«Дым», краткое содержание романа по главам (И.С. Тургенев)

О произведении

Роман «Дым» Тургенева был написан в 1867 году. В книге описывается непростая жизненная ситуация, когда герой оказался перед выбором между страстью и спокойной, безмятежной жизнью. Кроме того, в романе много рассуждений и споров о России и Западе, о судьбе народа и страны.

Рекомендуем читать краткое содержание «Дым» на нашем сайте. Пересказ книги будет полезен при подготовке к уроку литературы, пригодится и при работе с читательским дневником.

Материал подготовлен совместно с учителем высшей категории Корощуп Любовью Александровной.

Опыт работы учителем русского языка и литературы — 30 лет.

Н.П.Генералова

С.-Петербург

ФРАНЦУЗСКАЯ СУДЬБА РОМАНА «ДЫМ»

(Тургенев и Проспер Мериме) // Тургеневский ежегодник 2011-2012 гг./ Сост. И ред. – Л.В. Дмитрюхина, Л.А. Балыкова.- Орел: Издательский Дом «Орлик», 2013

История французского перевода «Дыма», напечатанного в газете «Le Correspondant» некоторое время спустя после выхода в свет романа в мартовском выпуске «Русского вестника» за 1867 год, не менее захватывающая, чем творческая история самого произведения, довольно тщательно изученная1. Задуманный еще в 1862 году, вслед за «Отцами и детьми», роман писался долго и трудно. Тургенев тщательно разрабатывал образы и общую сюжетную линию, не менее тщательно он вырабатывал каждую сцену, каждый поворот сюжета, как обычно уделяя особое внимание малейшим деталям. Многим читателям и критикам роман представлялся новым этапом в творчестве писателя. И первое, что бросилось в глаза, это резкое усиление сатирического начала, которое и ранее присутствовало у Тургенева, но «Дым» в этом отношении можно было даже принять за памфлет. Значительные слои русского общества – от высшего света до юных борцов за освобождение человечества – стали предметом жестокой сатиры, местами впадающей чуть не в карикатуру. В то же время роман содержал и глубоко личные, даже интимные переживания писателя, вступившего в нелегкий период расставания с надеждами на личное счастье и философского осмысления пройденного пути. Однако глубинные смыслы романа оказались не понятыми современниками, будучи заслонены более актуальными полемическими выпадами. Позже «Дым» также воспринимался, прежде всего, как роман-памфлет.

Талантливый филолог 1920-х–1930-х годов Лев Васильевич Пумпянский даже обнаружил в «Дыме» начало «падения романного творчества Тургенева», что выразилось, по его мнению, в распаде «самого жанра тургеневского романа». С точки зрения Пумпянского, в первую очередь это относилось к «падению централизующей роли героя»2. Ошибка исследователя состояла в том, что он принял Литвинова за главного героя романа, хотя не мог не заметить, что «центральные высказывания» в романе принадлежат не Литвинову, а Потугину. Любопытно, что Пумпянский не принял во внимание мнение Достоевского, для которого «Дым» был «прежде всего, и только, речи Потугина»3. Более того, «не поверил» Пумпянский и самому Тургеневу, прямо назвавшему Потугина, а не Литвинова главным героем романа в известном письме к Д.И.Писареву, приняв упреки критика по адресу Литвинова за обмолвку. Поясняя главную задачу романа, Тургенев писал 23 мая (4 июня) 1867 года: «С высоты европейской цивилизации можно еще обозревать всю Россию. Вы находите, что Потугин (Вы, вероятно, хотели его назвать, а не Литвинова) – тот же Аркадий (герой «Отцов и детей» – Н.Г.); но тут я не могу не сказать, что Ваше критическое чувство Вам изменило: между этими двумя типами ничего нет общего, — у Аркадия нет никаких убеждений – а Потугин умрет закоренелым и заклятым западником, — и мои труды пропали даром, если не чувствуется в нем этот глухой и неугасимый огонь»4. Однако ошибка Писарева и, разумеется, Пумпянского не была исключением. Как верно заметил еще Ю.Г.Оксман, «взгляд на Литвинова как на «героя» повести характерен едва ли не для всех откликов на «Дым» радикальной печати»5. Добавим: и не только радикальной. Лишь сравнительно недавно вопрос о главном герое романа окончательно прояснился. В подготовительных материалах к роману «Дым», впервые опубликованных и прокомментированных английским исследователем Патриком Уоддингтоном, четко написано: «Это главное лицо всей повести. В нем мне хочется выразить философа русского в настоящем смысле слова, человека, глубоко, насколько я смогу, понявшего Россию и русских. – Его каждое слово должно быть типичным – или совсем не надо его»6. Похоже, лучше всех понял замысел Тургенева именно Ф.М.Достоевский, который, как известно, «приговорил» роман к «сожжению от руки палача»7.

Совсем иначе роман был воспринят европейскими читателями. Как бы оспаривая мнения известных европейских писателей, которые, разумеется, были хорошо известны тургеневедам 30-х годов, Пумпянский писал о «Дыме»: «Вместо старого классического романа, перед нами первый у Тургенева пример беллетристики, т.е. того облегченного вида романа, который характеризуется нестрогостью жанра и более или менее произвольным кругозором изображения, — типический западно-буржуазный вид искусства. Отсюда и крайняя легкость усвоения «Дыма » западными литераторами. Для Голсуорси, напр., «Дым » был романом, определившим все его творчество. Снизив свое старое искусство, Тургенев показал западной литературе облегченный путь беллетристицизма. Не привившись у нас, «Дым» был легко и плодотворно воспринят той средой, из которой, собственно, он и возник: западной либеральной, «беллетристической» культурой эпохи буржуазного упадка»8.

Отбросив вульгарно-социологическую окраску приведенного высказывания как примету времени, попытаемся разобраться, действительно ли роман Тургенева был воспринят за границей столь апологетически.

Ко времени выхода в свет романа «Дым» слава Тургенева обрела прочную основу не только на родине, но и за ее пределами. Очутившись в Европе во второй половине 1850-х годов, Тургенев обнаружил, что имя его стало популярным. Укреплению этой популярности способствовало сближение его с рядом выдающихся писателей, в числе которых прежде всего следует назвать имена Гюстава Флобера и Проспера Мериме. То, что имя последнего оказалось тесно связанным с историей французского перевода романа, не было случайностью. Еще до личного знакомства, состоявшегося в феврале 1857 года в Париже, Мериме в 1854 году откликнулся статьей на выход в свет французского перевода «Записок охотника», высоко оценив мастерство русского писателя и в особенности отметив стремление к правдивому изображению действительности. Впрочем, некоторые наблюдения Мериме были не лишены сарказма. «Манера письма г-на Тургенева напоминает гоголевскую, — писал автор «Театра Клары Газуль». — Как и автор «Мертвых душ», он непревзойден в деталях, любит останавливаться на мельчайших подробностях. Если речь идет об избушке, он пересчитывает все лавки и не забудет ничего из посуды. Описывая одежду персонажа, он не пропустит ни одной пуговицы»9. Мериме предпочитает смелый и простой слог Пушкина, у которого каждое слово описания «создает определенный образ и оставляет неизгладимое впечатление»10. Но предпочитает тургеневский слог гоголевскому. Тургенев, с точки зрения Мериме, «избегает уродливого, которое автор «Мертвых душ» изыскивает с таким любопытством. <?…> Г-н Тургенев тоже высмеивает, но мягче. Рядом с плохим он видит и хорошее и даже в смешных и нелепых фигурах подмечает благородные и трогательные черты»11. Можно не сомневаться, что рецензия Мериме, несмотря на общий лестный для автора тон, была неприятна Тургеневу. В особенности его должна была покоробить высокая оценка труда первого переводчика «Записок охотника» Эрнеста Шарьера, который, как известно, допустил немало искажений и вызвал резко негативную реакцию Тургенева.

Первое впечатление Тургенева от личного знакомства с Мериме не было слишком восторженным, хотя неподдельный интерес французского писателя к русской литературе, его любовь к Пушкину должны были расположить Тургенева в его пользу. «Похож на свои сочинения: — писал он М.Н.Лонгинову, — холоден, тонок, изящен, с сильно развитым чувством красоты и меры и с совершенным отсутствием не только какой-нибудь веры, но даже энтузиазма»12. И все же сближение произошло. Более того: на целое десятилетие Мериме стал не только собеседником Тургенева, он стал его переводчиком, редактором французских переводов его произведений, автором предисловий и, наконец, автором значительной статьи о Тургеневе, которая была опубликована сначала в газете «Le Moniteur» (25 мая 1868 г.), а затем в качестве предисловия к отдельному изданию романа «Дым». Здесь не лишним будет сказать, что в новейшем издании статей Мериме о русской литературе, подготовленном академиком Андреем Дмитриевичем Михайловым, допущена существенная ошибка в комментариях. Здесь говорится, что при жизни Мериме (а он умер в 1870 году) его статья в качестве предисловия к «Дыму» не печаталась13, между тем она была включена Этцелем уже во второе издание «Дыма», вышедшее в следующем, 1868 году (первое отдельное издание вышло в конце 1867 года), разумеется, с согласия Тургенева и самого Мериме. Сообщая Тургеневу о намерении написать статью о нем в связи с выходом «Дыма», Мериме недаром писал: «Если бы вы пожелали, чтобы я при этом сказал кое-что людям, которые хотят вас в Петербурге съесть, — я к вашим услугам»14. Сказанное выдает хорошее знание французским писателем горячих споров, возникших в русском обществе в связи с появлением «Дыма».

Может быть, Проспер Мериме был единственным, кто считал «Дым» одним из лучших произведений Тургенева. Об этом он писал неоднократно своим корреспондентам, и прежде всего самому Тургеневу, прочитав «Дым» по-русски: «»Дым», несомненно, войдет в число ваших самых оригинальных произведений. Все характеры изображены замечательно. Мне кажется, что они списаны с натуры, этим и объясняется ярость ваших соотечественников»15. Из сказанного с очевидностью следует, что Тургенев, посылая Мериме оттиск из «Русского вестника», сообщил о первых откликах на роман в русской печати. Более того, из дальнейшего становится ясно, что Тургенев просил Мериме откликнуться на выход в свет своего нового романа и в какой-то мере снова «заступиться» за него. К сожалению, ни это, ни другие письма Тургенева к Мериме не сохранились, погибнув вместе с архивом писателя при пожаре в 1871 года.

В приведенном письме Мериме, говоря о психологической достоверности созданных Тургеневым образов, подчеркивает, что «встречал» героев «Дыма» во французской жизни. Тем самым он отвечает на собственный вопрос, заданный автору романа в предыдущем письме, когда им были прочитаны лишь первые страницы произведения. Вот что писал Мериме: «У меня создалось впечатление, что вы описываете и общество и состояние умов совершенно новые. Я задаю себе вопрос: будет ли это понято французами?»16. Характерно, что по прочтении романа этот вопрос отпал сам собой.

Признав, однако, «общечеловеческую» ценность созданных русским писателем образов, Мериме критиковал архитектонику романа и предлагал ряд существенных изменений для французского варианта. Так, ему показалось, что Тургенев вводит слишком много действующих лиц сразу, что роману не хватает введения. Он, например, считал, что вечер у Губарева должен быть перенесен вглубь повествования. Литвинов, с точки зрения Мериме, мог бы найти букет гелиотропов прежде, чем идти к Губареву, а не потом. Тем самым, как выразился писатель, «интерес» уже будет «пробужден», и читатель пойдет «по проложенной тропе», «сочувствуя герою»17. Попутно Мериме советовал прежде рассказать историю Литвинова и Ирины в Москве, а затем уже дать их встречу в Бадене. «История девочки, оставленной на попечение Потугина», показалась французскому писателю слишком краткой. Предлагая Тургеневу переписать роман (хотя и называя это простой перенумерацией страниц), Мериме, кажется, сам того не замечая, бесцеремонно вмешивался в творческий процесс, что не могло не встретить сопротивления Тургенева. Повторим, мы не знаем, что ответил Тургенев, но сам факт, что во французский перевод предложенные Мериме изменения не были внесены, свидетельствует о неприятии подобных дружеских советов. Можно предположить, что отказ Мериме от перевода романа был связан именно с нежеланием Тургенева изменить что-либо в тексте уже напечатанного произведения18.

Кроме того, Мериме лучше других понимал трудности, с которыми придется столкнуться переводчику Тургенева. Вот что он писал в письме к издателю Шарпантье по поводу романа «Отцы и дети». Заметим, что это письмо было напечатано в качестве предисловия к французскому изданию романа. Впервые его перевел на русский язык и напечатал замечательный ученый Пушкинского Дома Михаил Карлович Клеман в блестящей и до сих пор не потерявшей значения статье «И.С.Тургенев и Проспер Мериме», опубликованной еще в 1937 году. «Перевод, который вы мне показали, — писал Мериме, — представляется мне очень точным; я не могу, конечно, сказать, что он вполне передает живой и колоритный стиль г.Тургенева. Переводить с русского на французский не так легко. Русский язык создан для поэзии, он необычайно богат и, в особенности, замечателен по тонкости выражаемых им оттенков. Вы представляете себе, что может извлечь из подобного языка искусный писатель, отдающийся наблюдению и анализу, и какие непреодолимые трудности готовит он для переводчика. В конце концов, если портреты г.Тургенева теряют для нас кое-что в блестящем колорите, всегда сохранятся их правдивость и непосредственная прелесть, характеризующие все добросовестно с натуры написанные произведения»19. Характерно, что письмо к Шарпантье об «Отцах и детях», изначально предназначенное к печати, начинается с заступничества Мериме перед русской публикой за роман Тургенева: «Роман, который вы хотите публиковать, вызвал в России бурю. Успех был обеспечен. Не было недостатка ни в пристрастной критике, ни в клевете, ни в брани печати, не хватало, быть может, только церковного отлучения. В России, как и везде, нельзя безнаказанно высказывать правду тем, кто о ней не спрашивает. В этом небольшом произведении г.Тургенев показал себя, по обыкновению, проницательным и тонким наблюдателем; однако, избрав предметом изучения два поколения своих соотечественников, он совершил ошибку, не польстив ни одному из них»20.

Вот почему, когда князь Августин Петрович Голицын, сотрудничавший в журнале католического направления «Le Correspondant», обратился к Тургеневу за разрешением перевести роман на французский язык, Тургенев первым делом сослался на Мериме: «У моего друга г.Мериме была одно время мысль перевести мой роман, и он говорил мне об этом; я думаю, что он отказался от этого замысла; но все же мне не хотелось бы давать вам согласие, пока я не буду точно знать о его намерениях»21. Намерение Мериме отказаться от перевода «Дыма» выяснилось скоро, и обрадованный Голицын поспешил начать работу22.

Мы не знаем точно, почему желание Мериме перевести «Дым» осталось нереализованным, но если бы переводчиком был он, а не А.П.Голицын, история перевода лишилась бы весьма курьезного эпизода – «сотрудничества» Тургенева и Мериме, согласившегося просматривать корректуры, с пресловутым князем. Сохранившиеся письма Мериме к разным корреспондентам пестрят остротами по поводу действий переводчика. Тургеневу, однако, было совсем не смешно. Прочитав первые главы перевода в «Le Correspondant», он едва не приостановил печатанье романа.

Голицын последовал совету Тургенева и обратился к Мериме. Отвечая ему, Мериме галантно писал: «Я поздравляю Тургенева с тем, что он приобрел вас в качестве переводчика, а сам радуюсь возможности вступить в сношения с вами по этому случаю. До сих пор переводчиками Тургенева были люди, очень посредственно владевшие русским языком и еще хуже французским. Но в настоящем случае моя роль сведется к роли пятого колеса в колеснице»23. Уже через пару месяцев Мериме вынужден был признать очевидное: «Тургенев в отчаянии. Он заказал перевод своего последнего романа князю Голицыну, который не знает русского языка и не лучше того французский. Чтобы окончательно добить Тургенева, перевод печатают в «Correspondant», благочестивой и добродетельной газете, в которой хотят вычеркнуть все, что может затруднить при чтении священников, иначе говоря, три четверти романа»24.

Споры начались уже с заглавия романа. Князю название «Дым» показалось неудачным, и в качестве замены он предложил другое: «La societe russe contemporaine», то есть «Современное русское общество». Известно, что Тургенев колебался в выборе заглавия романа. В черновом варианте фигурировало еще одно: «Две жизни». Однако предложение Голицына поразило писателя. «…»Современное русское общество» – скорее подошло бы журнальной статье, чем художественному произведению», — откровенно писал он Голицыну 10 июля 1867 года25. Тургенев попытался предложить на выбор несколько заглавий: «L’Incertitude» («Неопределенность»), «Entre le Passe et l’Avenir» («Между прошлым и будущим»), «Sans Rivage» («В открытом море»), «Dans le brouillard» («В тумане»). Ситуацию спас Мериме, убедив переводчика, что существующее заглавие наиболее подходящее. «Я пытался ему доказать, — писал он не без юмора Тургеневу 20 июля 1867 года, — что не следовало бы налеплять этикетки и можно было бы предоставить читателям удовольствие узнать самостоятельно, что вы изображаете современные нравы»26. Но если проблема заглавия была решена сравнительно быстро, другие претензии переводчика оказались более трудно преодолимыми.

«Меня особенно пугает то, — писал Мериме в том же письме, — что он кажется чересчур добродетельным. Его сомнения вызывают некоторые страницы, дающие повод к смелым заключениям по поводу отношений Ирины и Литвинова. Разумеется, я возражал против такой щепетильности и хочу, не теряя времени, предупредить вас по секрету. Смотрите, не дайте себя слишком оскопить»27. 27 сентября Мериме с юмором пересказывал подробности баталий с князем Голицыным своей приятельнице Жени Дакен: «На свете существует некий князь Августин Голицын, принявший католичество. Он перевел роман Тургенева «Дым», который печатается в «Корреспондан» – органе клерикалов; князь является одним из пайщиков этого издания. Тургенев поручил мне просмотр второй корректуры. В романе есть довольно острые места, которые приводят князя в отчаяние. Например, вещь неслыханная: у русской княгини роман, осложненный адюльтером. Князь пропускает затрудняющие его сцены, а я их восстанавливаю»28. Далее Мериме приводит один из эпизодов, вызвавших недовольство высоконравственного Голицына: «…дама из общества позволила себе в Бадене прийти к своему возлюбленному в гостиницу. Она входит к нему в номер, и на этом глава обрывается. В подлиннике далее следует: «Два часа спустя он сидел у себя на диване». Новообращенный католик перевел: «Час спустя Литвинов сидел у себя в номере». Как видим, вышло намного нравственнее: сократить время на час – значит уменьшить грех наполовину. Затем заменить диван комнатой тоже целомудреннее – диван удобен для предосудительных поступков. Я же, верный данному слову, восстановил и время и диван, но в сентябрьском номере «Корреспондан» эти главы не появились. Полагаю, что руководители журнала, люди респектабельные, вычеркнули все целиком»29. Нам остается только догадываться, насколько был благодарен Тургенев своему французскому собрату по перу, «заступившемуся» за его «безнравственных» героев уже перед французскими «цензорами».

Обвинения в «безнравственности» прозвучали по адресу Тургенева не впервые. Вспомним, как возмущен был его давний друг и соратник Луи Виардо повестью «Первая любовь», обвинив писателя в пропаганде адюльтера. Не сумев переубедить его, Тургенев пошел на беспрецедентный шаг, дописав «Прибавленный хвост для французского издания в «Первой любви»». Именно так назвал он в сердцах вынужденное добавление, которое было напечатано только во французских изданиях и никогда по-русски30. Из них «хвост» перешел в немецкие издания, и впоследствии Тургенев, вопреки фактам, даже открещивался от авторства. Фет назвал бы этот «довесок» «мочальным хвостом». Так он именовал тенденцию, в том или ином виде проникающую в художественное произведение.

В случае с князем Голицыным Тургеневу тоже пришлось пойти на некоторые уступки, но они были гораздо менее значительны, нежели то, что он собирался добавить во французское издание романа «Дым». Этими добавлениями были купюры, сделанные им по требованию редактора «Русского вестника» М.Н.Каткова. Однако эти вставки менее всего волновали князя Голицына, в чьем лице писатель обрел еще одного цензора. По счастью, он не был одинок в этой борьбе. Мериме был рядом и не стеснялся заступаться за текст романа, из которого, по его же словам, ему не хотелось выбросить ни единой строки.

Особенно не повезло с Голицыным бедным лореткам, чье безнравственное присутствие на страницах романа было невыносимо для благочестия князя. Лоретки были изгнаны со страниц французского перевода «Дыма» раз и навсегда.

Главным же добавлением, сделанным Тургеневым и, что особенно важно для нас, переведенным им самим, была биография генерала Ратмирова, сокращенная и сглаженная в печатном варианте «Русского вестника» по требованию Каткова.

Благодаря интереснейшей публикации подготовительных материалов к «Дыму», осуществленной П.Уоддингтоном, мы знаем теперь, что биография этого одного из самых одиозных персонажей романа вполне соответствовала первоначальному замыслу. «…Правда, — пишет П.Уоддингтон, — с изменением фамилии (Селунский на Ратмиров. – Н.Г.) были отброшены польские предки генерала. Более интересно то, что некоторые детали были впоследствии сняты, как например указание на незаконнорожденность персонажа, его гомосексуальное прошлое в Пажеском корпусе, практическая польза его модного «либерализма» после смерти Николая Павловича. С другой стороны, в подготовительных материалах он засек насмерть 5 крестьян, а не 50, как в окончательном тексте, и женился на Ирине не только по расчету, но и по любви»31.

Доработка образа Ратмирова, как показывают все источники текста, в том числе и французский перевод биографии генерала, сохранившийся в Bibliotheque Nationale de France, не только не смягчала этот образ, а напротив, ужесточала его характеристику. Только от прямого, даже прямолинейного и грубого высказывания («какая-то почти педерастическая ласковость в голосе» и т.д.) автор идет к тонкой, но от этого не менее злой иронии. Как было верно замечено публикатором «Дыма» Е.И.Кийко еще в первом академическом издании Тургенева, писатель делал перевод с наборной рукописи, также сохранившейся в Bibliotheque Nationale.

В «формулярном списке» генерала Селунского в подготовительных материалах к «Дыму» читаем: «Отец его был побочный сын большого вельможи Александ<?ровских> времен и [польки шляхетки] француженки, которая вскоре умерла»32. Удивительно, что, заменив впоследствии Селунскому-Ратмирову мать, Тургенев возвращается к прежнему варианту, и в черновой рукописи романа мы снова встречаем польку шляхетку, «[очень] красивую и [очень] лукавую женщину»33, которая в окончательном тексте превратилась в «хорошенькую актрису француженку»34. Это было, возможно, связано с тем, что в 1863 году «польский элемент», в связи с только что подавленным польским восстанием, представлялся писателю неуместным, в то время как в конце 1865 года, когда создавался черновой автограф романа, тот же «элемент» звучал уже не столь актуально. Однако в наборной рукописи Тургенев в конце концов заменяет польку на просто «красивую молодую вдову» и в остальной части биографии убирает «польский элемент» («истинно-польскую ловкость в танцах» и т.д.).

Интересные результаты дает сличение перевода «биографии» Ратмирова, сделанного самим Тургеневым и сохранившегося в Bibliotheque Nationale, с окончательным текстом французского перевода. Незаконнорожденность отца Ратмирова выражена в наборной рукописи (и в окончательном русском тексте) весьма завуалировано: «Отец его был естественный… Что вы думаете? Вы не ошибаетесь – но мы не то желали сказать… естественный сын знатного вельможи…» и т.д. Заметим, что «естественный сын» вместо «побочного» в формулярном списке подготовительных материалов звучит явным галлицизмом. Не случайно в переводе Тургенев сначала пишет нейтральную фразу: «Son pere avait ete le fils d’un grand seigneur…», а затем, опуская витиеватое построение русской фразы (вернее, небольшого диалога с читателем), призванной иронически изобразить незаконнорожденность отца героя, заменяет ее лаконичной, но не менее выразительной французской: «procedait indirectement», то есть «происходил не по прямой линии». Так она и была напечатана во французском переводе.

Показное «добронравие», фигурирующее уже в подготовительных материалах35 и замененное в конце концов на «благонравие», которое не стало от этой замены менее показным, сопровождается в подготовительных материалах откровенно-грубым указанием в скобках на гомосексуальные связи героя в Пажеском корпусе. В наборной рукописи и в окончательном варианте этот сюжет превращается в обтекаемый и не сразу узнаваемый намек на те же обстоятельства: «Ратмиров <?…> обратил на себя внимание начальства – не столько успехами в науках <?…> сколько фрунтовой36 выправкой, хорошими манерами и благонравием (хотя подвергался всему, чему неизбежно подвергались все бывшие воспитанники казенных военных заведений)…». Этот сюжет, помещенный, как уже сказано, в скобках, вовсе исчез не только из первой публикации романа в «Русском вестнике» (что вполне понятно), но и из французского текста. Поскольку отрывок перевода биографии Ратмирова записан рукой Тургенева и содержит правку, трудно предположить, что данная купюра сделана по требованию Голицына или кого-то еще. Скорее всего, сам писатель, предполагая реакцию переводчика и редактора газеты, отказался от мысли передать этот фрагмент по-французски.

Как бы то ни было, даже немногочисленные приведенные выше примеры свидетельствуют о том, что перевод того или иного произведения, в особенности выполненный при ближайшем участии автора, является неотъемлемой частью творческой истории произведения, а его изучение является важнейшей нашей задачей.

В заключение хотелось бы привести слова из статьи Мериме «Иван Тургенев», опубликованной в качестве предисловия к французскому изданию «Дыма». В них содержится одно сравнение, которое не могло не тронуть Тургенева. «Он, — писал Мериме, — не чувствует того лукавого удовольствия, которое ощущают многие критики, подмечая человеческие слабости и пошлость. Тщательность, с которой эти господа подчеркивают дурные стороны того общества, в котором мы живем, у Тургенева применяется к разысканию добрых явлений всюду, где они могут быть скрыты. Он любит находить возвышающие человека черты даже в самых низменных натурах. Часто он напоминает мне Шекспира. Так же, как английский поэт, он обладает любовью к истине, он умеет создавать поразительно реальные фигуры; но, несмотря на все искусство, с каким автор скрывается за своими вымышленными героями, можно угадать его собственный характер, и это, быть может, является не последней причиной моей симпатии к нему»37.

Примечания.

1. Чешихин-Ветринский В. Заметки о Тургеневе. III. К созданию «Дыма» //Тургенев и его время. Первый сборник /Под редакцией Н.Л.Бродского. М.; Пг., 1923. С.293-295; ПумпянскийЛ.В. «Дым». Историко-литературный очерк //Тургенев И.С. Сочинения: В 12 т. М.; Л., 1930. Т.9. С.V-XX; Оксман Ю.Г. <?Комментарии к роману «Дым»> //Там же. С.417-437; <Кийко Е.И.> Преамбула и комментарии к роману «Дым» //Тургенев И.С. Полное собр. соч. и писем: В 28 т. Соч.: В 15 т. М.; Л., 1965. Т.9. С.505-558 (Далее: Тургенев. ПССиП(1)); Тургенев И.С. Полное собр. соч. и писем: В 30 т. Соч.: В 12 т. М., 1981. Т.7 (Далее: Тургенев. ПССиП(2)); Кийко Е.И. Роман «Дым». Варианты черновых автографов фрагментов текста //И.С.Тургенев. Вопросы биографии и творчества. Л., 1982. С.13-19; Винникова И.А. 1) Некоторые проблемы пореформенного развития России в романе И.С.Тургенева «Дым» //Историографический сборник. Саратов, 1962. С.152-170; 2) Роман «Дым» в творческом развитии И.С.Тургенева шестидесятых годов. Автореф. дисс. на соиск. уч. степени канд. филолог. наук. Саратов, 1968; Батюто А.И. 1) И.С.Тургенев в работе над роман «Дым» (Жизненные истоки образа Потугина) //Русская литература. №3. С. 156-160; 2) Тургенев-романист. Л., 1972. С.18-23, 151-156, 350-366; 3) Герцен, Белинский и идейная концепция романа Тургенева «Дым» //Русская литература. 1987. №3. С.82-104; Муратов А.Б. И.С.Тургенев после «Отцов и детей» (60-е годы). Л., 1972. С.37-144; Thiergen P. Turgenev’s «Dym»: Titel und Thema //Studien zu Literatur und Kultur in Osteuropa. Bonner Beitrage zum 9. Internationalen Slawistienkongress in Kiev. Koln; Wien. 1983. S.277-310; Генералова Н.П. И.С.Тургенев: Россия и Европа (Из истории русско-европейских литературных и общественных отношений). СПб., 2003. С.238-350 (глава: «Одинокий пир «русского философа»»).
2. ПумпянскийЛ.В. «Дым». Историко-литературный очерк. С.V.
3. Там же. С.VI.
4. Тургенев. ПССиП(2). Письма. Т.7. С.209.
5. ОксманЮ.Г. <?Комментарии к роману «Дым»>. С.435.
6. Тургенев И.С. <?Подготовительные материалы к роману «Дым»> /Публикация и послесловие П.Уоддингтона. Перевод А.А.Долинина //Русская литература. 2000. №3. С.109. Впервые эти интереснейшие материалы, хранившиеся в частном архиве, были опубликованы Уоддингтоном в виде двух статей: 1) No smoke without fire: the genesis of Turgenev’s «Dym» //From Pushkin to Palisandriia: essays on the Russian novel in honor of Richard Freeborn. London, 1990. P.112-127; 2) Turgenev’s notebooks for «Dym» //New Zealand Slavonic Journal. 1989-1990. P.41-66. В полном виде: Waddington P. The Origins and Composition of Turgenev’s Novel “Dym” (“Smoke”), as seen from his sketches. Pinehaven, New Zealand, 1998. 56p.
7. В таких словах передал Тургенев мнение Достоевского о «Дыме» (высказанное ему при личной встрече в Баден-Бадене в июне 1867г.) в письме к Я.П.Полонскому от 24 апреля н.ст. 1871 г. (см.: Тургенев. ПССиП(2). Письма. Т.11. С.86). Сюжет с Достоевским, имевший значительное продолжение и тщательно исследованный, почему-то не был учтен в комментариях к роману в обоих академических изданиях Тургенева.
8. ПумпянскийЛ.В. «Дым». Историко-литературный очерк. С.XX. Правда, исследователь сделал сноску к словам «не привившись у нас»: «За некоторыми исключениями (Боборыкин)».
9. Мериме П. Крепостное право и русская литература. «Записки русского охотника», сочинение Ивана Тургенева //Мериме П. Собр. соч.: В 6 т. М., 1963. Т.5. С.196-197. Перевод И.Лилеевой.
10. Там же. С.197.
11. Там же. С.197-198.
12. Тургенев. ПССиП(2). Письма. Т.3. С.200.
13. Мериме П. Статьи о русской литературе /Издание подготовил А.Д.Михайлов. М., 2003. С.103. К слову сказать, было бы уместно упомянуть в комментариях имя М.К.Клемана как первого публикатора некролога Мериме, написанного Тургеневым (С.106).
14. Мериме П. Собр. соч. Т.6. С.206. Письмо от 13 февраля 1868 г. Перевод Н.Рыковой.
15. Там же. С.196. Письмо от 25 мая 1867 г. Перевод В.Станевич.
16. Там же. С.194. Письмо от 18 мая 1867 г. Перевод В.Станевич.
17. Там же. С.197. Письмо от 25 мая 1867 г.
18. В связи с письмом Мериме от 25 мая 1867 г. следует заметить, что утверждение, будто «редактирование французского перевода «Дыма» навело Мериме на мысль написать специальную статью о Тургеневе» (Клеман М. И.С.Тургенев и Проспер Мериме //Литературное наследство. М., 1937. Т.31-32: Русская культура и Франция. II. С.733), нуждается в корректировке. Из этого письма с очевидностью следует, что, давая Тургеневу советы по переделке романа для французского читателя, Мериме намеревался перевести роман сам, а узнав из писем Тургенева о нападках на него, готов был печатно поддержать его: «Если по этому поводу на Вас будут нападать, я сумею ответить достаточно веско» (Мериме П. Собр. соч. Т.6. С.196).
19. Клеман М. И.С.Тургенев и Проспер Мериме. С.722.
20. Там же. С.720-721.
21. Тургенев. ПССиП(2). Письма. Т.8. С.215.
22. Работе Тургенева – редактора французского перевода «Дыма» посвящена публикация Р.М.Гороховой: «Дым». Работа Тургенева над французским переводом романа //Тургеневский сборник. Материалы к Полному собранию сочинений и писем И.С.Тургенева. Л., 1969. Вып. 5. С.250-261.
23. Цит. по: Клеман М. И.С.Тургенев и Проспер Мериме. С.729. Перевод М.К.Клемана.
24. Цит. по: Там же. С.731. Письмо к В.Делессер от августа 1868 г. Перевод М.К.Клемана.
25. Тургенев. ПССиП(2). Письма. Т.8. С.216.
26. Цит. по: Клеман М. И.С.Тургенев и Проспер Мериме. С.730. Перевод М.К.Клемана.
27. Там же.
28. Мериме П. Собр. соч. Т.6. С.200.
29. Там же. С.200-201.
30. Этот текст, написанный рукой Тургенева, сохранился в архиве Виардо и был опубликован: Окончание повести «Первая любовь» /Публикация Е.И.Кийко //Литературное наследство. М., 1964. Т.73: Из Парижского архива И.С.Тургенева. Кн.1. С. 59-68.
31. Тургенев И.С. <?Подготовительные материалы к роману «Дым»> /Публикация и послесловие П. Уоддингтона. С.136-137.
32. Там же. С.110.
33. Тургенев. ПССиП(1). Соч. Т.9. С.441. Здесь опубликованы наиболее существенные разночтения с окончательным текстом романа.
34. Там же. С.220.
35. Тургенев И.С. <?Подготовительные материалы к роману «Дым»> /Публикация и послесловие П.Уоддингтона. С.110.
36. Это слово в публикации «Русского вестника» и последующих изданиях оказалось прочитанным как «фронтовой», что было, очевидно, недосмотром самого Тургенева.
37. Цит. по: Клеман М. И.С.Тургенев и Проспер Мериме. С.736. Перевод М. К.Клемана.

Краткое содержание

В августе 1862 года жизнь в Баден-Бадене била ключом. Стояла прекрасная погода, нарядные отдыхающие оживленно общались друг с другом, оркестр в павильоне играл вальсы и попурри, в казино за столиками толпились азартные игроки.

Среди отдыхающих выделялся «красивый мужчина лет под тридцать, среднего роста, сухощавый и смуглый, с мужественным и приятным лицом». Это Григорий Михайлович Литвинов, ожидавший приезда своей невесты Татьяны Шестовой. Он хорошо знал ее чуть ли не с детства и, решив открыть новую страничку в своей жизни, «предложил ей, как любимой женщине, как товарищу и другу, соединить свою жизнь с его жизнью – на радость и на горе, на труд и на отдых».

Однажды Литвинов обнаружил в своем номере большой букет гелиотропов. Он сразу понял, что это была она – его давняя любовь, красавица княжна Ирина Осинина, которая также отдыхала на этом курорте. С ранних лет она была не только очень красива, но и надменна, «с характером непостоянным, властолюбивым и с бедовою головой». Литвинов влюбился в нее с первого взгляда. Семья Ирины, несмотря на знатное происхождение, жила в бедности, и девушка страстно мечтала из нее выбраться. Когда представился случай, она навсегда уехала в Петербург к богатому родственнику. Литвинову было тяжело пережить горечь разлуки, но «мало-помалу его рана зажила».

Литвинов встретился со своей давней возлюбленной. Ирина была замужем за блестящим молодым генералом Ратмировым, что не помешало ей дать Литвинову робкую надежду на счастье с ней. Внутренний голос шептал герою «бежать, бежать немедленно», но он оказался в ловко расставленных любовных сетях. Литвинов бросил Татьяну, разбив ей сердце, он «все разбил в прах, без сожаления и без возврата». Однако Ирина лишь посмеялась над его любовью – она отказалась бросить мужа, как обещала ранее.

Литвинов, «совершенно уничтоженный и безнадежно несчастный», вернулся на родину. Он принялся заниматься поместьем, в котором дела шли из рук вон плохо. Спустя два года «дух в нем окреп: он снова стал походить на прежнего Литвинова». Он не выдержал и отправился к Татьяне, на коленях умоляя ее о прощении. Влюбленные примирились и обрели семейное счастье.

Основные персонажи романа

Главные герои:

• Григорий Михайлович Литвинов — помещик, сын отставного чиновника из купеческого рода и дворянки, четыре года провел за границей, учась агрономии.
• Ирина Павловна Ратмирова (в девичестве Осинина) — представительница древнего, но обедневшего княжеского рода, юношеская любовь Литвинова; под покровительством графа Рейзенбаха входит в петербургское общество и становится светской дамой.
• Татьяна Петровна Шестова — троюродная сестра и невеста Литвинова.

Другие персонажи:

• Валериан Владимирович Ратмиров — муж Ирины Павловны, молодой генерал.
• Капитолина Марковна Шестова — тётка Татьяны, воспитавшая её, старая дева.
• Созонт Иванович Потугин — отставной надворный советник, служил в министерстве финансов в Петербурге, убежденный западник; безответно влюблен в Ирину Павловну, по её просьбе воспитывает внебрачную дочь её подруги.
• Степан Николаевич Губарев — глава гейдельбергского кружка русской интеллигенции.
• Ростислав Бамбаев — московский знакомый Литвинова, «вечно без гроша и вечно от чего-нибудь в восторге».
• Семен Яковлевич Ворошилов — молодой красноречивый офицер, приятель Бамбаева.
• Матрена Семеновна Суханчикова — вздорная бездетная вдова.
• Пищалкин — «идеальный мировой посредник».
• Тит Биндасов — «с виду шумный бурш, а в сущности, кулак и выжига, по речам террорист, по призванию квартальный».