В русской литературе есть настолько масштабные и трагичные произведения, что их можно назвать эпопеями. К таким относится роман «Тихий Дон». Трагедии Григория Мелехова в нём отведена главная роль. Работу над панорамой жизни донского казачества Михаил Шолохов начал в 1925 г. и закончил в 1940 г. Писателю удалось показать не только тяжёлые судьбы персонажей, но и причины жизненных драм.
Характеристика главного героя
Основное действующее лицо романа «Тихий Дон» — обычный донской казак. Трагедия судьбы Григория Мелехова занимает большую часть произведения. Этот персонаж — младший из братьев, унаследовавший от бабушки по отцу яркую внешность. Составляя презентацию на тему образа донского казака, стоит обратить внимание на выразительные черты.
Вот как описывает героя Шолохов:
- «вислый коршунячий нос»;
- «острые плиты скул»;
- «коричневая румянеющая кожа»;
- «миндалины горячих глаз».
Парень сутулился, как его отец, и был гораздо выше своего брата, Петра. В улыбке молодого человека проскальзывало такое же «звероватое» выражение, как у родителя. Григорию было присуще человеколюбие. Пётр был старше на 6 лет, при этом и внешностью, и характером он более походил на мать.
Когда началась война, главный герой показал себя как бесстрашный боец. Он заслужил несколько наград, в том числе Георгиевский крест. О доброте героя свидетельствует, что своего злейшего врага, Степана Астахова, он спас от неминуемой смерти.
С участием Григория разворачивается одна из сюжетных линий — любовный треугольник.
Участники сложных взаимоотношений:
- главный герой;
- его жена — Коршунова Наталья;
- возлюбленная — Астахова Аксинья.
Изначально сердце молодого человека принадлежало Аксинье, которая тоже его любила. Однако герой был вынужден подчиниться отцу и взял в жёны Наталью. Так стали несчастными сразу 3 человека, ведь обе девушки были влюблены в Мелехова.
Повороты судьбы
В произведении описывается жизнь донского казачества в период с 1912 по 1922 г. Автор показывает, как происходило взросление и становление Мелехова на протяжении десятилетия. Пока парню не исполнилось 19 лет, он практически не выделялся среди местных жителей. Потом к Мелехову пришла любовь. О его отношениях с Аксиньей сочиняли небылицы, но и правда была такой, что Григорию приходилось несладко.
Отец не одобрял порочной связи, поэтому заставил парня жениться на Наталье. Хотя Григорий не смел ослушаться, это не повлияло на его чувство к Аксинье. Однако женитьба на нелюбимой негативно отразилась на дальнейшей судьбе.
Когда герой ушёл на фронт, любовь на время оказалась на задворках души. Военные действия захватили ум и сердце Мелехова. Пока он воевал, подрастала его дочь Полюшка, родившаяся у Аксиньи. Вышло так, что девочка заболела скарлатиной, и её не смогли спасти. Аксинья, пытаясь справиться со свалившимся на неё горем, попробовала искать утешения в объятиях Листницкого. У неё было моральное право так поступить, ведь женой Мелехова была Наталья.
Когда Григорий узнал о предательстве женщины, он не удержался от мести Листницкому, а потом решил, что не стоит продолжать отношения с любовницей. Вернувшись к Наталье, он всё же тосковал по Аксинье, хотя хотел вырвать чувство из своей души. Наталья всё понимала, но ведь сердцу не прикажешь.
Не выдержав холодного отношения Мелехова, она решила свести счёты с жизнью. Женщина выжила, но попытка самоубийства не повлияла на отношение Григория: он продолжал тянуться к Аксинье, хотя и чувствовал себя виноватым перед женой.
После неудачной попытки самоубийства Наталья постепенно зачахла и умерла, потому что не ощущала теплоты со стороны героя. Мелехов решил уехать с Аксиньей к своим родственникам, но по пути женщину сразила шальная пуля.
Судьба Григория Мелехова
Роман охватывает временной период с 1912 года по 1922 год. Именно в этих условиях формируется характер и мировоззрение Григория Мелехова. До 19 лет Григорий живет жизнью обычного юноши, но влюбившись в Аксинью, ему приходится противостоять слухам и непринятии их порочной связи близкими и родными людьми.
Женитьба на Наталье Коршуновой не делает его счастливым, он по-прежнему любит Аксинью, но осуждение отца останавливает его.
Оказавшись на фронте, Григорий немного забывает о своем «любовном треугольнике», полностью погружается в военные события. За это время умирает его дочка от Аксиньи, и женщина, не в силах справится с горем, ищет утешение у другого мужчины. Григорий решает не возвращаться к предавшей его девушки, и приходит к Наталье, которая по-прежнему его любит. Однако сердцу не прикажешь. Душа его рвется к Аксинье. Наталья чувствует это и даже пытается покончить жизнь самоубийством. Выжив, она не чувствует любви Григория, продолжает печалиться и в результате болезни умирает. Григорий чувствует свою вину, но продолжает любить Аксинью.Они решают уехать из своего хутора к родственникам, но по дороге Аксинья погибает.
Трагедия человека и государства
Личная трагедия героя обусловлена тем, что он не смог отстоять свою любовь перед отцом. Если бы молодой человек не стал мужем той, кого не любил, возможно, всё сложилось бы иначе. Родственники осуждали его за отношения с Аксиньей, ведь она была замужем за другим. Герой не мог растоптать своё чувство, но и пойти против семьи не хотел.
Война на некоторое время помогла отстраниться от любовных переживаний, но и на фронте Григория не обошли жизненные драмы. Ужасы, с которыми ему пришлось столкнуться:
- мародёрство;
- изнасилования;
- убийства.
На фронте свои законы, но герою они чужды. С одной стороны, он понимает, что нужно защищать отчизну, а с другой — тяжело переживает из-за гибели людей. Первое убийство Григория Мелехова происходит на поле боя. Когда казак убивает австрийца, в его душе всё переворачивается.
Во время эпизода с первым убийством Григорий Мелехов осознаёт, что на войне нельзя жалеть противника, но это мало помогает. Душевные терзания приводят к тому, что казак переходит на сторону белогвардейцев, пытаясь понять, на чьей стороне правда. В итоге он некоторое время живёт у дезертиров, а потом возвращается на хутор, не дожидаясь весенней амнистии. Встретившись с подросшим сыном, герой не может сдержать слёз.
О дальнейшей судьбе Мелехова писатель умалчивает, давая читателю возможность самому сделать выводы. Но уже понятно, что на долю молодого человека и так выпало слишком много испытаний, поэтому теперь жизнь должна быть относительно спокойной.
Анализ романа позволяет понять, что писатель показал историю отдельных людей на фоне трагедии целого государства. Некоторые современники называли произведение слишком «белогвардейским». Причины трагедии героя по мнению разных исследователей:
- особенности казачьего менталитета;
- оторванность от народа;
- исторические заблуждения;
- неукротимый нрав;
- сильная любовь к Аксинье;
- нетерпимость к приспособленчеству;
- непонимание действий революционеров и контрреволюционеров.
Кроме личностных особенностей, важно то, как Мелехов воспринимал установившийся порядок. Ему хотелось убедиться, что человеческие жертвы не напрасны, но на войне он видел иное. Именно поэтому мужчина не мог определиться, кто ему ближе: красные или белые.
Роман заканчивается тем, что Мелехов возвращается на хутор, а по дороге выбрасывает оружие и патроны, желая забыть о войне.
Пример школьного сочинения
Мощь таланта Шолохова и его художественная сила видны уже с первых строк. Автор разнопланово показывает трагические повороты в жизни главного персонажа. Он раскрывает истоки революционной борьбы и демонстрирует противоречия, существовавшие между отдельными людьми и целыми классами. Это и есть основные темы произведения.
Человеколюбие и прямота
Григорий — более сильная и развитая личность, чем его брат Пётр.
Главный герой обладает прямотой, честностью, он трудолюбив, тонко чувствует природу и имеет твёрдые принципы. Казак не желает проявлять жестокость там, где это не имеет смысла. Две сцены отлично демонстрируют человеколюбие Мелехова.
Первая — когда он спасает Астахова, вторая — когда запрещает Ермакову издеваться над красноармейцами, попавшими в плен. По сравнению с хуторянами Григорий тоже выглядит более человеколюбивым. Он защищает Аксинью, которую избивает муж, и осуждает Дарью, жену Петра, которая расстреляла своего кума.
Есть и другие эпизоды, по которым можно понять: душа героя не может смириться с бессмысленными жертвами.
Метания между красными и белыми
Иногда герой совершает поступки, которые могут вызвать непонимание у читателей. Но все действия мужчины — искренние, а ошибки продиктованы историческими заблуждениями.
С самого начала произведения автор делает акцент на противостоянии личных и общественных интересов. С одной стороны — любовь к женщине, с другой — необходимость соблюдать условности. Доблестный казак хотел найти компромисс, но это не удалось. В сознании Григория жило понимание, что личную трагедию можно приглушить, отдаваясь войне. Сначала он отважно воюет, не сомневаясь, что правда на стороне красных. Но потом в жизни мужчины появляется сотник Изварин, и после этого Мелехов перестаёт понимать, за что сражается Красная армия.
Через некоторое время казак попадает в отряд Фёдора Подтёлкова. В этот период душа уже наполнена противоречиями, поэтому у революционеров Григорий не задерживается. Теперь он оказывается в отряде белогвардейцев, но и там не получается сохранять нейтралитет. Белые выступают против советской власти, и отчасти Гриша разделяет их убеждения. Он не понимает, чем провинились обеспеченные казаки, нажившие добро собственным трудом.
Трагедия усиливается, когда герой становится свидетелем бессмысленной расправы над матросами-революционерами. Мелехов оказывается в положении отщепенца, утратившего ориентиры. Это открытие заставляет его сгорбиться и поникнуть. Бессмысленность войны Шолохов показывает и через внутренние монологи героя. Казак осознаёт, что беляки воюют против народа. Пытаясь заглушить душевные терзания, герой пускается в разгул. Пьянки и кутежи помогают забыться, но лишь на некоторое время. Потом Мелехов решает вернуться на хутор.
Поблуждав в лесу, он попадает к дезертирам. Эти люди уговаривают его не возвращаться на хутор, а пожить у них до весны. Скоро должна быть амнистия, и тогда все дезертиры будут прощены. Но герой так истосковался по родному дому и семье, что не может ждать.
Он возвращается домой, и первый, кто выбегает навстречу, — сын Мишатка. Так автор оставляет читателя с надеждой на то, что дальше всё будет хорошо.
Свидетелей того бурного заседания почти не осталось, но их воспоминания сохранились. Одни пишут, что в тот день в Стокгольме гремели громы и молнии, другие утверждают, что заседание Нобелевского комитета проходило на редкость спокойно, хотя нервы членов комитета были напряжены до предела. Всплывали никому не известные имена, звучали сомнения в честности и порядочности автора, одни эксперты возносили его до небес, другие уверяли, что он всего лишь соавтор или, хуже того, самый заурядный компилятор. Итог голосования решила позиция председателя комитета, доктора Шведской академии Андреса Эстерлинга: он не сомневался, что «Тихий Дон» написал Михаил Шолохов, и Нобелевскую премию за 1965 год присудили именно ему.
Что было потом, хорошо известно: то ли из чувства зависти, то ли по национально-политическим мотивам десятки литературоведов бросились на поиски «подлинного» автора романа. Кому только не приписывалось авторство «Тихого Дона» — и Федору Крюкову, и Ивану Филиппову, и Вениамину Попову, и Ивану Родионову, и даже Александру Серафимовичу, который-де пожертвовал своим романом «Борьба», вложив в «Тихий Дон» свои сюжетные линии и заново переписав шолоховскую рукопись.
Травля Шолохова началась еще в 1928 году, сразу же после выхода в журнале «Октябрь» первых глав романа, и продолжалась до последних дней жизни писателя. Справедливости ради надо сказать, что кроме злобных недругов у молодого писателя были и друзья, которые по достоинству оценили роман. Еще тогда, в конце 1920-х, Фадеев, Пильняк, Ставский, Киршон и Серафимович организовали «Суд писательской чести» и, вступившись за Шолохова, дали суровую отповедь «злосчастной обывательской клевете».
А много лет спустя, к сожалению, уже после кончины Михаила Александровича, в защиту его чести выступила группа норвежских ученых во главе с Гером Хьетсо, которая провела на ЭВМ сравнительный анализ произведений Шолохова и его главного оппонента Крюкова: сравнив 150 тысяч слов в 12 тысячах предложений, они сделали безапелляционный вывод — «применение математической статистики позволяет нам исключить возможность того, что роман написан Крюковым, тогда как авторство Шолохова исключить невозможно».
Казалось бы, надо успокоиться и поставить точку в этой неприлично затянувшейся дискуссии. Так нет же, нашлись «шолоховеды», которые продолжают публикации своих сомнительных исследований, задаваясь гнуснейшей целью во что бы то ни стало свергнуть с пьедестала покойного классика и доказать, что советский писатель никак не мог написать такой грандиозной эпопеи. Дошло до того, что они стали выдергивать из текста описания пейзажей, названия географических пунктов и даже отдельные слова, сравнивая их с такими же словами у Крюкова или Попова, заходясь при этом от радости, что они порой совпадают.
Ну что ж, господа ниспровергатели, попробую внести в этот спор свою лепту и я. Пейзажи — пейзажами, поговорки — поговорками, но ведь вам хорошо известно, на чем держится роман: он держится на образе главного героя. А вот его-то Шолохов никак не мог «списать» у кого-то из предполагаемых авторов рукописи, так как он его взял из жизни, той жизни, которую другие авторы знать не могли. Больше того, Шолохов неоднократно с этим человеком встречался, писал ему письма и… не смог защитить, когда его вели на расстрел. Думаю, что именно поэтому «Тихий Дон» не дописан до конца. А ведь в одном из интервью Михаил Александрович говорил: «Были мысли увеличить роман еще на одну книгу, но я их оставил».
И правильно сделал! Никто бы не позволил закончить роман расстрелом Григория Мелехова, причем не врагами советской власти, а доблестными советскими чекистами. Потому-то так грустно-многообещающе звучат последние строки «Тихого Дона»:
«У крутояра лед отошел от берега. Прозрачно-зеленая вода плескалась и обламывала иглистый ледок окраинцев. Григорий бросил в воду винтовку, наган, потом высыпал патроны и тщательно вытер руки о полу шинели.
Ниже хутора он перешел Дон по синему, изъеденному ростепелью льду, крупно зашагал к дому. Еще издали он увидел на спуске к пристани Мишатку и еле удержался, чтобы не побежать к нему… Все ласковые, нежные слова, которые по ночам шептал Григорий, вспоминая там, в дубраве, своих детей, — сейчас вылетели у него из памяти. Опустившись на колени и целуя розовые холодные ручонки сына, он сдавленным голосом твердил только одно слово:
— Сынок… сынок…
Что ж, вот и сбылось то немногое, о чем бессонными ночами мечтал Григорий. Он стоял у ворот родного дома, держал на руках сына…
Это было все, что осталось в его жизни, что пока еще роднило его с землей и со всем этим огромным, сияющим под холодным солнцем миром».
Да, то немногое, о чем мечтал Григорий, сбылось. Но жизнь продолжалась, и надо было искать в ней свое место.
Краса и гордость казачества
Передо мной письмо, написанное рукой Шолохова, и отправленное из Москвы 6 апреля 1926 года.
«Г. Миллерово. Ст. Вешенская, х. Базки. Харлампию Васильевичу Ермакову. Уважаемый тов. Ермаков! Мне необходимо получить от Вас некоторые дополнительные сведения относительно эпохи 1919 года.
Надеюсь, что Вы не откажете мне в любезности сообщить эти сведения с приездом моим из Москвы. Полагаю быть у Вас в мае-июне с. г. Сведения эти касаются мелочей восстания В-Донского. Сообщите письменно по адресу — Каргинская, в какое время удобнее будет приехать к Вам? Не намечается ли в этих м-цах у Вас длительной отлучки?
(С прив.
М. Шолохов
».)
Почти год Шолохов регулярно навещал Харлампия Ермакова. Эти встречи хорошо помнит дочь Ермакова — Пелагея Харлампиевна, которая и поныне живет в Вешках.
— Мне тогда было годков пятнадцать, — рассказывает она, — так что те встречи — и в душе сохранились, и в и сердце. Собирались они обычно у нашего соседа Федора Харламова. Пить — не пили, а вот курили много. А уж говорили — до первых петухов! Бывало, что и спорили, так люто спорили, что чуть ли не за грудки хватались.
Эти ночные беседы не прошли для Михаила Александровича бесследно. Не случайно несколько позже он напишет:
«Все было под рукой — и материалы, и природа… Для Григория Мелехова прототипом действительно послужило реальное лицо. Жил на Дону такой казак… Но подчеркиваю, мною взята только его военная биография: «служивский» период, война германская, война гражданская».
Да что там «служивский» период, внешность — и та списана с Харлампия Ермакова. Вглядитесь в снимок, сделанный тюремным фотографом, и сравните с описанием Григория.
«Вислый, коршунячий нос, в чуть косых прорезях подсиненные миндалины горячих глаз, острые плиты скул обтянуты коричневой румянеющей кожей».
В 1913-м двадцатидвухлетним парнем Харлампий был призван на военную службу, а через год попал на русско-германский фронт. Воевал Харлампий храбро и достойно: четыре Георгиевских креста, четыре медали и звание хорунжего. В октябре 1917-го перешел на сторону революционных войск, сражался против Каледина, а потом стал одним из самых надежных рубак в хорошо известном отряде Подтелкова. В бою под Лихой был ранен и отправился домой лечиться.
И надо же было такому случиться, что пока он воевал за красных, в его родной станице власть захватили белые. Земляки тут же отдали его в руки полевого суда: есаул Сидоров приговорил Харлампия к расстрелу. К счастью, за него поручился родной брат Емельян — и Харлампия отпустили. Пока лечился, отряд Подтелкова был захвачен повстанцами. Харлампий кинулся было к своим, но станичники его перехватили и пригрозили расстрелом. Деваться было некуда, и он примкнул к восставшим.
А вскоре случилось то, чего он больше всего опасался: Подтелкова, Кривошлыкова и около восьмидесяти их бойцов решено было казнить. Участником казни чуть было не стал и Харлампий. Напомню, что Григорий Мелехов тоже присутствует при казни подтелковцев — эту сцену Шолохов написал конечно же со слов Ермакова. Сохранилось еще одно свидетельство этой жуткой акции — рассказ ординарца Ермакова — Якова Пятакова. Когда у него спросили, был ли он при Ермакове во время казни, Пятиков ответил:
«Ну, а где же ординарцу полагалось быть?! Как Бог велел, был при нем неотступно. Когда мы мчались верхи в Пономарев хутор, то мой командир Ермаков и подумать не мог, что там будет такое смертоубийство. Он более всего опасался, что в хуторе по случаю Пасхи и в знак примирения подтелковцы и спиридоновцы (беляки) разопьют весь самогон, и нам ничего не останется.
Скачем в хутор, а там черт-те что делается. Виселица, черный бугор земли перед огромной ямой, толпа народу. Ермаков сквозь толпу дошел до самой ямы, а я за ним следом. Вдруг ударил первый залп! Батюшки-светы — залп на первый день Пасхи по живым людям. Крики, вопли, стоны! Народ качнулся бечь…
И тут они встретились — Ермаков и Подтелков. Встретились в упор. Это белые вели Подтелкова и Кривошлыкова через толпу к яме, где начали расстрел отряда. С боку Подтелкова были Спиридонов и Сенин с оголенными шашками. И Подтелков, узнав Ермакова, назвал его иудой… Ермаков тоже отвечал что-то грозное. Но тогда Спиридонов крикнул Ермакову: «Давай своих казаков-охотников!» Это значит, кто хочет сам стрелять в красных. Ермаков крикнул: «Нету у меня палачей-охотников!» А тут вдарил второй залп, тут же, в двадцати шагах. Божа ж мой, что там творилось!
Я схватил Ермакова за пояс, волоку к лошадям, а Спиридонов кричит: «Вернись, гад, а то мы и тебя в яму скинем. Задержите его!» — махнул он рукой своим вооруженным казакам. Но Ермаков обнажил шашку. И я тоже. Казаки расступились».
Дело, конечно, прошлое, и теперь никто не сможет с уверенностью сказать, как сложилась бы судьба шолоховского друга-героя, да, впрочем, и всего Дона, если бы не патологическая ненависть Ленина и Троцкого к казачеству — именно они своими палаческими директивами спровоцировали массовые восстания и такие же массовые жертвы.
«ДИРЕКТИВА ЦК РКП(б). Секретно.
Необходимо учитывать опыт гражданской войны с казачеством. Признать единственно правильным самую беспощадную борьбу со всеми верхами казачества путем их поголовного истребления.
1. Провести массовый террор против богатых казаков, истребив их поголовно.
2. Конфисковать хлеб.
3. Провести полное разоружение. Расстреливать каждого, у кого будет обнаружено оружие после срока сдачи».
Вслед за этой директивой появляется еще одна, не менее кровожадная — ее издало Донбюро РКП(б).
«Во всех станицах и хуторах немедленно арестовать всех видных представителей данной станицы и хутора, пользующихся каким-либо авторитетом, хотя и не замешанных в контрреволюционных действиях. Отправить их как заложников в районный ревтрибунал. В случае обнаружения у кого-либо из жителей станицы или хутора оружия будет расстрелян не только владелец, но и несколько заложников
».
И покатились головы станичников под ударами красных комиссаров. Рубили и расстреливали старых вояк с медалями за взятие Шипки и молоденьких учительниц, Георгиевских кавалеров, пришедших на костылях после Брусиловского прорыва, и степенных священнослужителей. Замутился тихий Дон, забилась о его берега красная от крови волна, закипело казачье сердце — и все, кто мог держаться в седле, взялись за оружие.
Так, в тылу Красной Армии, в районе станицы Вешенской вспыхнуло восстание. По одним данным, его возглавил Харлампий Ермаков, по другим — его брат Емельян. Так это или не так, мы узнаем несколько позже, но то, что Харлампий воевал на стороне повстанцев, сомнений не вызывает. И Харлампий, и его люди сражались яростно. Рассказывает один из очевидцев:
«Во время командования частями Ермаков особенно отличался и числился как краса и гордость казачества. Во время одного из боев Ермаков лично зарубил 18 матросов. А пленных красноармейцев загонял в Дон, рубил и топил в воде. Однажды он так уничтожил 500 человек».
Заметим, что и этого эпизода своей биографии Ермаков не скрыл от Шолохова. Вспомните, как прекрасно выписана сцена атаки на матросов в романе. Ее, кстати, нет ни у одного из претендентов на авторство «Тихого Дона».
Как ни яростно воевали повстанцы, но силы были неравны, и они покатились к морю, вплоть до Новороссийска. Ермакову предлагали эвакуироваться, но он отказался и явился к командованию Красной Армии с предложением своих услуг. Ему поверили и поручили из оставшихся белоказаков сформировать отдельную бригаду, которая влилась в состав 1-й Конной армии под командованием Буденного.
Потом были бои на польском фронте, участие в разгроме Врангеля, преследование банд Махно — и все это в должности командира полка, а затем начальника дивизионной школы. В феврале 1923-го Харлампия демобилизовали, и он вернулся домой, причем, как он впоследствии рассказывал, шел пешком через застывший Дон и на берегу встретил сына.
Напомню, что именно этим эпизодом заканчивается роман. О том, что было дальше, Шолохов не написал ни строчки, хотя, как мы уже знаем, очень хотел…
Что же было с его другом дальше? Каким могло быть продолжение романа? А дальше случилось следующее… Всего два месяца прожил Харлампий с женой и детьми: в апреле 1923 года было заведено дело «О контрреволюционном восстании в Верхне-Донском округе» и Харлампия арестовали. На допросах он не отрицал, что участвовал в восстании, но, как он говорит, «под угрозой оружия и расстрела всей семьи».
— Кто был организатором восстания и каковы его причины? — допытывался следователь.
— Организаторами были Суяров, Медведев и Кудинов. А причиной восстания являлось — это расстрелы, поджоги и насилия со стороны Красной гвардии.
Поняв, что допустил оплошность, назвав имена подлинных организаторов восстания, буквально на следующем допросе Харлампий исправляет ошибку, заявив, что истинным организатором восстания был его брат Емельян, который… недавно умер. И — все! Концы, как говорится, в воду.
Тем временем земляки Харлампия не сидели без дела. Собравшись на сход, они направили в ОГПУ следующий документ:
«Протокол общего собрания граждан села Базковского Вешенской волости Донского округа под председательством Кащенко от 17 мая 1923 года.
Мы, нижеподписавшиеся граждане села Базковского, ввиду ареста гражданина нашего села Ермакова Х. В., считаем своим долгом высказать этим свое мнение. Ермаков все время проживал в нашем селе, так же был хлеборобом, как и все мы. Но случилась гражданская война, и он попал на войну, сражался, был ранен и по окончании таковой вернулся домой и занялся своими домашними делами.
Случилось восстание, и Ермаков, как и все, вынужден был участвовать в нем. И хотя и был избран на командную должность, но все время старался как можно более уменьшить ужасы восстания. Очень и очень многие могут засвидетельствовать то, что остались живы только благодаря Ермакову.
Ермаков сказал, что если вы позволите расстреливать пленных, то порубаю и вас как собак, на это есть суд, который будет разбираться, а наше дело только доставлять коменданту. Восстание вообще носило характер стихийный. Как лошадь, когда ее взнуздают в первый раз — первое движение ринуться вперед и все порвать, так и в Верхне-Донском округе слишком непривычными показались мероприятия советской власти, и народ взбунтовался и только после довольно крупных мер убедился в пользе действий соввласти.
Советская же власть, видно, так и поняла Верхне-Донское восстание 1919 года и объявила полное за него прощение. Руководствуясь этим прощением власти, граждане села Базки и сочли нужным обратиться к власти со своим отзывом о Ермакове. Да к тому же Ермаков в германскую войну заслужил урядничество за исключительно старательную службу. При изгнании белых сдался в плен Красной Армии добровольно, участвовал с красными в походе на Варшаву, имел отличие за свою лихую службу и был зачислен в комсостав.
Конечно, соввласть может найти за таковым преступление и судить его по закону, но со своей стороны граждане высказывают о нем свое мнение, как о честном, добросовестном хлеборобе и рабочем, не боящемся никакого черного труда».
К делу эту бумагу подшили, но хода ей не дали. Ермаков не сдается и объявляет голодовку! Раз так хочется, то голодай, решил следователь и перевел его в одиночную камеру.
Справедливости ради надо сказать, что у следователя были свои трудности: обвинение Ермакову было предъявлено лишь как участнику восстания, но проходил он по одному делу с участниками казни подтелковцев. Одним из главных фигурантов этого дела был есаул Сенин, арестовать которого удалось лишь через семь лет. Самое странное, что этот человек стал прообразом другого шолоховского героя, а именно есаула Половцева из «Поднятой целины». В 1930-м его приговорили к расстрелу как руководителя контрреволюционной организации, причем припомнили Сенину и то, что «он принимал активное участие в окружении и ликвидации красногвардейского отряда Кривошлыкова и Подтелкова, а также командовал группой расстрела».
Как бы то ни было, но следователь сумел вычленить дело Ермакова из всех других, и вскоре Харлампию было предъявлено обвинительное заключение. Вот что там, в частности, говорится:
«В 1919 году, в момент перехода Красной Армии в наступление, когда перевес в борьбе клонился на сторону войск Советской России, в тылу Красной Армии вспыхнуло восстание. Во главе восставших стал есаул Ермаков Харлампий, к нему присоединились активные контрреволюционные деятели, начавшие под благосклонным руководством своего командира с небывалой жестокостью расправляться с представителями советской власти и даже просто с сочувствующими…
Путем восстания в означенном районе соввласть была свергнута, после чего есаул Ермаков начальствование передал генералу Секретову, ставленнику Деникина. Участники восстания влились в ряды белой армии и были там до момента захвата их в плен при разгроме добровольческой армии Деникина.
Принимая во внимание все вышеизложенное, постановили: Ермакова Харлампия Васильевича, 32 лет, казака станицы Вешенской Донского округа, грамотного, беспартийного, предать суду».
Судя по всему, до суда еще было время — и следователь продолжал допросы. Так в деле появились «Дополнительные показания» Ермакова, которые он дал в январе 1924 года.
«Ввиду ограниченности времени при допросе меня 18.1. с. г., вами не были заданы некоторые вопросы, на которые я желал бы ответить, как могущий осветить дело по предъявленному мне обвинению, предусмотренному статьей 58 УК. Предъявленное мне обвинение как организатору восстания Верхне-Донского округа не может быть применено ко мне, не говоря уже о том, что вообще я не могу быть противником советской власти. Уже потому, что я добровольно вступил в ряды Красной Армии в январе месяце 1918 года в отряд Подтелкова.
С указанным отрядом участвовал в боях против белогвардейских отрядов полковника Чернецова и атамана Каледина и выбыл из строя вследствие ранения под станицей Александровой. А главное, в то время, когда уже было восстание в Верхне-Донском округе, был заведующим артиллерийским складом 15-й Инзинской дивизии, то есть в нескольких верстах от станицы Казанской и Мигулинской.
Я также не мог быть там и еще организатором, так как по прибытии домой после ранения в отряде Подтелкова я был избран тогда же председателем волисполкома станицы Вешенской, с каковой должности был арестован с приходом белых войск, как активно сочувствующий советской власти».
Суда не было, допросы прекратились, и вообще дело потихоньку разваливалось. Понимая это, старший следователь Максимовский вышел с представлением в Донской областной суд о замене содержания Ермакова под стражей на свободную жизнь дома, но под личное поручительство достаточно авторитетных людей. Поручители нашлись — и Харлампия выпустили на волю.
А в мае 1925-го наконец-то состоялся суд, который сиял все обвинения с Ермакова и его семерых подельников. Текст этого решения сохранился полностью.
«Имея в виду, что обвиняемые были не активными добровольными участниками восстания и призваны по мобилизации окружным атаманом, что избиение и убийство граждан происходило не на почве террористических актов, как над приверженцами соввласти, а как над лицами, принимавшими участие в расхищении их имущества, носили форму самосудов, что с момента совершений преступлений прошло более семи лет, обвиняемые за это время находились на свободе, занимались личным трудом, и будучи ни в чем не замечены, большинство из них служили в рядах Красной Армии и имеют несколько ранений — определить: на основании статьи 4-а УПК настоящее дело производством прекратить по целесообразности».
Дело прошлое, но кровь на обвиняемых была. У суда это не вызывало сомнений, да и свидетельские показания, если так можно выразиться, вопиют. Но такова была в 1925 году революционная целесообразность. В 1927-м целесообразность стала другой — и в январе Харлампия снова арестовывают.
На этот раз следователи были позубастее. Они нашли свидетелей, которые дали устраивающие ОГПУ показания. Например, Николай Еланкин показал:
«Ермаков смеется над коммунистами, излагает к ним полное недоверие, все время старается занять какой-нибудь пост, в настоящее время пользуется популярностью среди зажиточных, в общем и целом тип очень опасен для советской власти».
Другой его земляк, некто Климов, был еще категоричнее:
«Ермаков вращается среди кулачества, давит бедноту… Пользуется авторитетом среди зажиточных, тип социально опасен для советской власти».
Не погнушались следователи и показаниями Анны Поляковой, бывшей жены Харлампия, которая, судя по всему, имела на него большой зуб.
«Ермаков приблизительно в июле месяце, когда вышел из тюрьмы, получил из Ростова от бывшего белого офицера письмо, в котором говорилось: «Ермаков, не теряй надежды, мы все равно как носили погоны, так и будем носить, погоны свои береги». Я ему начала говорить, что брось ты этими делами заниматься. Он мне ответил, что я этого не брошу, все равно наша власть будет».
Нашлись и другие доброхоты, которые уверяли, что «расстрелы красноармейцев во время восстания проходили при участии самого Ермакова», что «в станице Вешенской вел антисоветскую агитацию», что «объединяет вокруг себя кулаков, а бедноту ненавидит, а также говорит, что рано или поздно придет наша, офицерская власть, и тогда мы вам покажем».
В дрянное, я бы сказал, в очень паршивое время попал под арест Харлампий. Начиналась коллективизация, казачество ей противилось, Дон снова мог взорваться — и большевики решили себя обезопасить, пустив в ход директивы РКП (б) 1919 года. В протоколах допроса Ермакова ничего касающегося коллективизации нет — его судили за старые грехи, а вот показания есаула Сенина, которого судили в 1930-м, как мне кажется, проливают яркий свет на всю эту ситуацию. Ни секунды не сомневаюсь, что под словами Сенина мог бы подписаться и Ермаков.
«Я не согласен с принудительной административной коллективизацией крестьянских хозяйств, — говорил есаул Сенин. — Особенно не согласен с перепрыгиванием от сельхозартели непосредственно к коммуне. Я являюсь сторонником развития индивидуального хозяйства, предоставления полной инициативы и свободы хозяйственной деятельности хлеборобу.
По моему мнению, кулак приносил пользу, продавая государству свой хлеб… А как с ним обращаются? Мне хорошо известно, что на Дону выслано около двадцати тысяч кулацких семей, а около семидесяти тысяч человек арестовано. Раскулачивание достигло высшей точки, именно сейчас казачество и мужики готовы пойти на вооруженную борьбу с советской властью, и нужно не упустить этот момент».
Самое странное, со словами Сенина вынуждены были согласиться даже следователи, внеся в обвинительное заключение довольно рискованный абзац.
«Люди, с коими связывался Сенин и другие члены организации, давая оценку настроения населения, указывали на наличие сплошного недовольства основной массы казачества, крестьян, городского населения существующей властью и ее политикой».
Если Сенина расстреляли без тени сомнений, то с Ермаковым дело обстояло несколько иначе. Харлампия арестовали по старому делу о восстании, которое еще в 1925-м было прекращено производством по «целесообразности». Ничего нового, тянущего на «вышку», у следствия не было, и, судя по всему, рассматривался вариант осуждения Ермакова на какой-то срок. Иначе зачем в марте 1927-го производилось «освидетельствование гр-на Ермакова на предмет выявления состояния здоровья вообще»?
В деле этот акт сохранился. Вот он:
«Гр-н Ермаков Х. В., среднего роста, правильного телосложения, немного ослабленного питания, видимые слизистые бледного цвета. Со стороны внутренних органов отклонений от нормы не отмечается. Психическая деятельность нормальна. Видимых знаков венерического заражения и других заразных заболеваний не отмечается.
На основании наружного осмотра полагаю, что гр-н Ермаков Х. В. в момент освидетельствования страдает в легкой степени малокровием, практически здоров и следовать этапом может
.
(Судмедэксперт: Волковенко».
)
Но нормального или, как иногда говорят, законного суда не получилось — в дело вмешалось всесильное ОГПУ, руководители которого вышли с ходатайством в Президиум ЦИК Союза ССР о предоставлении ОГПУ права вынесения Ермакову внесудебного приговора. Секретарь ЦИК Авель Енукидзе, конечно же, это ходатайство удовлетворил, а особоуполномоченный при Коллегии ОГПУ Фельдман скрепил его своей подписью. 6 июня 1927 года состоялось заседание Коллегии ОГПУ, разумеется, без присутствия подсудимого, на котором было принято постановление: «Ермакова Харлампия Васильевича расстрелять». 17 июня приговор был приведен в исполнение.
Напомню, что чуть больше года назад Михаил Шолохов впервые написал Ермакову, а потом так сильно его полюбил, что чуть ли не буквально списал с него своего главного героя, на котором держится весь роман. Представьте на минуту, что Шолохов не познакомился с Ермаковым… Значит, не было бы Григория Мелехова, ставшего символом вольного Дона. Не исключено, что был бы кто-то другой — другой, но не Мелехов.
Так соединились три судьбы: Харлампия Ермакова, Михаила Шолохова и Григория Мелехова. Судя по всему, Шолохов не остался безучастным к судьбе Ермакова, вероятно, он писал письма, звонил, требовал разобраться. Не случайно в одной из бесед Сталин раздраженно заметил, что если Шолохов не поумнеет, то «у партии найдутся все возможности подыскать для «Тихого Дона» другого автора».
Шолохову передали эти слова — и он поумнел. Так поумнел, что навсегда ушел в себя, не создав больше ничего, равного своему первому роману. Не зря же в одной из конфиденциальных бесед Михаил Александрович сказал:
«Вы не ждите от меня чего-нибудь значительнее «Тихого Дона». Я сгорел, работая над ним».
Оглавление
