляются и договор с дьяволом сроком на 24 года, и сам дьявол в виде собаки, которая оборачивается слугой Фауста, брак с Еленой (тем же дьяволом), фамулус Вагнер, страшная смерть Фауста.

Сюжет был быстро подхвачен авторской литературой. Гениальный современник Шекспира англичанин К. Марло (1564–1593 гг.) дал его первую театральную обработку в «Трагической истории жизни и смерти доктора Фауста» (премьера в 1594 г.). О популярности истории Фауста в Англии и Германии XVII–XVIII веков свидетельствуют переработки драмы в пантомиму и представления кукольных театров. Многие немецкие писатели второй половины XVIII века использовали этот сюжет. Драма Г. Э. Лессинга «Фауст» (1775 г.) осталась незавершенной, Я. Ленц в драматическом отрывке «Фауст» (1777 г.) изобразил Фауста в аду, Ф. Клингер написал роман «Жизнь, деяния и гибель Фауста» (1791 г.). Гете поднял легенду на совершенно новый уровень.

За шестьдесят лет работы над «Фаустом» Гете создал произведение, сравнимое по объему с гомеровским эпосом (12 111 строк «Фауста» против 12 200 стихов «Одиссеи»). Вобравшее в себя опыт целой жизни, опыт гениального постижения всех эпох в истории человечества, произведение Гете покоится на способах мышления и художественных приемах, далеких от принятых в современной литературе.

Гете работал над «Фаустом» на протяжении всей своей долгой жизни, с 1774 по 1831 год. Произведение буквально «собрано» из отрывков, которые автор создавал в разные периоды своей жизни. Как и в связи с чем Гете писал их? ПОСВЯЩЕНИЕ «Посвящение» к Фаусту сочинено 24 июня 1797 года. Как и «Посвящение» к собранию сочинений Гете, оно написано октавами – восьмистрочной строфой, весьма распространенной в итальянской литературе и впервые перенесенной Гете в немецкую поэзию. «Посвящением» к «Фаусту» Гете отметил знаменательное событие – возвращение к работе над этой трагедией (над окончанием первой ее части и рядом набросков, впоследствии вошедших в состав второй части). ТЕАТРАЛЬНОЕ ВСТУПЛЕНИЕ Написано в 1797 (1798?) году. Комментаторами считается подражанием драме индийского писателя Калидасы «Сакунтала», которую Гете расценивал как «одно из величайших проявлений человеческого гения». Во всяком случае и драме Калидасы предпослан пролог, в котором происходит беседа между директором театра и актрисой. ПРОЛОГ НА НЕБЕ Этот второй пролог писался в 1797-1798 годах. Закончен в 1800 году. Как известно, в ответ на замечание Г ете, что байроновский «Манфред» является своеобразной переработкой «Фауста» (что, впрочем, нисколько не умаляло в глазах Гете творения английского поэта), задетый этим Байрон сказал, что и «Фауст», в свою очередь, является подражанием великому испанскому поэту Кальдерону (1666-1681); что песни Гретхен не что иное, как вольные переложения песен Офелии и Дездемоны; что, наконец, «Пролог на небе» — подражание книге Иова (Библия), «этого, быть может, первого драматурга». Гете познакомился с Кальдероном значительно позже, чем взялся за работу над «Фаустом», и едва ли когда-либо находился под влиянием испанского поэта. Монологи и песни Гретхен только очень косвенно восходят к песням и монологам Офелии и Дездемоны. Что же касается книги Иова, то заимствование из нее подтверждено самим Гете: «То, что экспозиция моего «Фауста» имеет некоторое сходство с экспозицией Иова, верно – сказал Гете своему секретарю Эккерману, обсуждая с ним отзыв Байрона, — но меня за это следует скорее хвалить, чем порицать». Сходство обеих завязок (экспозиций) тем разительнее, что и библейский текст изложен в драматической форме. ЧАСТЬ ПЕРВАЯ Сцена до стиха «Любому дождевому червяку» написана в 1774-1775 годах и впоследствии подвергалась лишь незначительной правке. Ею открывался фрагмент «Фауст» 1790 года; конец сцены дописан в 1797-1901 годах и впервые напечатан в издании первой части «Фауста». ЧАСТЬ ВТОРАЯ Акт первый Вторая часть закончена в 1830 году. Первый акт второй части «Фауста» связывает с первой частью намек на перенесенные Фаустом испытания: Уймите, как всегда великодушно, / Его души страдающий разлад. / Рассейте ужас, сердцем неизжитый, / Смягчите угрызений жгучий яд. Акт второй Этот акт Гете написал в 1827-1830 годах. План второй части «Фауста» от 1816 года не содержит никаких намеков на затронутые в нем мотивы. Акт третий Впервые напечатан в 1827 году в IV томе последнего прижизненного издания сочинений Гете под названием «Елена, классико-романтическая фантасмагория. Интермедия к «Фаусту»». Елена – легендарная героиня, первая красавица в греческой мифологии, царица Спарты, похищенная троянским царевичем у ее мужа Менелая, из-за которой разыгралась троянская война. Работа над этим актом начата еще в 1800 году; тогда же было написано начало сцены до стиха «И так как ты пришла на место старое». Но уже в 1801 году Гете прекращает свою работу над «Еленой» и возвращается к ней только по прошествии двадцати пяти лет. К началу 1827 года работа над третьи актом была закончена. В этом акте т рагедии Гете широко пользуется античными метрами, искусно сочетая их с рифмованным стихом, принятом в новейшем стихосложении (что вполне соответствует характеру действия, в котором античный мир фантастически вторгается в мир позднего немецкого средневековья). Самый мотив любовной связи Фауста с Еленой заимствован Гете из народного сказания о докторе Фаусте, но этот мотив здесь поднят Гете на высоту философской и культурно-исторической проблемы. Акт четвертый Четвертый акт написан в 1830-1831 годах. Этот акт и первая картина пятого акта, «Филемон и Бавкида», — последние сцены «Фауста», над которыми работал Гете. Акт пятый Пятый акт был окончен Гете в 1830 году. Однако ряд сцен, по утверждению Гете, был им в основном написан в 1798-1800 годах. Какие именно сцены имел в виду Гете, осталось невыясненным.

Композиция и основной смысл.

«Что дашь ты, жалкий бес, какие наслажденья? Дух человеческий и гордые стремленья Таким, как ты, возможно ли понять?» (Гете И. «Фауст»)

Свою трагедию «Фауст» Гете построил очень своеобразно. Она имеет две композиции: внешнюю и внутреннюю. Внешняя композиция: два пролога (пролог в театре и пролог на небе) и две части.

Внутренняя композиция основана на резком контрасте верхов и низов общества. В первой части Гете показывает жизнь третьего сословия в маленьком немецком городке в эпоху средневековья.

Во второй части Гете знакомит читателей с жизнью верхов общества.

Гете обличает «мир» верхов. Он не изображает и не упоминает ни одного исторического события, но все идеи, выраженные в трагедии, соотносятся с эпохой Гете, эпохой больших революционных сдвигов.

Он не был сторонником революционных преобразований, но ясно понимал, что начинается новая эпоха всемирной истории. Каково место человека в новой эпохе, смысл его жизни, его призвание – разрешение этого философского вопроса становится идейной задачей Гете в «Фаусте». Автор ставит проблему активного и пассивного разума. Для понимания этой проблемы важен «Пролог на небе», где дана предыстория событий, развертывающихся в трагедии: спор о Фаусте между богом и чертом и предсказания благополучной развязки трагедии. Пролог открывается гимном гармонии Вселенной, движение которой непостижимо и таинственно.

Но вслед за прославлением бога – творца Вселенной – следуют резкие и насмешливые слова Мефистофеля:

Мне нечего сказать о солнцах и мирах: Я вижу лишь одни мученья человека. Смешной божок земли, всегда, во всех веках, Чудак такой же он, как был в начале века.

«Разум свой, говорит Мефистофель, человек смог употребить лишь на то, чтоб из скотов скотиной быть!» (зачитывается спор бога и Мефистофеля о Фаусте по ролям).

От слов «Ты знаешь Фауста?» до слов «Сознаньем истины полна!».

Мефистофель

в своем монологе представляет человека как смешного и несчастного чудака, разум которого пассивен. Но
среди людей он выделяет доктора Фауста, «не такого, как все». Это одинокий печальный мечтатель, наделенный активным, ищущим разумом.
– Как вы думаете, какая форма человеческого разума более полезна для людей, для общества?

Да, Гете в трагедии «Фауст» прославляет активный человеческий разум, искания которого направлены на благо людей.

Это составляет идею трагедии.

С Фаустом Гете знакомит нас уже в первой сцене первого действия.

Вот его монолог (зачитывается до слов «Так пес не стал бы жить! Погибли годы» стр. 53–54).

Фауст стар годами, но не умом, и силы его для исканий еще не иссякли. Он говорит:

«Мне хочется борьбы, готов я с бурей биться!»

Оказавшись бессильным познать тайну мироздания и место человека в нем с помощью науки, волшебства, магии, доктор Фауст решает умереть.

Он уже подносит чашу с ядом к своим устам, но раздается пасхальный звон. Фауст опускает чашу: не религия, не вера останавливает его («Не имею веры! Могу ли верить я?»). Он вспоминает о своей юности.

О нет! Не сделаю я рокового шага; Воспоминанием все муки смягчены! О звуки дивные, плывете надо мною! Я слезы лью, мирюсь я с жизнию земною!

Фауст идет к людям.

ВоII сцене («У городских ворот») Гете показывает, как народ радуется первым весенним дням и стремится на природу. (чтение по ролям второй сцены с начала до слов старухи «Вишь, как разряжены! … «).

– Чем отличается эта сцена от пролога на небе?

(Там – космический фон и фантастические образы из христианской мифологии: бог, черт, архангелы. Здесь – реалистическая бытовая картина. Ее действующие лица – представители различных сословий средневекового города: подмастерья, служанки, студенты, горожане, нищие и др.).

Мефистофель говорит, что Фауст не такой, как все люди, и Гете проверяет своего героя через взаимоотношения с народом.

Вот Фауст со своим учеником Вагнером наблюдает за народом, и каждый по-разному к ним относится.

(Читаем их диалог от слов Фауста «Прошли бесконечные зимние дни … » до «Крестьяне танцуют под липой … «).

Фауст чувствует себя человеком среди крестьян, потому что он лечил их во время эпидемий. Народ благодарит его: «Ученый муж, ты многих спас; живи ж сто лет, спасая нас!» (Прочтите, что об этом говорит Вагнер).

Вагнер предполагает, что доктор должен быть счастливым человеком, потому что он известный ученый и его так любит народ. Но он не может понять неудовлетворенности Фауста своими знаниями, его скептицизм и печали. Недаром Фауст говорит, наблюдая заходящее солнце:

О, дайте крылья мне, чтоб улететь с земли И мчаться вслед за ним, в пути не уставая!

(Прочитать, как на это отвечает Вагнер, человек ограниченный и педантичный; «Нет, что мне крылья и зачем быть птицей!..).

Кто же такой Мефистофель?

Увертюра Рихарда Вагнера “Фауст”Кто же такой Мефистофель? Сатана, владыка ада, один из прислуживающих ему чертей? Не так важно, какое место занимает Мефистофель в иерархии адских сил. В тексте произведения он фигурирует то как главный представитель ада, то как один из чертей ранга пониже. Он — дух отрицания. В «Прологе на небесах» Господь признает, что из всех духов отрицания Он более других благоволит к Мефистофелю за то, что тот не дает людям успокоиться. Эта же мысль выражена в ответе Мефистофеля на вопрос Фауста, кто он: Частица силы я Желавшей вечно зла, творившей лишь благое. Я отрицаю всё — и в этом суть моя (…) Короче, всё, что злом ваш брат зовёт, — Стремленье разрушать, дела и мысли злые, Вот это всё — моя стихия. Мефистофель — значительная, но не грандиозная фигура. Гёте лишил дьявола героического величия. Он не восстает против Бога. У Гёте Мефистофель — проницательный черт, знаток слабостей человека. Несмотря на это, образ противоречив, так как в нем дурное уживается со здравым началом. В его оценках звучит голос рассудка, но не разума с его стремлением дойти до корня вещей. Мефистофель выглядит как светский человек XVIII века и ведет себя по отношению к Фаусту как опытный, знающий мир спутник в путешествии, устроитель развлечений, как слуга, устраивающий все для своего господина. У Мефистофеля есть сверхзадача: доказать Богу ничтожество человека. Для этого ему и надо вовлечь Фауста в круговорот жизни.

Получилось ли у Мефистофеля совратить Фауста с истинного пути?

Неужели «Фауст» — это о любви?

Франц Ксавер Симм. “Фауст и Маргарита”. 19 век Да. История большой человеческой любви Фауста и Маргариты (Гретхен — ее уменьшительное имя) подлинно трагична. У главного женского персонажа трагедии были реальные прототипы, начиная с первой возлюбленной Гёте — девушке из народа по имени Маргарита. Во Франкфурте Гёте услышал историю девушки простого звания по имени Сюзанна Маргарета Брандт, которая, родив ребенка вне брака, утопила его. Когда ее арестовали, она созналась во всем и была осуждена на смертную казнь. В трагедии Гретхен также совершает преступление: топит своего новорожденного ребенка. Ее приговаривают к смерти, хотя убийство она совершила в состоянии умопомрачения. Фауста терзает мысль о страданиях, которые должна перенести несчастная девушка. «Меня убивают страдания этой единственной, а его (Мефистофеля) успокаивает, что это участь тысяч». Это та же самая мысль, которую потом выразит Федор Достоевский: каждое человеческое существо обладает ценностью, и нельзя быть равнодушным к страданию одного несчастного и безвинного. Зло и горе стали для Фауста страшной реальностью. Единственным его желанием стало спасти Маргариту. Мефистофель же уверен, что Гретхен будет осуждена небесами, но в ответ на его слова об этом раздается голос свыше: «Спасена!»

Энгельберт Зайбертц “Маргарита за прялкой”. Иллюстрация к изданию “Фауста” в переводе Афанасия Фета 1899 Мефистофелю разрешено низвести человека в глубочайшие бездны зла, но Бог не сомневается в том, что лучшие начала в нем восторжествуют. В конце «Пролога на небе» Господь обращался к архангелам с призывом: Что борется, страдает и живет, Пусть в вас любовь рождает и участье. Становится ясно, почему Мефистофель терпит поражение и голос свыше возвещает, что Маргарита спасена, почему ей, страдалице, грешной, преступнице, дано прощение. Она любила. И сама Любовь прощает ее. У Гёте, как и великого итальянского поэта Данте, схожее понимание любви. «Божественная комедия» Данте заканчивается словами о высшей силе, управляющей вселенной, и это: «Любовь, что движет солнце и светила». У обоих поэтов высшей и благой силой провозглашена Любовь.

Фауст краткое содержание

Трагедия И. В. Гете «Фауст» была написана в 1774 – 1831 годах и относится к литературному направлению романтизм. Произведение является главным трудом писателя, над которым он работал на протяжении почти всей своей жизни. В основе сюжета трагедии лежт немецкая Легенда о Фаусте, известном чернокнижнике XVI века. Особое внимание привлекает композиция трагедии. Две части «Фауста» противопоставляются: в первой изображены отношения доктора с духовно чистой девушкой Маргаритой, во второй – деятельность Фауста при дворе и брак с античной героиней Еленой. Главные герои Генрих Фауст – доктор, разочаровавшийся в жизни и науке ученый. Заключил сделку с Мефистофелем. Мефистофель – злой дух, дьявол, поспорил с Господом на то, что сможет заполучить душу Фауста. Гретхен (Маргарита) – возлюбленная Фауста. Невинная девушка, которая из-за любви к Генриху случайно убила свою мать, а после, сойдя с ума, утопила свою дочь. Умерла в тюрьме. Другие персонажи Вагнер – ученик Фауста, создавший Гомункула. Елена – древнегреческая героиня, возлюбленная Фауста, от которой у нее родился сын Эвфорион. Их брак – символ соединения античного и романтичного начал. Эвфорион – сын Фауста и Елены, наделенный чертами романтичного, байронического героя. Марта – соседка Маргариты, вдова. Валентин – солдат, брат Гретхен, которого убил Фауст. Директор театра, Поэт Гомункул Краткое содержание:

Посвящение В открывающем трагедию «Посвящении» к автору являются «изменчивые тени» прошлого, он вспоминает своих друзей молодости, благодарит за то, что они были рядом.

Театральное вступление Директор театра просит Поэта создать развлекательное произведение, которое будет интересно абсолютно всем и привлечет в их театр больше зрителей. Однако Поэт считает, что «кропанье пошлостей – большое зло», «бездарных проходимцев ремесло». Директор театра советует ему отойти от привычного стиля и более решительно приступать к делу – «по-свойски расправляться» с поэзией, тогда его произведения будут действительно интересны людям. Директор предоставляет Поэту и Актеру все возможности театра, чтобы:

«В дощатом этом – балагане Вы можете, как в мирозданье, Пройдя все ярусы подряд, Сойти с небес сквозь землю в ад».

Пролог на небе К Господу на прием является Мефистофель. Дьявол рассуждает о том, что «озаренные божьей искрой» люди продолжают жить как животные. Господь спрашивает, знает ли он Фауста. Мефистофель вспоминает, что Фауст – ученый, который «рвется в бой, и любит брать преграды», служа Богу. Дьявол предлагает поспорить, что он «отобьет» у Господа Фауста, подвергая его всяческим искушениям, на что получает согласие. Бог уверен, что чутье ученого выведет его из тупика.

Часть первая Ночь Тесная готическая комната.

Фауст сидит без сна за книгой. Доктор размышляет:

«Я богословьем овладел, Над философией корпел, Юриспруденцию долбил И медицину изучил. Однако я при этом всем Был и остался дураком». «И к магии я обратился, Чтоб дух по зову мне явился И тайну бытия открыл».

Размышления доктора прерывает неожиданно вошедший в комнату его ученик Вагнер. Во время беседы с учеником, Фауст объясняет: люди на самом деле ничего не знают о древности. Доктора возмущают самонадеянные, глупые мысли Вагнера, что человек уже дорос до того, чтобы познать все тайны мирозданья. Когда Вагнер ушел, доктор размышляет о том, что считал себя равным богу, однако это не так: «Я червь слепой, я пасынок природы». Фауст понимает, что его жизнь «проходит в прахе» и собирается покончить жизнь самоубийством, выпив яд. Однако в момент, когда он подносит бокал с ядом к губам, раздается колокольный звон и хоровое пение – ангелы поют о Воскресении Христа. Фауст отказывается от своего намерения.

У ворот Толпы гуляющих, среди которых Вагнер и Фауст. Старик-крестьянин благодарит доктора и его покойного отца за то, что они помогли в городе «избыть чуму». Однако Фаусту стыдно за отца, который во время своей лечебной практики ради экспериментов давал людям отраву – леча одних, он убивал других. К доктору и Вагнеру подбегает черный пудель. Фаусту кажется, что за псом «змеится пламя по земле полян».

Рабочая комната Фауста

Фауст забрал пуделя к себе. Доктор садится за перевод на немецкий язык Нового Завета. Раздумывая над первой фразой писания, Фауст приходит к выводу, что она переводится не как «В начале было Слово», а «В начале было Дело». Пудель начинает баловаться и, отвлекшись от работы, доктор видит, как пес превращается в Мефистофеля. Дьявол является к Фаусту в одежде странствующего студента. Доктор спрашивает кто он, на что Мефистофель отвечает:

«Часть силы той, что без числа Творит добро, всему желая зла».

Мефистофель посмеивается над человеческими слабостями, словно зная, какие мысли мучают Фауста. Вскоре Дьявол собирается уйти, но его не пускает начертанная Фаустом пентаграмма. Дьявол с помощью духов усыпляет доктора и, пока тот спит, исчезает. Второй раз Мефистофель явился к Фаусту в богатой одежде: в камзоле из карамзина, с накидкой на плечах и петушиным пером на шляпе. Дьявол уговаривает доктора покинуть стены кабинета и уйти с ним:

«Тебе со мною будет здесь удобно, Я буду исполнять любую блажь».

Фауст соглашается и подписывает договор кровью. Они отправляются в путешествие, летя прямо по воздуху на волшебном плаще Дьявола. Погреб Ауэрбаха в Лейпциге Мефистофель и Фауст присоединяются к компании веселящихся гуляк. Дьявол угощает пьющих вином. Один из гуляк проливает напиток на землю и вино загорается. Мужчина восклицает, что это адское пламя. Присутствующие бросаются на Дьявола с ножами, однако он наводит на них «дурман» – людям начинает казаться, что они в прекрасном крае. В это время Мефистофель с Фаустом исчезают.

Кухня ведьмы Фауст и Мефистофель ожидают ведьму. Фауст жалуется Мефистофелю на то, что его мучают грустные мысли. Дьявол отвечает, что от любых размышлений его сможет отвлечь простое средство – ведение обычного хозяйства. Однако Фауст не готов «жить без размаху». По просьбе Дьявола ведьма готовит Фаусту зелье, после которого тело доктора «набирается жару», и к нему возвращается утраченная молодость.

Улица Фауст, увидев на улице Маргариту (Гретхен), поражен ее красотой. Доктор просит Мефистофеля свести его с ней. Дьявол отвечает, что только что подслушал ее исповедь – она невинна, как маленький ребенок, поэтому у нечистой силы нет над ней власти. Фауст ставит условие: либо Мефистофель устраивает сегодня их свидание, либо он расторгнет их договор.

Вечер Маргарита размышляет о том, что многое бы отдала, чтобы узнать, кем был тот, встретившийся ей мужчина. Пока девушка уходит из своей комнаты, Фауст и Мефистофель оставляют ей подарок – шкатулку с драгоценностями. На прогулке Мать Маргариты отнесла подаренные драгоценности к священнику, так как поняла, что это подарок нечистой силы. Фауст распоряжается подарить Гретхен что-то другое.

Дом соседки Маргарита рассказывает соседке Марте, что обнаружила у себя вторую шкатулку с драгоценностями. Соседка советует ничего не говорить о находке матери, начиная надевать украшения постепенно. К Марте приходит Мефистофель и сообщает о выдуманной смерти ее мужа, который ничего не оставил своей жене. Марта спрашивает, можно ли получить бумагу, подтверждающую кончину мужа. Мефистофель отвечает, что он вскоре вернется с другом, чтобы дать показания о смерти, и просит Маргариту тоже остаться, так как его друг «отличный малый».

Сад Прогуливаясь с Фаустом, Маргарита рассказывает, что она живет с матерью, ее отец и сестра умерли, а брат служит в армии. Девушка гадает на ромашке и получает ответ «Любит». Фауст признается Маргарите в любви. Лесная пещера Фауст скрывается от всех. Мефистофель рассказывает доктору, что Маргарита очень сильно по нему тоскует и боится, что Генрих остыл к ней. Дьявола удивляет, что Фауст так просто решил отступиться от девушки.

Сад Марты Маргарита делится с Фаустом, что ей очень не нравится Мефистофель. Девушке кажется, что он может их предать. Фауст, отмечает невинность Маргариты, перед которой Дьявол бессилен: «О, чуткость ангельских догадок!». Фауст дает Маргарите пузырек со снотворным, чтобы она могла усыпить свою мать, и им удалось в следующий раз побыть наедине дольше.

Ночь. Улица перед домом Гретхен Валентин, брат Гретхен, решает расправиться с возлюбленным девушки. Юноша огорчен тем, что она навлекла на себя стыд связью без брака. Увидев Фауста, Валентин вызывает его на поединок. Доктор убивает юношу. Пока их не заметили, Мефистофель и Фауст скрываются, уезжают из города. Перед смертью Валентин наставляет Маргариту, говоря, что девушка должна беречь свою честь.

Собор Гретхен присутствует на церковной службе. Позади девушки злой дух нашептывает ей мысли о том, что Гретхен виновна в смерти матери (не проснувшейся от снотворного зелья) и брата. Кроме того, все знают, что девушка носит под сердцем ребенка. Не выдерживая навязчивых дум, Гретхен падает в обморок.

Вальпургиева ночь Фауст и Мефистофель наблюдают за шабашем ведьм и колдунов. Прогуливаясь вдоль костров, они встречают генерала, министра, разбогатевшего дельца, писателя, ведьму-старьевщицу, Лилит, Медузу и других. Неожиданно одна из теней напоминает Фаусту Маргариту, доктору привиделось, что девушка обезглавлена.

Пасмурный день. Поле Мефистофель рассказывает Фаусту, что Гретхен долго нищенствовала и теперь попала в тюрьму. Доктор в отчаянии, он упрекает в случившемся Дьявола и требует, чтобы тот спас девушку. Мефистофель замечает, что это не он, а сам Фауст загубил Маргариту. Однако, подумав, соглашается помочь – Дьявол усыпит смотрителя, а после унесет их подальше. Завладеть же ключами и вывести Маргариту из темницы придется самому Фаусту.

Тюрьма Фауст входит в темницу, где сидит Маргарита, напевая странные песенки. Она лишилась рассудка. Приняв доктора за палача, девушка просит отстрочить кару до утра. Фауст объясняет, что перед ней ее возлюбленный и им нужно поспешить. Девушка рада, но временит, говоря ему, что он охладел к ее объятьям. Маргарита рассказывает, как усыпила до смерти мать и утопила в пруду дочь. Девушка бредит, просит Фауста выкопать могилы для нее, ее матери и брата. Перед смертью Маргарита просит спасения у бога. Мефистофель говорит, что она осуждена на муки, но тут доносится голос свыше: «Спасена!». Девушка умирает.

Часть вторая Акт первый Императорский дворец. Маскарад Мефистофель в образе шута предстает перед императором. В тронной зале начинается Государственный совет. Канцлер сообщает, что страна находится в упадке, у государства недостаточно денег.

Сад для гулянья Дьявол помог государству решить проблему безденежья, провернув аферу. Мефистофель пустил в оборот ценные бумаги, залогом которых стало находящееся в недрах земли золото. Сокровище когда-то будет найдено и покроет все расходы, но пока одураченные люди расплачиваются акциями. Темная галерея Фауст, представший при дворе в роли кудесника, сообщает Мефистофелю, что обещал императору показать античных героев Париса и Елену. Доктор просит Дьявола помочь ему. Мефистофель дает Фаусту ключ-направитель, который поможет доктору проникнуть в мир языческих богов и героев.

Рыцарский зал Придворные ожидают появления Париса и Елены. Когда появляется древнегреческая героиня, дамы начинают обсуждать ее недостатки, однако Фауст очарован девушкой. Перед зрителями разыгрывается сцена «похищения Елены» Парисом. Потеряв самообладание, Фауст пытается спасти и удержать девушку, но духи героев внезапно испаряются.

Акт второй Готическая комната Фауст лежит в своей старой комнате без движения. Студент Фамулус рассказывает Мефистофелю, что ставший теперь известным ученым Вагнер все еще ожидает возвращения своего учителя Фауста, а сейчас находится на пороге великого открытия. Лаборатория в средневековом духе К Вагнеру, находящемуся у нескладных приборов, является Мефистофель. Ученый рассказывает гостю, что хочет создать человека, так как, по его мнению, «прежнее детей прижитье для нас – нелепость, сданная в архив». Вагнер создает Гомункула. Гомункул советует Мефистофелю отнести Фауста на празднество Вальпургиевой ночи, а затем улетает вместе с доктором и Дьяволом, покинув Вагнера. Классическая Вальпургиева ночь Мефистофель опускает Фауста на землю, и он, наконец, приходит в себя. Доктор отправляется на поиски Елены.

Акт третий Перед дворцом Менелая в Спарте Высаженная на берег Спарты Елена узнает от ключницы Форкиады, что царь Менелай (муж Елены) послал ее сюда в качестве жертвы для жертвоприношения. Ключница помогает спастись героине от смерти, помогая сбежать в соседний замок.

Внутренний двор замка Елену приводят в замок Фауста. Он сообщает, что царице теперь принадлежит все в его замке. Фауст направляет свои войска против идущего на него с войной, желающего отомстить Менелая, а сам с Еленой укрывается в подземном мире. Вскоре у Фауста и Елены рождается сын Эвфорион. Мальчик мечтает подпрыгнуть так, «чтоб ненароком небес достигнуть одним наскоком». Фауст пытается отгородить сына от беды, но тот просит оставить его в покое. Взобравшись на высокую скалу, Эвфорион прыгает с нее и падает мертвым у ног родителей. Горюющая Елена говорит Фаусту: «На мне сбывается реченье старое, Что счастье с красотой не уживается» и, со словами «прими меня, о Персефона, с мальчиком!» обнимает Фауста. Тело женщины исчезает, и в руках у мужчины остаются только ее платье и покрывало. Одежды Елены превращаются в облака и уносят Фауста прочь.

Акт четвертый Горная местность К скалистому гребню, который ранее был дном преисподней, на облаке подплывает Фауст. Мужчина раздумывает над тем, что с воспоминаниями о любви уходит вся его чистота и «сущность лучшая». Вскоре на семимильных сапогах к скале прилетает Мефистофель. Фауст говорит Мефистофелю, что его самым большим желанием является построить плотину на море и

«Любой ценою у пучины Кусок земли отвоевать».

Фауст просит помощи у Мефистофеля. Неожиданно раздаются звуки войны. Дьявол объясняет, что император, которому они ранее помогли, попал в тяжелое положение после раскрытия обмана с ценными бумагами. Мефистофель советует Фаусту помочь монарху вернуться на престол, за что в награду он сможет получить берег моря. Доктор и Дьявол помогают императору одержать блестящую победу.

Акт пятый Открытая местность К старикам, любящей супружеской паре Бавкиде и Филемону наведывается странник. Когда-то старики ему уже помогли, за что он им очень благодарен. Бавкида и Филемон живут у моря, рядом находится колокольня и раскинулась липовая роща.

Дворец Состарившийся Фауст возмущен – Бавкида и Филемон не соглашаются покинуть берег моря, чтобы он мог воплотить в жизнь свою идею. Их дом находится именно на том месте, которое теперь принадлежит доктору. Мефистофель обещает разобраться со стариками. Глубокая ночь

Дом Бавкиды и Филемона, а с ним липовая роща и колокольня, были сожжены. Мефистофель сообщил Фаусту, что они пытались выгнать стариков из дома, но те от испуга умерли, а гость, сопротивляясь, был убит слугами. Дом же загорелся случайно от искры. Фауст проклинает Мефистофеля и слуг за глухоту к его словам, так как он желал справедливого обмена, а не насилья и разбоя. Большой двор перед дворцом Мефистофель приказывает лемурам (замогильным призракам) рыть могилу для Фауста. Ослепший Фауст слышит стук лопат и решает, что это рабочие воплощают в жизнь его мечту:

«Кладут границу бешенству прибоя И, как бы землю примирив с собою, Возводят, вал и насыпи крепят».

Фауст приказывает Мефистофелю «вербовать сюда работников без счету», постоянно отчитываясь ему о продвижении работ. Доктор размышляет о том, что хотел бы увидеть дни, когда свободный народ трудится на свободной земле, тогда он мог бы воскликнуть: «Мгновенье! О как прекрасно ты, повремени!». Со словами: «И это торжество предвосхищая, Я высший миг сейчас переживаю», Фауст умирает. Положение в гроб Мефистофель ожидает, когда дух Фауста покинет тело, и он сможет представить ему их договор, подкрепленный кровью. Однако появляются ангелы и, оттиснув бесов от могилы доктора, уносят бессмертную сущность Фауста в небо.

Заключение: Трагедия И. В Гете «Фауст» является философским произведением, в котором автор размышляет над вечной темой противостояния в мире и человеке добра и зла, раскрывает вопросы познания человеком тайн мира, самопознания, затрагивает важные в любые времена вопросы власти, любви, чести, справедливости и многие другие. В наши дни «Фауст» считается одной из вершин немецкой классической поэзии. Трагедия входит в репертуар ведущих театров мира, была много раз экранизирована. Рекомендуем не только ознакомиться с кратким пересказом «Фауста», но и прочесть великую трагедию в полном варианте.

Вторая часть «Фауста» — хуже первой?

Гарри Кларк. Иллюстрация к «Фаусту» Гете. Прогулка. (1925) Они разные. Когда вторая часть трагедии появилась в печати, многие читатели посчитали, что она уступает первой. В первой духовные метания Фауста и его трагическая любовь находили отклик в сердцах чувствительных читателей. Вторая же часть написана в иной манере. Здесь почти нет психологических мотивов, отсутствуют изображение страстей и романтический элемент. Персонажи здесь не столько жизненные характеры, сколько обобщенные фигуры, символы определенных идей и понятий. Гёте здесь выражает свои взгляды на современную ему эпоху, затрагивает вечные проблемы и вопросы, пишет о поисках духовной красоты и, конечно, смысла жизни. Переводчик «Фауста» на русский язык и крупный исследователь этого текста Николай Холодковский писал: «Если на других планетах живут разумные существа, и если эти существа захотели бы ознакомиться в общих чертах с сущностью человеческого духа и человечества, с теми вопросами, которые его мучают и волнуют, то нельзя было бы посоветовать им ничего лучшего, как внимательно прочесть и продумать гётевского “Фауста”». Фауст обретает смысл жизни в исканиях, в действии, в усилии. Он прошел через сомнения, лишения и страдания. Высшую мудрость герой обретает на исходе своей жизни. После смерти Фауста Мефистофель хочет утащить его душу в ад, но вмешиваются божественные силы и уносят ее на небо, где ей предстоит встреча с душой Маргариты. Его душу осеняет «божественная благодать». Смысл жизни, по Фаусту (и, конечно, по самому Гёте), — в стремлении человека осмыслить свое существование в мире. Человеческое существование — это факт, и все, что может и должен сделать человек, — это стремиться осмыслить его. Главное, о чем нам своим «Фаустом» хочет сказать Гёте, — это постоянная работа над собой, упражнение и развитие вложенных природой в человека способностей и совершенствование через это его духовного существа. Только так человек может найти подлинное удовлетворение и только этим он может быть по-настоящему полезным людям. «Я думаю, — говорил Гёте Эккерману, — что каждый должен начать с самого себя».

Виктор Костюковский. «Фауст» на лучшие времена

В конце прошлого года в петербургском издательстве «Имена» вышел в свет «Фауст» Гёте в переводе Константина Иванова. Расшифрована и издана рукопись, пролежавшая в семейном архиве около 80 лет. Уже сам по себе этот факт — настоящая литературная сенсация. Еще более сенсационными делают новую книгу сразу несколько обстоятельств — личность переводчика, время и обстоятельства создания произведения, качество перевода, иллюстрации и оформление, наконец, сопровождающие публикацию статьи.

(* Виктор Костюковский — главный редактор издательства «Имена».)

* * *

— Поделитесь секретом, как вам это удалось? — с завистью спросил меня после презентации книги коллега-издатель, вручая свою визитку.

Я посмотрел на карточку и изумился:

— Так ведь вам приносили эту рукопись, вы же отказались!

— Вот в том-то и дело, я хочу понять, почему вы не отказались.

Мне вспомнилось где-то читанное: одна из популярнейших английских идей — идея торжества увлеченного любителя над равнодушным профессионалом (хотя бы Шерлок Холмс — и инспектор Лестрейд). Мой визави был безусловно профи: около сотни книг в год. Мы же делали всего-навсего пятую книгу, причем работали над ней около четырех лет.

— Наверное, потому, — ответил я, — что вы профессионал, а мы любители.

— Ладно, не прибедняйтесь, — улыбнулся коллега, — книга сделана вполне профессионально. Я бы даже сказал, с любовью.

— Так ведь «любитель» — от слова «любить»…

* * *

«Фауст» дан человечеству на все времена. Такое утверждение требовало бы доказательств, если бы их не было, а они есть, давно и во множестве. Изо всех приведу то, которое меня, например, просто поразило. Начиная работать над рукописью, я занялся тем, что у нас в России иногда до сих пор называют «изучением маркетинга рынка». И вот оказалось, что в стране, где прилавки завалены детективами (почему-то преимущественно дамскими) и душещипательными love story, «Фауст» Гёте остаётся одной из самых востребованных книг! В одном из двух переводов — Николая Холодковского или Бориса Пастернака — трагедия издается практически каждый год, да еще и не по одному разу. Не будучи очень уж горячим оптимистом, я пытался найти объяснение в том, что «Фауст» входит в общеобразовательные программы, и его просто вынуждены читать все новые поколения старших школьников и студентов-гуманитариев. Но это только половина объяснения, иначе с прилавков не уходили бы богато оформленные двухтомники ценой примерно в двадцать студенческих стипендий.

По наблюдениям доцента Санкт-Петербургского госуниверситета Ирины Алексеевой, только три поэта столь настойчиво осваивались русскими переводчиками: Шекспир, Райнер Мария Рильке и Иоганн Вольфганг Гёте. Русская рецепция «Фауста» начинается с Жуковского, написавшего в 1817 году стихотворение «Мечта. Подражание Гёте» — по мотивам «Посвящения» к «Фаусту». Следующим был Грибоедов, опубликовавший в 1825 году «Пролог в театре», впрочем, на добрую треть удлинив его собственными стихотворными строчками. Не будем говорить о множестве произведений «по мотивам» (иначе пришлось бы надолго остановиться на Пушкине), а также о переводе отрывков (останавливались бы на Веневитинове, Тютчеве, Тургеневе, Огареве, Бальмонте и многих других). Первый полный перевод «Фауста» на русский язык принадлежит перу Эдуарда Губера, вдохновленного на это дело Пушкиным. Губер начал работу сразу после публикации второй части трагедии (как известно, она вышла в свет уже после смерти Гёте): первую часть писал в стихах, вторую в прозе. Однако цензура запретила перевод, и Губер в отчаянии сжег свой трехлетний труд. Затем по настоянию того же Пушкина возобновил работу и в 1838-м, уже после смерти друга и вдохновителя, опубликовал перевод, в котором 300 строк все-таки были вымараны цензурой как «богохульные» и «кощунственные». Что не удивительно, если принять во внимание два обстоятельства: во-первых, сам Гёте, мягко говоря, не был догматиком христианской веры; во-вторых, православная церковь, напротив, охраняла догмы весьма ревностно.

Так что новый автор полного перевода, Михаил Вронченко (1844, первая часть в стихах, вторая в прозе с сокращениями), благоразумно заменил «богохульные» строки Гёте на собственные, далекие от оригинала, зато вполне благочестивые.

Следующими полными переводами «Фауста» на русский язык (Холодковского пока пропускаем) были работы Фета, Соколовского (в прозе), Вейнберга (в прозе). Наконец, до того, как перейти к двум «каноническим» переводам, нельзя не вспомнить совершенно курьезного труда некоего А.Овчинникова (1851), смело взявшегося за неподвластную большинству переводчиков вторую часть. Константин Иванов, автор найденного нами перевода, в своих комментариях приводит следующий отрывок из Овчинникова:

Нарядный люд — простой народ, — Нога что пуд — а в тих нейдет: Шагнет и прыг! Бегнет и шмыг! И ступнет — дряг! И топнет — дрыг!

А вот пример из того же «произведения», приведенный научным редактором нашего издания Ириной Алексеевой:

Там на четверке колесят… Фыряет — знать-то прокурат; А трутень фофанит с запят, Сам испитой — живья ни-ни! И тих — никшни! хотя щипни; Одышкой чахнет искони…

* * *

Николай Холодковский опубликовал полный перевод «Фауста» в 1878 году. Борис Пастернак — в 1953-м. Это и есть два «канона». До сих пор принято считать, что перевод Холодковского «точнее», Пастернака — «поэтичнее», а оба, вместе взятые и «поделенные на два», — это якобы и есть «Фауст» Гёте практически в чистом виде.

Конечно, это полная ерунда, хотя бы потому, что ни сложить, ни поделить продукты творчества нельзя. В действительности перевод Холодковского нельзя считать абсолютно точным: при сравнении с подлинником нетрудно заметить следы той же христианской то ли цензуры, то ли, скорее, самоцензуры, такой пример у нас ещё будет впереди. Что же касается особой поэтичности (а уж заодно и точности) перевода гениального (это безо всякой иронии) поэта Пастернака… Я просто приведу четыре строчки Мефистофеля из «Пролога на небесах» — в переводах Холодковского и Пастернака.

В переводе Холодковского:

Опять, о господи, явился ты меж нас За справкой о земле — что делается с нею! Ты с благосклонностью встречал меня не раз — И вот являюсь я меж челядью твоею.

В переводе Пастернака:

К тебе попал я, боже, на прием, Чтоб доложить о нашем положенье. Вот почему я в обществе твоем И всех, кто состоит тут в услуженье.

Ну не секрет же, что Пастернак был вынужден заниматься переводами! Ему, действительно великому поэту, было и самому что сказать читателю, а вот возможностей для того было совершенно недостаточно. Кроме того — это известно по опубликованным письмам — Гёте его раздражал, он далеко не всегда понимал, а уж тем более разделял систему гётевских образов, его эстетику, его язык. И если массового читателя пастернаковский перевод «Фауста» пленил (да и могло ли быть иначе!), то литературоведы и знатоки немецкого языка не только отмечали в этом переводе явные уходы от Гёте и лексические, стилистические вольности, но и глухо (с этакой театральной ремаркой в сторону) поговаривали, что поэт «переводил» по подстрочнику. Некоторые шли дальше и утверждали, что даже не по подстрочнику, а по… Холодковскому!

Откровенно говоря, случилось заметить такое и мне. Doctor Marianus в финале трагедии обращается к Богоматери так (в оригинале): «Jungfrau, Mutter, Konigin»… — и здесь я намеренно делаю паузу, с тем, чтобы потом продолжить. Холодковский переводит: «О, царица, дева, мать…». Пастернак: «Дева, мать, царица!». Правильно? Да. Но у Гёте в следующей строчке ещё одно слово: «Gottin»! Понятно, что Холодковский не мог, преступая христианский догмат, назвать Богоматерь Богиней. Что же Пастернаку, писавшему свой перевод в безбожное время и в безбожной стране, мешало точно перевести Гёте? Ведь Marianus — имя не случайное: так в средние века называли схоластов, почитавших Деву Марию именно как Богиню. Кроме того, считает профессор Алексей Аствацатуров, без точной передачи этой гётевской мысли остаются непонятными, как бы «провисают» идущие следом слова мистического хора о вечно женственном, о подлинно божественной силе любви, без которой невозможны ни человеческая жизнь, ни человеческая деятельность. Так что же это — самоцензура богобоязненного Пастернака или, в самом деле, его перевод «по Холодковскому»?

Тут читатель (хотя бы для того, чтобы вернуть автора к главной теме) вправе спросить: ну, а как перевел это место ваш Иванов? А вот как: «Дева, Мать, цариц всех краше, // Божество Ты наше!»

* * *

Константин Алексеевич Иванов родился в 1858 году в семье вольноотпущенника из крестьян. В 1881-м окончил историко-филологический факультет Санкт-Петербургского университета. Преподавал историю, географию и латинский язык в 5-й гимназии, в Александровском лицее, на Высших женских (Бестужевских) курсах. Был директором гимназии в Нарве (1904-1906), 12-й гимназии в Санкт-Петербурге (1907-1909), а затем Николаевской царскосельской гимназии. К этому времени он был тайным советником, кавалером высших степеней орденов Святых Владимира, Анны и Станислава, автором многих учебников по истории, в частности, по медиевистике (известные и до сих пор переиздаваемые книги «Средневековый город и его обитатели», «Средневековый замок и его обитатели», «Средневековый монастырь и его обитатели» и др.). Благодаря огромным познаниям, опыту, культуре и безупречному послужному списку Иванов был приглашен преподавателем истории и географии к детям последнего русского царя Николая II. Он был учителем сначала Ольги и Татьяны, затем Марии и Анастасии, наконец, цесаревича Алексея. Уже из Тобольска ссыльный царь, взявший на себя обучение детей, писал ему в Царское Село, просил прислать некоторые книги. Это письмо стоило Константину Алексеевичу директорского поста и вообще работы. Но он даже обрадовался горькой свободе: наконец, появилась возможность закончить труд почти всей жизни — перевод «Фауста». Кроме того, Иванов был поэтом. В 1906 году он издал большой (500 страниц) том своих произведений, в 1911-м — сборник «Лепестки».

«Фаустом» Иванов, в совершенстве знавший немецкий язык, занялся в студенчестве, начал его в 1880 году. И прожил с этой работой, которой занимался главным образом во время школьных «вакаций», почти сорок лет. В конце последней тетрадки — запись фиолетовыми чернилами: «FINIS. Канун сочельника. 23 дек. 1918 года или 5 янв. 1919 г.». Через полгода, как бы сознавая выполненной свою миссию на земле, Иванов умер. Его не разрешили хоронить в фамильном склепе в Александро-Невской лавре, он покоится в Царском Селе.

Рукописи Константина Алексеевича до 1930 года хранила его вдова, потом сын Константин Константинович, художник Александринского театра. Во время войны, в условиях экстренной эвакуации, семья не смогла взять с собой этот архив. Сверток, завернутый в холстину и перевязанный бечевкой, пролежал две блокадные зимы в «онегинском» шкафу, в доме на Лиговке. Сквозь выбитые стекла комнату заметал снег, залетел даже осколок снаряда и срезал часть оболочки пакета, но рукописям суждено было остаться нетронутыми. Вот уж подлинно: не горят!..

После войны архив перешел к внуку Иванова, Никите Константиновичу Иванову-Есиповичу. Он помнил переданные ему отцом слова деда: не трогать до лучших времен! После смерти Сталина, в 1954-м, ему подумалось: а может быть, они уже наступили? Никита Константинович развязал сверток и показал его содержимое своему новому другу по имени Симон. Тот посоветовал: «Спрячь, и подальше! Сейчас ты инженер, кандидат технических наук, а как только предъявишь рукописи, сразу станешь внуком учителя царской семьи». Симон знал, что говорил: всего за два года до этого был расстрелян его отец, замечательный поэт Перец Маркиш, а сам Симон с мамой и братом только что вернулись из ссылки.

Но и когда «лучшие времена», по убеждению Никиты Константиновича, уже наступили, рукопись долго никого не интересовала. В издательствах жали плечами: ну, «Фауст», ну, еще один перевод… Что он, лучше, чем у Холодковского или Пастернака? Ученые, с опаской поглядывая на восемь общих тетрадок, исписанных бисерным почерком (с «ерами» и «ятями») предлагали пожилому человеку набрать текст на компьютере, распечатать в четырех экземплярах, а уж потом… Исключением была уже упомянутая мной Ирина Сергеевна Алексеева — великолепный переводчик, доцент кафедры немецкой филологии университета. Она мне потом рассказывала:

— Эти тетрадки, сначала еще даже независимо от их содержания, вызвали во мне какие-то сложные, трепетные чувства. Иванов был образованнейшим человеком, он прекрасно понимал, что такое «Фауст». К тому времени уже существовали переводы Тютчева, Губера, Струговщикова, только что появился перевод Холодковского. И вдруг молодой человек, студент, берется за новый перевод. Значит, его что-то не устраивало? Да и дело вовсе не в том, «лучше» или «не лучше»: одно из величайших и сложнейших в мировой литературе произведений — оно одно, а переводов может быть множество, и каждый в той или иной степени приближает читателя к оригиналу, помогает его понять.

Но чем дальше Ирина Сергеевна вчитывалась в новые и новые порции уже набранного текста, тем отчетливее понимала: это не «еще один» перевод, а произведение, которое в самом деле может спорить с «каноническими» переводами и по точности, и в поэтическом мастерстве.

Сделав тщательный сопоставительный анализ переводов Холодковского, Пастернака и Иванова, Ирина Алексеева в свой статье «Бесконечность постижения» приходит к выводу: «К.А.Иванов как переводчик шел в ногу со временем; его переводческие принципы соответствуют уровню текстовой культуры рубежа XIX-XX веков, а сам перевод представляет собой серьезную попытку приближения к раскрытию сути бессмертного оригинала. Читатель же, который стремится познакомиться с трагедией «Фауст» во всей ее полноте, в подробностях, и по этой причине предпочитающий перевод Холодковского переводу Пастернака (который по праву считается более вольной поэтической версией), скорее найдет эту полноту именно в переводе Константина Алексеевича Иванова».

А вскоре философ, профессор Института иностранных языков Алексей Георгиевич Аствацатуров, ознакомившись с переводом, твердо заявил: главное в трагедии, а именно гётевская философская концепция, никогда прежде не была передана по-русски с такой точностью и полнотой.

— Дело не только в несомненном переводческом и поэтическом даре Константина Иванова, — говорил Алексей Георгиевич, — а этот дар для меня несомненен. Я уверен, что ориентиром для Иванова был Алексей Константинович Толстой, оставивший нам гениальные переводы великих гётевских баллад «Коринфская невеста» и «Бог и Баядера» — неподражаемые образцы переводческого искусства. Воздействие Толстого на Иванова чувствуется, когда сравниваешь с переводом те места толстовских поэм, где философская мысль непосредственным образом соединена с картинами природы и образует с ними нерасторжимое единство. Таких мест в переводе очень много, причем Иванов не только точно передает образы Гёте, но и достигает поистине гётевского дыхания стиха. Но это одна сторона, а другая состоит в том, что перевод Иванова не знал ни цензуры, что понятно, ни самоцензуры!..

Прерываю своего собеседника вопросами: не сгущал ли краски Константин Иванов, завещая не трогать рукопись «до лучших времен»? Не сгущал ли их друг его внука Симон Маркиш? Да, конечно, как-то Сталин обмолвился о хорошей, но далеко не великой поэме пролетарского писателя в том духе, что «эта штука посильнее «Фауста» Гёте»… Но и эта фраза все же свидетельствовала об его почтении к «Фаусту», да и само произведение даже в советские времена никогда не исключалось из образовательных программ.

— Да, это так, — отвечает Алексей Аствацатуров, — но все известные нам до Иванова переводчики либо цензурировались, либо поневоле занимались самоцензурой. И не только христианской, но и политической. То же и в литературоведении, гётеведении: никогда и никто не писал о главной мысли второй части. Даже если исследователи замечали, даже если они разделяли эту концепцию, не могли же они, в самом деле, писать, что она по сути своей антитоталитарна! Об этом трудно говорить коротко, но если уж совсем попросту, то трагедия Фауста — это трагедия невозможности творить добро недобрыми методами, угнетая, убивая людей, силой загоняя их в «светлое будущее». Иначе говоря, в союзе с Мефистофелем, заложив ему душу.

Вот почему Константин Иванов, один из просвещеннейших людей своего времени, отдавший «Фаусту» сорок лет жизни, постигший самую суть произведения, завещал хранить рукопись «до лучших времен». Он ведь прекрасно понимал, в какую полосу своей судьбы вступала Россия. Об этом свидетельствует одно из последних его стихотворений:

Не отвращай святого лика, Свобода чистая, от нас! Мы жили рабски, жили дико; Не то же ль самое сейчас?

Ты пронеслась по небосводу С корзиною цветов своих, Но ты не скинула народу — Увы! — ни одного из них.

Ты скрылась ярким метеором, И воцарился произвол, И разрослись живым укором Чертополохи всяких зол.

* * *

Издательство наше такое: ты да я, да мы с тобой. Зарегистрировались в 2000 году, генеральным директором назвали мою жену Евгению Забелину, исполнительным директором нашу давнюю подругу Людмилу Паутову, главным редактором — меня. Потом в качестве редактора присоединилась Юля Ровицкая, жена нашего с Женей сына Артема. Выпустили несколько книг, среди которых сборник стихов прекрасного израильского поэта Семена Эпштейна.

Как-то Люся совершенно случайно познакомилась с пожилым человеком. Тот спросил, не знает ли она, кто может взяться за расшифровку и компьютерный набор старой рукописи его деда. Вы уже поняли, что пожилым человеком был внук переводчика Никита Константинович, а рукопись — переводом Иванова. Издательство тогда было в простое, и Люся взялась сама.

Нет-нет, мы пока еще не думали о книге. Просто Люся, посвящавшая «Фаусту» каждый свободный час, постепенно и нас «заражала». Мы читали расшифрованный ею текст параллельно с известными переводами, постоянно сверяясь с немецким оригиналом, перепахивая словари, советуясь с Ириной Сергеевной. Устраивали коллективные мозговые штурмы, над одним неясно написанным словом могли спорить часа по три кряду. И в какой-то момент поняли, что в сущности уже работаем над книгой.

Вот так и прошло почти четыре года. «Редактирование» было весьма условным: мы с самого начала договорились, что имеем дело с литературным памятником, и не наше дело — что-то в нем менять, «улучшать». Нам важно было лишь приблизить его к восприятию современного читателя, все-таки правила орфографии, пунктуации в XIX — начале XX века были иными. Несколько иной была и лексика, но как раз лексику мы не трогали, полагая, что русский литературный язык, которым пользовался Иванов, — он-то и есть тот самый «великий и могучий», и направить его в современную языковую среду — одна из главных наших задач. Попутно нашли и исправили несколько авторских ошибок, просто описок, неизбежных в любом тексте, не знавшем редактора и корректора.

Была и еще одна забота. Мы с самого начала понимали, что книгу нужно издавать на таком уровне полиграфии, вообще книжного искусства, которое соответствовало бы её содержанию. Думали об оформлении. Один художник сказал примерно так: «Ну, читать-то мне не обязательно, дадите какие-то ключевые моменты, например, «Фауст обнимает Маргариту»… И имейте в виду, без аванса в две тысячи долларов я и карандаш в руки не возьму».

Увидев некоторые графические листы потрясающих «фаустовских» серий заслуженного художника России Олега Яхнина, я набрался смелости, позвонил ему и поехал знакомиться. Полчаса рассказывал о нашем проекте. Не скрыл и того, что надежды призрачны, средств на издание пока нет. Олег Юрьевич долго молчал, потом сказал: «Вот ведь как бывает… Почти тридцать лет болею этой трагедией, всегда мечтал, что будет книга с моими иллюстрациями… В общем, имейте в виду: я участвую в вашем проекте на любых условиях, в том числе и бесплатно».

Точно так же, «на любых условиях», были готовы участвовать Ирина Алексеева и Алексей Аствацатуров — авторы статьей, которые вошли в книгу, сделав ее еще и бесценным учебным пособием. Статей, которые, по моему твердому убеждению, стали новым словом в российском гётеведении.

Но издать такую огромную книгу на этих самых «условиях» все равно нельзя. Так что пришлось искать средства. Не буду описывать своих хождений по мукам. Кто хоть однажды занимался испрашиванием средств, пусть даже на самое благое дело, тот меня и так поймет, а кто не знаком с «техникой вежливого отказа», тому все равно не представить, каково это — ощущать себя «сыном лейтенанта Шмидта», когда им не являешься (в смысле — «сыном»-то как раз являешься, но не мошенником же).

Наконец, повезло. Наш проект попал в ОАО «Российские железные дороги». Потом, на презентации книги, которая проходила в Петербургском госуниверситете, президент ОАО Владимир Иванович Якунин сказал: «У нас была скромная задача — не пройти мимо этого факта. И мы не прошли». Это самое «не прошли» позволило нам издать книгу в двух вариантах. Коллекционный тираж в 100 пронумерованных экземпляров: большой формат, тонированная (как бы состаренная) бумага, кожа, тиснение золотом и золочёный обрез, кожаный футляр… И «обычный» тираж — 1000 экземпляров. В обоих вариантах оформление и иллюстрации Олега Яхнина. Нет, даже не иллюстрации, а совершенно самостоятельные, глубокие философские произведения, навеянные не столько сюжетом, сколько самой титанической гётевской мыслью, сами несущие зрителю эту мысль.

* * *

В заключение — необходимая и, наверное, самая важная часть моей статьи. Я хочу дать читателю возможность сделать самостоятельные сравнения и выводы. Для этого приведу один из ключевых монологов «Фауста» (из первого действия второй части трагедии), в переводах Холодковского, Пастернака и Иванова. Понимаю, это не такое уж скорое и довольно сложное чтение, но, уверяю, оно стоит и места, и времени.

В переводе Николая Холодковского:

Опять ты, жизнь, живой струею льешься, Приветствуешь вновь утро золотое! Земля, ты вечно дивной остаешься: И в эту ночь ты в сладостном покое Дышала, мне готовя наслажденье, Внушая мне желанье неземное И к жизни высшей бодрое стремленье. Проснулся мир — и в роще воспевает Хор стоголосый жизни пробужденье. Туман долины флером одевает, Но озаряет небо предо мною Их глубину. Вот ветка выступает, Не скрытая таинственною мглою; За цветом цвет является, ликуя, И блещет лист трепещущей росою. О чудный вид! Здесь, как в раю, сижу я! А там, вверху, зажглися гор вершины, Зарделись, час весёлый торжествуя. Вы прежде всех узрели, исполины, Тот свет, который нам теперь сияет! Но вот холмы и тихие долины Веселый луч повсюду озаряет, И ниже всё светлеют очертанья. Вот солнца диск! Увы, он ослепляет! Я отвернусь: не вынести сиянья. Не так ли в нас высокие стремленья Лелеют часто гордые желанья И раскрывают двери исполненья, — Но сразу мы в испуге отступаем, Огнем объяты и полны смущенья: Лишь светоч жизни мы зажечь желаем, А нас объемлет огненное море. Любовь тут? Гнев ли? Душно; мы страдаем; Нам любо, больно в огненном просторе; Но ищем мы земли — и пред собою Завесу снова опускаем в горе. К тебе я, солнце, обращусь спиною; На водопад сверкающий, могучий Теперь смотрю я с радостью живою — Стремится он, дробящийся, гремучий, На тысячи потоков разливаясь, Бросая к небу брызги светлой тучей. И между брызг как дивно, изгибаясь, Блистает пышной радуга дугою, То вся видна, то вновь во мгле теряясь, И всюду брызжет свежею росою! Всю нашу жизнь она воспроизводит: Всмотрись в нее — и ты поймешь душою, Что жизнь на отблеск красочный походит.

В переводе Бориса Пастернака:

Опять встречаю свежих сил приливом Наставший день, плывущий из тумана. И в эту ночь, земля, ты вечным дивом У ног моих дышала первозданно. Ты пробудила вновь во мне желанье Тянуться вдаль мечтою неустанной В стремленье к высшему существованью. Объятый мглою мир готов раскрыться, Чуть обозначившись зарею ранней. В лесу на все лады щебечут птицы, Синеют прояснившиеся дали, Овраг блестящей влагою дымится, И сонная листва на перевале Горит, росинками переливая, Покамест капли наземь не упали. Всё превращается в сиянье рая. А там, в горах, седые великаны Уже румянцем вспыхнули по краю. Они встречают день завидно рано, А к нам он приближается позднее. Вот луч сбежал на горные поляны, Вот он спустился ниже, пламенея, Вот снизился еще одной ступенью, Вот солнце показалось! Я не смею Поднять глаза из страха ослепленья. Так обстоит с желаньями. Недели Мы день за днем горим от нетерпенья И вдруг стоим, опешивши, у цели, Несоразмерной с нашими мечтами. Мы светоч жизни засветить хотели, Внезапно море пламени пред нами! Что это? Жар любви? Жар неприязни? Нас может уничтожить это пламя. И вот мы опускаем взор с боязнью К земле, туманной в девственном наряде, Где краски смягчены разнообразней. Нет, солнце, ты милей, когда ты — сзади. Передо мной сверканье водопада. Я восхищен, на это чудо глядя. Вода шумит, скача через преграды, Рождая гул и брызгов дождь ответный, И яркой радуге окрестность рада, Которая игрою семицветной Изменчивость возводит в постоянство, То выступая слабо, то заметно, И обдает прохладою пространство. В ней — наше зеркало. Смотри, как схожи Душевный мир и радуги убранство! Та радуга и жизнь — одно и то же.

В переводе Константина Иванова:

Вокруг всё дышит жизнью вдохновенной, Привет рассвету кротко возглашая. Земля! И ты осталась неизменной, У ног моих спокойствие внушая. Ты светом окружаешь вновь меня, Опять во мне родишь ты мощное решенье, Чтоб устремлялся к высшей доле я. Почуяло всё света пробужденье: Лес полон песен звонких бытия, Ползут клочки тумана по долинам, Но свет небес проникнул и в глубины, И сучья с ветвями, проспавши сном невинным, Опять воспрянули и бодрости полны; Цветы и листья ярче запестрели, Стряхнув жемчужины своей ночной росы; Вокруг восходят райские красы, Что отдохнуть и сил набрать успели. Смотри кругом! Вершины гор алеют, Всем возвещая миг торжественнейший дня; Изведать вечный свет они уже успеют, Пока еще дойдет потом он до меня. Альпийские луга заполнены сияньем, Оно уступами опустится и к нам. Я чувствую его, я ослеплен блистаньем И больше не могу довериться глазам. Не то же ль самое случается порою, Когда, желаньем высшим воспылав, Надежде вверившись, ворота пред собою Мы зрим отверстыми, труда не испытав; И вдруг из тьмы, навстречу к нам, ворвется Такое пламя, что вольно и ослепить. В обмане всяк невольно сознается: Хотел бы он лишь факел засветить, Но море пламени пред взором создается! Кто может знать, сокрыта ль в нем любовь Иль ненависть, иль та с другой мешаясь? Не лучше ли тогда к земле вернуться вновь, В покровы юности неопытной скрываясь? Нет, Солнце, ты останься за спиной! Смотреть на водопад я буду, восхищаясь, Как шумно со скалы он падает к другой, На тысячи частиц пред нами разбиваясь, Потоков новых столько же творя. Искрится пена там, над пеною шумя, А наверху, меняясь непрестанно, Сверкает радуги воздушный полукруг — То яркая вполне, то выглядит туманно, Прохладу и боязнь неся с собой вокруг. Да! Водопад — людских стремлений отраженье, Взгляни ты на него, тогда поймешь сравненье: Здесь в яркой радуге нам жизнь предстала вдруг.