Фёдор Михайлович Достоевский неслучайно уделяет описанию теории Раскольникова в романе «Преступление и наказание» такое большое внимание. Она не плод фантазии великого писателя.
Среди современников Достоевского было много молодых образованных людей, увлекающихся идеями Ницше. Именно его учение порождало подобные убеждения, популярные среди молодёжи, пытающейся найти выход из унизительного нищенского положения.
Произведение талантливого писателя поднимало актуальные проблемы современного общества. Преступность, пьянство, проституция – пороки, порождённые социальным неравенством, захлестнули Россию. Пытаясь уйти от страшной реальности, люди увлекались идей индивидуализма, забывали о вечных нравственных ценностях и заповедях христианской религии.
Теория Раскольникова в романе Достоевского
“Тварь ли я дрожащая или право имею” — именно этой цитатой можно описать теорию главного героя романа “Преступление и наказание” Родиона Раскольникова. Как видно из его слов смысл теории заключается в разделении людей на две части. На основе философии Раскольникова развивается сюжет романа.
Основой произведения Федора Михайловича Достоевского является преступление, совершенное из-за жестоких соображений главного героя. Почвой для них послужила окружающая нищета, бедность народа.
К первой группе, тварям дрожащим, Раскольников отнес самых обыкновенных людей. Они не отличались значительным состоянием, напротив, их жизнь была скупа и однообразна. Такие люди составляли основу населения. Они не ставят целей на жизнь, основная их задача — выживание, зачастую за счет горя других. У этого слоя нет моральных принципов: богохульство, разврат и алкоголь — их верные спутники.
Второй группе повезло больше. Родион считает, что представители этой части живут в абсолютно другом мире, где нет нужды и грязи. Их число невелико, однако их возможности в несколько раз больше, чем у других. Их руками вершится правосудие. По мнению героя беззаконие для тех, кто “право имеет” — обычное дело, которое необходимо осуществлять для блага людей.
По началу их действия вызывают бурную реакцию и искреннее непонимание у массы, но оставляют заметный след в истории, как Наполеон. Именно к таким деятелям правосудия относит себя главный герой романа. Чтобы удостовериться в работоспособности своей теории он совершает страшное преступление — убивает старуху-процентщицу.
Теория рушится сразу после свершения убийства. Идея помочь множеству нищих путем убийства состоятельной старухи оказалась неудачной. Кроме того, после встречи с Лужиным и Свидригайловым Родион осознает, что взгляды собеседников на жизнь схожи. Он стал похож на людей, которых не хотел видеть в своем мире.
По мнению Раскольникова, те, у кого есть “право”, могут избавиться от них. Но, размышляя о содеянном, он приходит к выводу, что они наиболее близки к его философии. А те, кто дорог сердцу — семья, Мармеладовы — по его собственному учению относятся к “тварям”.
Раскольников окончательно запутался, он сходи с ума, утопая в собственных мыслях. Ему кажется, что убив старуху и Лизавету он убил и себя. Его теория не имеет смысла. Будучи на каторге, он пришел к выводу, что злодеяния не смогут породить благо. Мир может спасти только добро и сострадание, которые появляются как лучик света в этом темном царстве.
Разочарования Родиона
Совершив продуманное до мелочей убийство, Родион начинает себя исследовать по собственной теории. Он понимает, что преступление не сделало его высшим видом. Он так и остался «тварью дрожащей», мучающейся от содеянного. Жизнь «вши», как юноша назвал старуху-процентщицу, не должна была волновать. На деле все стало совершенно другим. Стать великим и переступить через обыкновенных людей Раскольников не смог. Перед ним открывается путь в пропасть, в которой отлично себя чувствуют такие, как Свидригайлов, или быть ближе к Соне Мармеладовой, сохраняющей чистоту души. Родион начинает новый путь, о его будущем ничего не говорит автор. Он оставляет за читателем возможность развития нового сюжета, уже совершенно другой истории.
Право сильной личности на преступление
Что же представляла собой знаменитая теория Раскольникова? Люди, по мнению студента, от рождения подразделяются на две категории. Одни относятся к высшему классу избранных «имеющих дар или талант сказать в среде своей новое слово». Им предначертана необычная судьба. Они делают великие открытия, вершат историю, двигают прогресс.
Человек, подобный Наполеону, может ради высшей цели совершать преступления, подвергать других смертельной опасности, переступать через кровь. Их не пугают законы. Для них не существует нравственных принципов.
Такие особи рода человеческого могут не думать о последствиях своего поведения и стремятся к достижению своей цели несмотря ни на что. Они «право имеющие». Остальная масса людей – материал, «служащий единственно для зарождения себе подобных».
Обладая непомерной гордостью, Раскольников причислял себя к избранным. Убийство жадной старухи, совершённое молодым человеком – проверка теории на себе. «Избранный» легко переступает через кровь, чтобы потом облагодетельствовать всё человечество. Чувства сожаления, угрызения совести неведомы такому человеку. Так считает главный герой романа.
Жизнь расставляет всё по своим местам. Родион Раскольников, совершив страшное преступление, оказывается в мучительной изоляции. Он, переступивший нравственную черту, несчастен, отлучён от общения с родными людьми, обречён на одиночество. «Я не старуху убил, я себя убил», – восклицает Раскольников.
Убийство ставит доброго и благородного по натуре юношу в один ряд с такими порочными личностями, как Свидригайлов и Лужин. Ведь они тоже игнорировали нравственные законы, жили, думая только о собственном благополучии. «Мы одного поля ягоды», – говорит герою Свидригайлов.
Переживания главного героя являются самым страшным наказанием и доказательством его заблуждений. Лишь раскаявшись в содеянном и обратившись к богу, Раскольников собирает свою «расколотую» душу, обретает покой и счастье. Преданность и любовь Сони Мармеладовой заставляют забыть о своих заблуждениях и возродиться для новой жизни.
Отрывок из главы V части третьей «Преступления и наказания». См. краткое содержание этой главы и всего романа целиком.
…Порфирий Петрович мигом воротился. Он вдруг как-то повеселел.
– У меня, брат, со вчерашнего твоего голова… Да и весь я как-то развинтился, – начал он совсем другим тоном, смеясь, к Разумихину.
– А что, интересно было? Я ведь вас вчера на самом интересном пункте бросил? Кто победил?
– Да никто, разумеется. На вековечные вопросы съехали, на воздусех парили.
Теория Раскольникова
– Вообрази, Родя, на что вчера съехали: есть или нет преступление? Говорил, что до чертиков доврались!
– Что ж удивительного? Обыкновенный социальный вопрос, – рассеянно ответил Раскольников.
– Вопрос был не так формулирован, – заметил Порфирий.
– Не совсем так, это правда, – тотчас же согласился Разумихин, торопясь и разгорячаясь по обыкновению. – Видишь, Родион: слушай и скажи свое мнение. Я хочу. Я из кожи лез вчера с ними и тебя поджидал; я и им про тебя говорил, что придешь… Началось с воззрения социалистов. Известно воззрение: преступление есть протест против ненормальности социального устройства – и только, и ничего больше, и никаких причин больше не допускается, – и ничего!..
– Вот и соврал! – крикнул Порфирий Петрович. Он видимо оживлялся и поминутно смеялся, смотря на Разумихина, чем еще более поджигал его.
– Н-ничего не допускается! – с жаром перебил Разумихин, – не вру!.. Я тебе книжки ихние покажу: всё у них потому, что «среда заела»[1], – и ничего больше! Любимая фраза! Отсюда прямо, что если общество устроить нормально, то разом и все преступления исчезнут, так как не для чего будет протестовать, и все в один миг станут праведными. Натура не берется в расчет, натура изгоняется, натуры не полагается! У них не человечество, развившись историческим, живым путем до конца, само собою обратится наконец в нормальное общество, а, напротив, социальная система, выйдя из какой-нибудь математической головы, тотчас же и устроит всё человечество и в один миг сделает его праведным и безгрешным, раньше всякого живого процесса, без всякого исторического и живого пути! Оттого-то они так инстинктивно и не любят историю: «безобразия одни в ней да глупости» – и всё одною только глупостью объясняется! Оттого так и не любят живого процесса жизни: не надо живой души! Живая душа жизни потребует, живая душа не послушается механики, живая душа подозрительна, живая душа ретроградна! А тут хоть и мертвечинкой припахивает, из каучука сделать можно, – зато не живая, зато без воли, зато рабская, не взбунтуется! И выходит в результате, что всё на одну только кладку кирпичиков да на расположение коридоров и комнат в фаланстере[2] свели! Фаланстера-то и готова, да натура-то у вас для фаланстеры еще не готова, жизни хочет, жизненного процесса еще не завершила, рано на кладбище! С одной логикой нельзя через натуру перескочить! Логика предугадает три случая, а их миллион! Отрезать весь миллион и всё на один вопрос о комфорте свести! Самое легкое разрешение задачи! Соблазнительно ясно, и думать не надо! Главное – думать не надо! Вся жизненная тайна на двух печатных листках умещается!
– Ведь вот прорвался, барабанит! За руки держать надо, – смеялся Порфирий. – Вообразите, – обернулся он к Раскольникову, – вот так же вчера вечером, в одной комнате, в шесть голосов, да еще пуншем напоил предварительно, – можете себе представить? Нет, брат, ты врешь: «среда» многое в преступлении значит; это я тебе подтвержу.
– И сам знаю, что много, да ты вот что скажи: сорокалетний бесчестит десятилетнюю девочку, – среда, что ль, его на это понудила?
– А что ж, оно в строгом смысле, пожалуй, что и среда, – с удивительною важностью заметил Порфирий, – преступление над девочкой очень и очень даже можно «средой» объяснить.
Разумихин чуть в бешенство не пришел.
– Ну, да хочешь я тебе сейчас выведу, – заревел он, – что у тебя белые ресницы единственно оттого только, что в Иване Великом тридцать пять сажен высоты, и выведу ясно, точно, прогрессивно и даже с либеральным оттенком? Берусь! Ну, хочешь пари!
– Принимаю! Послушаем, пожалуйста, как он выведет!
– Да ведь всё притворяется, черт! – вскричал Разумихин, вскочил и махнул рукой. – Ну стоит ли с тобой говорить! Ведь он это всё нарочно, ты еще не знаешь его, Родион! И вчера их сторону принял, только чтобы всех одурачить. И что ж он говорил вчера, господи! А они-то ему обрадовались!.. Ведь он по две недели таким образом выдерживает. Прошлого года уверил нас для чего-то, что в монахи идет: два месяца стоял на своем! Недавно вздумал уверять, что женится, что всё уж готово к венцу Платье даже новое сшил. Мы уж стали его поздравлять. Ни невесты, ничего не бывало: всё мираж!
– А вот соврал! Я платье сшил прежде. Мне по поводу нового платья и пришло в голову вас всех поднадуть.
– В самом деле вы такой притворщик? – спросил небрежно Раскольников.
– А вы думали, нет? Подождите, я и вас проведу – ха-ха-ха! Нет, видите ли-с, я вам всю правду скажу. По поводу всех этих вопросов, преступлений, среды, девочек мне вспомнилась теперь, – а впрочем, и всегда интересовала меня, – одна ваша статейка: «О преступлении».. или как там у вас, забыл название, не помню. Два месяца назад имел удовольствие в «Периодической речи» прочесть.
– Моя статья? В «Периодической речи»? – с удивлением спросил Раскольников, – я действительно написал, полгода назад, когда из университета вышел, по поводу одной книги, одну статью, но я снес ее тогда в газету «Еженедельная речь», а не в «Периодическую».
– А попала в «Периодическую».
– Да ведь «Еженедельная речь» перестала существовать[3], потому тогда и не напечатали…
– Это правда-с; но, переставая существовать, «Еженедельная речь» соединилась с «Периодическою речью», а потому и статейка ваша, два месяца назад, явилась в «Периодической речи». А вы не знали?
Раскольников действительно ничего не знал.
– Помилуйте, да вы деньги можете с них спросить за статью! Какой, однако ж, у вас характер! Живете так уединенно, что таких вещей, до вас прямо касающихся, не ведаете. Это ведь факт-с.
– Браво, Родька! И я тоже не знал! – вскричал Разумихин. – Сегодня же в читальню забегу и нумер спрошу! Два месяца назад? Которого числа? Всё равно разыщу! Вот штука-то! И не скажет!
– А вы почему узнали, что статья моя? Она буквой подписана.
– А случайно, и то на днях. Через редактора; я знаком… Весьма заинтересовался.
– Я рассматривал, помнится, психологическое состояние преступника в продолжение всего хода преступления.
– Да-с, и настаиваете, что акт исполнения преступления сопровождается всегда болезнию. Очень, очень оригинально, но… меня, собственно, не эта часть вашей статейки заинтересовала, а некоторая мысль, пропущенная в конце статьи, но которую вы, к сожалению, проводите только намеком, неясно… Одним словом, если припомните, проводится некоторый намек на то, что существуют на свете будто бы некоторые такие лица, которые могут… то есть не то что могут, а полное право имеют совершать всякие бесчинства и преступления, и что для них будто бы и закон не писан.
Раскольников усмехнулся усиленному и умышленному искажению своей идеи.
– Как? Что такое? Право на преступление? Но ведь не потому, что «заела среда»? – с каким-то даже испугом осведомился Разумихин.
– Нет, нет, не совсем потому, – ответил Порфирий. – Всё дело в том, что в ихней статье все люди как-то разделяются на «обыкновенных» и «необыкновенных». Обыкновенные должны жить в послушании и не имеют права переступать закона, потому что они, видите ли, обыкновенные. А необыкновенные имеют право делать всякие преступления и всячески преступать закон, собственно потому, что они необыкновенные. Так у вас, кажется, если только не ошибаюсь?
– Да как же это? Быть не может, чтобы так! – в недоумении бормотал Разумихин.
Раскольников усмехнулся опять. Он разом понял, в чем дело и на что его хотят натолкнуть; он помнил свою статью. Он решился принять вызов.
См. также статьи: Идея Раскольникова о праве сильной личности, Путь и подготовка Раскольникова к преступлению, Теория Раскольникова, Крушение теории Раскольникова, В чём ошибочность теории Раскольникова?
– Это не совсем так у меня, – начал он просто и скромно. – Впрочем, признаюсь, вы почти верно ее изложили, даже, если хотите, и совершенно верно… (Ему точно приятно было согласиться, что совершенно верно). Разница единственно в том, что я вовсе не настаиваю, чтобы необыкновенные люди непременно должны и обязаны были творить всегда всякие бесчинства, как вы говорите. Мне кажется даже, что такую статью и в печать бы не пропустили. Я просто-запросто намекнул, что «необыкновенный» человек имеет право… то есть не официальное право, а сам имеет право разрешить своей совести перешагнуть… через иные препятствия, и единственно в том только случае, если исполнение его идеи (иногда спасительной, может быть, для всего человечества) того потребует. Вы изволите говорить, что статья моя неясна; я готов ее вам разъяснить, по возможности. Я, может быть, не ошибусь, предполагая, что вам, кажется, того и хочется; извольте-с. По-моему, если бы Кеплеровы и Ньютоновы открытия вследствие каких-нибудь комбинаций никоим образом не могли бы стать известными людям иначе как с пожертвованием жизни одного, десяти, ста и так далее человек, мешавших бы этому открытию или ставших бы на пути как препятствие, то Ньютон имел бы право, и даже был бы обязан… устранить этих десять или сто человек, чтобы сделать известными свои открытия всему человечеству. Из этого, впрочем, вовсе не следует, чтобы Ньютон имел право убивать кого вздумается, встречных и поперечных, или воровать каждый день на базаре. Далее, помнится мне, я развиваю в моей статье, что все… ну, например, хоть законодатели и установители человечества, начиная с древнейших, продолжая Ликургами, Солонами, Магометами, Наполеонами и так далее, все до единого были преступники, уже тем одним, что, давая новый закон, тем самым нарушали древний, свято чтимый обществом и от отцов перешедший, и, уж конечно, не останавливались и перед кровью, если только кровь (иногда совсем невинная и доблестно пролитая за древний закон) могла им помочь. Замечательно даже, что большая часть этих благодетелей и установителей человечества были особенно страшные кровопроливцы. Одним словом, я вывожу, что и все, не то что великие, но и чуть-чуть из колеи выходящие люди, то есть чуть-чуть даже способные сказать что-нибудь новенькое, должны, по природе своей, быть непременно преступниками, – более или менее, разумеется. Иначе трудно им выйти из колеи, а оставаться в колее они, конечно, не могут согласиться, опять-таки по природе своей, а по-моему, так даже и обязаны не соглашаться. Одним словом, вы видите, что до сих пор тут нет ничего особенно нового. Это тысячу раз было напечатано и прочитано. Что же касается до моего деления людей на обыкновенных и необыкновенных, то я согласен, что оно несколько произвольно, но ведь я же на точных цифрах и не настаиваю. Я только в главную мысль мою верю. Она именно состоит в том, что люди, по закону природы, разделяются вообще на два разряда: на низший (обыкновенных), то есть, так сказать, на материал, служащий единственно для зарождения себе подобных, и собственно на людей, то есть имеющих дар или талант сказать в среде своей новое слово. Подразделения тут, разумеется, бесконечные, но отличительные черты обоих разрядов довольно резкие: первый разряд, то есть материал, говоря вообще, люди по натуре своей консервативные, чинные, живут в послушании и любят быть послушными. По-моему, они и обязаны быть послушными, потому что это их назначение, и тут решительно нет ничего для них унизительного. Второй разряд, все преступают закон, разрушители или склонны к тому, судя по способностям. Преступления этих людей, разумеется, относительны и многоразличны; большею частью они требуют, в весьма разнообразных заявлениях, разрушения настоящего во имя лучшего. Но если ему надо, для своей идеи, перешагнуть хотя бы и через труп, через кровь, то он внутри себя, по совести, может, по-моему, дать себе разрешение перешагнуть через кровь, – смотря, впрочем, по идее и по размерам ее, – это заметьте. В этом только смысле я и говорю в моей статье об их праве на преступление. (Вы припомните, у нас ведь с юридического вопроса началось). Впрочем, тревожиться много нечего: масса никогда почти не признает за ними этого права, казнит их и вешает (более или менее) и тем, совершенно справедливо, исполняет консервативное свое назначение, с тем, однако ж, что в следующих поколениях эта же масса ставит казненных на пьедестал и им поклоняется (более или менее). Первый разряд всегда – господин настоящего, второй разряд – господин будущего. Первые сохраняют мир и приумножают его численно; вторые двигают мир и ведут его к цели. И те, и другие имеют совершенно одинаковое право существовать. Одним словом, у меня все равносильное право имеют, и – vive la guerre eternelle[4], – до Нового Иерусалима, разумеется!
– Так вы все-таки верите же в Новый Иерусалим?[5]
– Верую, – твердо отвечал Раскольников; говоря это и в продолжение всей длинной тирады своей, он смотрел в землю, выбрав себе точку на ковре.
– И-и-и в бога веруете? Извините, что так любопытствую.
– Верую, – повторил Раскольников, поднимая глаза на Порфирия.
– И-и в воскресение Лазаря веруете?
– Ве-верую. Зачем вам всё это?
– Буквально веруете?
– Буквально.
– Вот как-с… так полюбопытствовал. Извините-с. Но позвольте, – обращаюсь к давешнему, – ведь их не всегда же казнят; иные напротив…
– Торжествуют при жизни? О да, иные достигают и при жизни, и тогда…
– Сами начинают казнить?
– Если надо и, знаете, даже большею частью. Вообще замечание ваше остроумно.
– Благодарю-с. Но вот что скажите: чем же бы отличить этих необыкновенных-то от обыкновенных? При рождении, что ль, знаки такие есть? Я в том смысле, что тут надо бы поболее точности, так сказать, более наружной определенности: извините во мне естественное беспокойство практического и благонамеренного человека, но нельзя ли тут одежду, например, особую завести, носить что-нибудь, клеймы там, что ли, какие?.. Потому, согласитесь, если произойдет путаница и один из одного разряда вообразит, что он принадлежит к другому разряду, и начнет «устранять все препятствия», как вы весьма счастливо выразились, так ведь тут…
– О, это весьма часто бывает! Это замечание ваше еще даже остроумнее давешнего..
– Благодарю-с..
– Не стоит-с; но примите в соображение, что ошибка возможна ведь только со стороны первого разряда, то есть «обыкновенных» людей (как я, может быть очень неудачно, их назвал). Несмотря на врожденную склонность их к послушанию, по некоторой игривости природы, в которой не отказано даже и корове, весьма многие из них любят воображать себя передовыми людьми, «разрушителями» и лезть в «новое слово», и это совершенно искренно-с. Действительно же новых они в то же время весьма часто не замечают и даже презирают, как отсталых и унизительно думающих людей. Но, по-моему, тут не может быть значительной опасности, и вам, право, нечего беспокоиться, потому что они никогда далеко не шагают. За увлечение, конечно, их можно иногда бы посечь, чтобы напомнить им свое место, но не более; тут и исполнителя даже не надо: они сами себя посекут, потому что очень благонравны; иные друг дружке эту услугу оказывают, а другие сами себя собственноручно… Покаяния разные публичные при сем на себя налагают, – выходит красиво и назидательно, одним словом, вам беспокоиться нечего… Такой закон есть.
– Ну, по крайней мере с этой стороны, вы меня хоть несколько успокоили; но вот ведь опять беда-с: скажите, пожалуйста, много ли таких людей, которые других-то резать право имеют, «необыкновенных-то» этих? Я, конечно, готов преклониться, но ведь согласитесь, жутко-с, если уж очень-то много их будет, а?
– О, не беспокойтесь и в этом, – тем же тоном продолжал Раскольников. – Вообще людей с новою мыслию, даже чуть-чуть только способных сказать хоть что-нибудь новое, необыкновенно мало рождается, даже до странности мало. Ясно только одно, что порядок зарождения людей, всех этих разрядов и подразделений, должно быть, весьма верно и точно определен каким-нибудь законом природы. Закон этот, разумеется, теперь неизвестен, но я верю, что он существует и впоследствии может стать и известным. Огромная масса людей, материал, для того только и существует на свете, чтобы наконец, чрез какое-то усилие, каким-то таинственным до сих пор процессом, посредством какого-нибудь перекрещивания родов и пород, понатужиться и породить наконец на свет, ну хоть из тысячи одного, хотя сколько-нибудь самостоятельного человека. Еще с более широкою самостоятельностию рождается, может быть, из десяти тысяч один (я говорю примерно, наглядно). Еще с более широкою – из ста тысяч один. Гениальные люди – из миллионов, а великие гении, завершители человечества, – может быть, по истечении многих тысячей миллионов людей на земле. Одним словом, в реторту, в которой всё это происходит, я не заглядывал. Но определенный закон непременно есть и должен быть; тут не может быть случая.
– Да что вы оба, шутите, что ль? – вскричал наконец Разумихин. – Морочите вы друг друга иль нет? Сидят и один над другим подшучивают! Ты серьезно, Родя?
Раскольников молча поднял на него свое бледное и почти грустное лицо и ничего не ответил. И странною показалась Разумихину, рядом с этим тихим и грустным лицом, нескрываемая, навязчивая, раздражительная и невежливая язвительность Порфирия.
– Ну, брат, если действительно это серьезно, то… Ты, конечно, прав, говоря, что это не ново и похоже на всё, что мы тысячу раз читали и слышали; но что действительно оригинально во всем этом, – и действительно принадлежит одному тебе, к моему ужасу, – это то, что все-таки кровь по совести разрешаешь, и, извини меня, с таким фанатизмом даже… В этом, стало быть, и главная мысль твоей статьи заключается. Ведь это разрешение крови по совести, это… это, по-моему, страшнее, чем бы официальное разрешение кровь проливать, законное…
– Совершенно справедливо, – страшнее-с, – отозвался Порфирий.
– Нет, ты как-нибудь да увлекся! Тут ошибка. Я прочту… Ты увлекся! Ты не можешь так думать… Прочту.
– В статье всего этого нет, там только намеки, – проговорил Раскольников.
– Так-с, так-с, – не сиделось Порфирию, – мне почти стало ясно теперь, как вы на преступление изволите смотреть-с, но… уж извините меня за мою назойливость (беспокою уж очень вас, самому совестно!) – видите ли-с: успокоили вы меня давеча очень-с насчет ошибочных-то случаев смешения обоих разрядов, но… меня всё тут практические разные случаи опять беспокоят! Ну как иной какой-нибудь муж, али юноша, вообразит, что он Ликург али Магомет… – будущий, разумеется, – да и давай устранять к тому все препятствия… Предстоит, дескать, далекий поход, а в поход деньги нужны… ну и начнет добывать себе для похода… знаете?
Заметов вдруг фыркнул из своего угла. Раскольников даже глаз на него не поднял.
– Я должен согласиться, – спокойно отвечал он, – что такие случаи действительно должны быть. Глупенькие и тщеславные особенно на эту удочку попадаются; молодежь в особенности.
– Вот видите-с. Ну так как же-с?
– Да и так же, – усмехнулся Раскольников, – не я в этом виноват. Так есть и будет всегда. Вот он (он кивнул на Разумихина) говорил сейчас, что я кровь разрешаю. Так что же? Общество ведь слишком обеспечено ссылками, тюрьмами, судебными следователями, каторгами, – чего же беспокоиться? И ищите вора!..
– Ну, а коль сыщем?
– Туда ему и дорога.
– Вы-таки логичны. Ну-с, а насчет его совести-то?
– Да какое вам до нее дело?
– Да так уж, по гуманности-с.
– У кого есть она, тот страдай, коль сознает ошибку. Это и наказание ему, – опричь каторги.
– Ну а действительно-то гениальные, – нахмурясь, спросил Разумихин, – вот те-то, которым резать-то право дано, те так уж и должны не страдать совсем, даже за кровь пролитую?
– Зачем тут слово: должны? Тут нет ни позволения, ни запрещения. Пусть страдает, если жаль жертву… Страдание и боль всегда обязательны для широкого сознания и глубокого сердца[6]. Истинно великие люди, мне кажется, должны ощущать на свете великую грусть[7], – прибавил он вдруг задумчиво, даже не в тон разговора.
Он поднял глаза, вдумчиво посмотрел на всех, улыбнулся и взял фуражку. Он был слишком спокоен сравнительно с тем, как вошел давеча, и чувствовал это. Все встали.
– Ну-с, браните меня или нет, сердитесь иль нет, а я не могу утерпеть, – заключил опять Порфирий Петрович, – позвольте еще вопросик один (очень уж я вас беспокою-с!), одну только маленькую идейку хотел пропустить, единственно только чтобы не забыть-с…
– Хорошо, скажите вашу идейку, – серьезный и бледный стоял перед ним в ожидании Раскольников.
– Ведь вот-с… право, не знаю, как бы удачнее выразиться… идейка-то уж слишком игривенькая… психологическая-с… Ведь вот-с, когда вы вашу статейку-то сочиняли, – ведь уж быть того не может, хе-хе! чтобы вы сами себя не считали, ну хоть на капельку, – тоже человеком «необыкновенным» и говорящим новое слово, – в вашем то есть смысле-с… Ведь так-с?
– Очень может быть, – презрительно ответил Раскольников.
Разумихин сделал движение.
– А коль так-с, то неужели вы бы сами решились – ну там ввиду житейских каких-нибудь неудач и стеснений или для споспешествования как-нибудь всему человечеству – перешагнуть через препятствие-то?.. Ну, например, убить и ограбить?..
И он как-то вдруг опять подмигнул ему левым глазом и рассмеялся неслышно, – точь-в-точь как давеча.
– Если б я и перешагнул, то уж, конечно, бы вам не сказал, – с вызывающим, надменным презрением ответил Раскольников.
– Нет-с, это ведь я так только интересуюсь, собственно, для уразумения вашей статьи, в литературном только одном отношении-с…
«Фу, как это явно и нагло!» – с отвращением подумал Раскольников.
– Позвольте вам заметить, – отвечал он сухо, – что Магометом иль Наполеоном я себя не считаю… ни кем бы то ни было из подобных лиц, следственно, и не могу, не быв ими, дать вам удовлетворительного объяснения о том, как бы я поступил.
– Ну, полноте, кто ж у нас на Руси себя Наполеоном теперь не считает? – с страшною фамильярностию произнес вдруг Порфирий. Даже в интонации его голоса было на этот раз нечто уж особенно ясное.
– Уж не Наполеон ли какой будущий и нашу Алену Ивановну на прошлой неделе топором укокошил? – брякнул вдруг из угла Заметов.
Раскольников молчал и пристально, твердо смотрел на Порфирия. Разумихин мрачно нахмурился. Ему уж и прежде стало как будто что-то казаться. Он гневно посмотрел кругом. Прошла минута мрачного молчания. Раскольников повернулся уходить.
– Вы уж уходите! – ласково проговорил Порфирий, чрезвычайно любезно протягивая руку. – Очень, очень рад знакомству А насчет вашей просьбы не имейте и сомнения. Так-таки и напишите, как я вам говорил. Да лучше всего зайдите ко мне туда сами… как-нибудь на днях… да хоть завтра. Я буду там часов этак в одиннадцать, наверно. Всё и устроим… поговорим… Вы же, как один из последних, там бывших, может, что-нибудь и сказать бы нам могли… – прибавил он с добродушнейшим видом.
– Вы хотите меня официально допрашивать, со всею обстановкой? – резко спросил Раскольников.
– Зачем же-с? Покамест это вовсе не требуется. Вы не так поняли. Я, видите ли, не упускаю случая и… и со всеми закладчиками уже разговаривал… от иных отбирал показания… а вы, как последний… Да вот, кстати же! – вскрикнул он, чему-то внезапно обрадовавшись, – кстати вспомнил, что ж это я!.. – повернулся он к Разумихину, – вот ведь ты об этом Николашке мне тогда уши промозолил… ну, ведь и сам знаю, сам знаю, – повернулся он к Раскольникову, – что парень чист, да ведь что ж делать, и Митьку вот пришлось обеспокоить… вот в чем дело-с, вся-то суть-с: проходя тогда по лестнице… позвольте: ведь вы в восьмом часу были-с?
– В восьмом, – отвечал Раскольников, неприятно почувствовав в ту же секунду, что мог бы этого и не говорить.
– Так проходя-то в восьмом часу-с, по лестнице-то, не видали ль хоть вы, во втором-то этаже, в квартире-то отворенной – помните? – двух работников или хоть одного из них? Они красили там, не заметили ли? Это очень, очень важно для них!..
– Красильщиков? Нет, не видал… – медленно и как бы роясь в воспоминаниях отвечал Раскольников, в тот же миг напрягаясь всем существом своим и замирая от муки поскорей бы отгадать, в чем именно ловушка, и не просмотреть бы чего? – Нет, не видал, да и квартиры такой, отпертой, что-то не заметил… а вот в четвертом этаже (он уже вполне овладел ловушкой и торжествовал) – так помню, что чиновник один переезжал из квартиры… напротив Алены Ивановны… помню… это я ясно помню… солдаты диван какой-то выносили и меня к стене прижали… а красильщиков – нет, не помню, чтобы красильщики были… да и квартиры отпертой нигде, кажется, не было. Да; не было…
– Да ты что же! – крикнул вдруг Разумихин, как бы опомнившись и сообразив, – да ведь красильщики мазали в самый день убийства, а ведь он за три дня там был? Ты что спрашиваешь-то?
– Фу! перемешал! – хлопнул себя по лбу Порфирий. – Черт возьми, у меня с этим делом ум за разум заходит! – обратился он, как бы даже извиняясь, к Раскольникову, – нам ведь так бы важно узнать, не видал ли кто их, в восьмом-то часу, в квартире-то, что мне и вообразись сейчас, что вы тоже могли бы сказать… совсем перемешал!
– Так надо быть внимательнее, – угрюмо заметил Разумихин.
Последние слова были сказаны уже в передней. Порфирий Петрович проводил их до самой двери чрезвычайно любезно. Оба вышли мрачные и хмурые на улицу и несколько шагов не говорили ни слова. Раскольников глубоко перевел дыхание…
[1] …всё у них потому, что «среда заела»… — Формула «среда заела» получила в конце 1850-х — начале 1860-х годов широкое хождение в либеральной и демократической критике и беллетристике как объяснение причин, способствующих росту преступности. Достоевский страстно отвергал эту формулу, противопоставляя ей идею нравственной ответственности личности за свое поведение.
[2] …всё на одну только кладку кирпичиков да на расположение коридоров и комнат в фаланстере свели! — Фаланстерами французский социалист-утопист Шарль Фурье (1772–1837) называл дворцы-общежития людей будущего, основанные на принципах его учения.
[3] Да ведь «Еженедельная речь» перестала существовать… — В 1861 г. «перестала существовать» на № 39 (соединилась с «Московским вестником») газета «Русская речь».
[4] Да здравствует вековечная война (франц.)
[5] Так вы все-таки верите же в Новый Иерусалим? — Выражение «Новый Иерусалим» восходит к Апокалипсису (ср.: «И я, Иоанн, увидел святой град, Иерусалим Новый, сходящий от бога с неба» (Откровение святого Иоанна, гл. 21, ст. 1–3)). В книге Нового завета, принадлежавшей Достоевскому, это место отмечено карандашом.
По учению сенсимонистов, вера в Новый Иерусалим означала веру в наступление будущего «золотого века».
[6] Страдание и боль всегда обязательны для широкого сознания и глубокого сердца. — Эти строки близки к высказываниям Достоевского о «беспокойном и тоскующем Базарове (признак великого сердца), несмотря на весь его нигилизм» («Зимние заметки о летних впечатлениях»). Базаров с его тоской, вечным беспокойством и неудовлетворенностью не был безразличен Достоевскому в период раздумий над образом Раскольникова.
[7] Истинно великие люди — должны ощущать на свете великую грусть… — «Цезарь, — пишет Ш. Фурье, — достигнув престола мира, был поражен тем, что в таком высоком положении нашел лишь пустоту и тоску» (Фурье Ш. Избр. соч. М., 1947. Т. 1. С. 196).
Сочинение про теорию Раскольникова
Произведение Федора Достоевского “Преступление и наказание” рассматривает тяжелый личностный конфликт главного героя – бывшего петербуржского студента Родиона Раскольникова. Нищета на протяжении уже долгого времени рушит жизнь его и всей его семьи.
Много раздумывая о том, как же изменить такое положение вещей, Раскольников написал статью, выдвинув идею о том, что всех людей можно условно поделить на высших, героев, которые влияют на ход истории, совершают великие дела и всех остальных людей, являющихся для них лишь средством, материалом, “тварями дрожащими”.
Все, что имеют право делать последние, являясь жалкими и недостойными членами общества, это послушно жить и закона не нарушать. Эти самые законы для них как раз и создает первая категория, “собственно людей”, имея таким образом неограниченное влияние над основной массой.
Теории Родиона Раскольникова не зря уделяется так много внимания при изучении романа “Преступление и наказание”. Она, фактически, стала элементом, порождающим тему произведения. Раскольников, несмотря на то, что как он, так и его семья, были нищими и несчастными, совершает убийство, а затем и двойное убийство, вовсе не по этим причинам.
Во всем он руководствуется своей собственной теорией. Основным мотивом совершения Раскольниковым преступления как раз было выяснить, принадлежит он к разряду дрожащих тварей или все-таки право имеет.
Деля всех людей на разряды (первый и второй, низший и собственно людей), Родион мучается вопросом, к какому же из них принадлежит он сам. Собственно, чтобы узнать это, он и решается на убийство.
Интересней всего перед читателем предстает исход данной проверки. Раскольников, веруя в истинность собственной теории, убивает богатую старушонку. Но значит ли это, что он априори принадлежит к той высшей категории людей, которые правят миром и творят историю?
Нет, и об этом нам сообщает сам лирический герой. Сомнения и угрызения совести продолжают терзать его на протяжении еще долгого времени. Он разочаровывается в своей теории и даже в себе самом. Убить-то он убил, но, если бы и, правда, причислялся к высшему разряду, даже говорить о муках совести было бы неуместно.
Настоящему Наполеону не нужна была бы подобная теория или какие-либо оправдания своих же действий. Он не сидел бы часами, раздумывая и частично даже сожалея о содеянном. Так и выяснил Раскольников, что никакой он на самом деле не Наполеон, а лишь очередная дрожащая тварь, низший человек, совсем обычный и заурядный. Так и рухнула его теория.
Предпосылки появления теории
В произведении теория Раскольникова отражается в некогда написанной студентом статье, которую герою кратко излагает во время беседы Порфирий Петрович. Саму статью целиком в напечатанном виде Достоевский в роман включать не стал.
Суть главной идеи, которую выдвигает Раскольников в своей теории, сводится к разделению всех существующих людей на два типа: на «тварей дрожащих», обыкновенных, ничем не примечательных людей, представляющих собой лишь «материал» для продолжения человеческого рода и на «право имеющих», людей исключительных, ведущих за собой человечество.
- Для «необыкновенных», великих людей не существуют общепринятых норм морали, они не сокрушаются из-за своих деяний;
- в случае необходимости они способны нарушить установленный закон, пожертвовав хоть тысячами людей ради светлого будущего;
- такие деяния не будут считаться преступными, поскольку это необходимая жертва «во имя лучшего», принесённая во благо других людей.
Теория базируется на постулатах Ницше о сверхчеловеке, а в качестве эталона человека исключительного Раскольников видит императора Франции Наполеона.
Страшные последствия теории Раскольникова
Главный герой романа Ф. М. Достоевского, обладая незаурядными способностями, мечтая о великом будущем, вынужден терпеть нужду и унижение. Это пагубно повлияло на психологическое состояние героя. Он оставляет учёбу в университете, запирается в своей душной каморке и обдумывает план страшного преступления.
Случайно подслушанный разговор кажется Раскольникову странным предзнаменованием. Отдельные мысли и фразы повторяли тезисы статьи «О преступлении», написанной им для газеты. Увлечённый идеей молодой человек решается воплотить теорию в жизнь.
Бесчеловечная теория Раскольникова, основанная на идее эгоизма и индивидуализма, антигуманна. Никому не дано распоряжаться жизнями других людей. Совершая подобные поступки, человек нарушает законы нравственности, заповеди христианства. «Не убий», – говорится в библии.
Неслучайно умный Порфирий Петрович, пытаясь разобраться в умозаключениях Родиона Раскольникова, интересуется, каким образом можно отличить необычного человека. Ведь если каждый возомнит себя особенным и начнёт нарушать закон, начнётся хаос! У автора теории нет вразумительного ответа на этот вопрос.
Кто же виноват в том, что умные, добрые, благородные люди увлекались подобными идеями, калечили свою жизнь, губили душу. Достоевский своим романом пытается дать ответ на этот вопрос. Социальное неравенство, нищенское положение большей части трудового народа, «униженных и оскорблённых» толкало людей на этот преступный и безнравственный путь.
Причины возникновения
Эта теория возникла в голове Раскольникова не случайно. Социальная структура общества, бытовые условия, в которых проживал бывший студент, наложили свой отпечаток на психологическое состояние Раскольникова. Достоевский подробно описывает, какова была почва для зарождения столь губительной для разума и души теории, раскрывая подробности жизни Раскольникова через значимые художественные детали.
- Комната Раскольникова, которую он снимает у хозяйки, напоминает о его бедственном материальном положении: это низенькая каморка под крышей, похожая на гроб, в ней тесно, темно и холодно.
- Петербург, по которому гуляет будущий убийца, одной своей атмосферой способен свести с ума, настолько в нём душно, шумно и тоскливо. Город переполнен нищими, пьяными мужиками, продажными женщинами, бездомными. В описании города преобладает жёлтый цвет, напоминающий стены домов для умалишённых.
- Письма, получаемые Родионом от матери вместе с деньгами, рассказывают о нелёгкой обстановке в семье. Раскольников прибывает в подавленном состоянии из-за осознания того, скольким жертвует ради него родная сестра, из-за невозможности защитить её честь после истории в доме Свидригайловых.
- Эпизод, в котором Раскольников сначала пытается совершить гуманный поступок и заступиться за девушку на бульваре, а затем отмахивается от этой ситуации, ощущая всю бессмысленность попыток изменить существующий уклад.
- Сон Раскольникова, в котором он видит детское воспоминание о жестоко и бессмысленно загубленной лошади. С этой лошадью он ассоциирует собственную жизнь.
Будучи мастером в создании психологического портрета, Достоевский с помощью отдельных деталей воссоздает перед нами жизнь героя во всей её неприглядности. Задача автора — продемонстрировать развитие мысли Раскольникова, отследить «психологический ход преступления».
Достоевский не перекладывает ответственность за поступок персонажа на среду, но допускает что среда усугубила внутренний конфликт в душе героя. Однако вина за содеянное полностью лежит на человеке.
Размышление о теории Раскольникова
Главный герой романа «Преступление и наказание» Родион Раскольников живет в бедности без всякой надежды на светлое будущее. По своей сути он человек совсем неплохой – добрый, умный, отзывчивый. Но сжатый тисками суровой реальности Раскольников доходит до изнеможения и отчаяния.
Эти обстоятельства порождают в герои бесчеловечную теорию, согласно которой все люди на Земле делятся на две группы – «тварей дрожащих» и тех, кто «право имеет». Последние вправе совершать преступления, если они оправдываются великой целью.
На такое могут пойти только люди особые, необыкновенные, в руках которых сосредоточена власть, которые достигли больших успехов в науке, религии. Они не только вправе, но даже обязаны идти на радикальные меры, чтобы достигнуть цели, имеющей значение для всего человечества.
Теория строится на утверждении, что всеобщее благо можно достичь только путем истребления меньшинства. Герой ставит над собой эксперимент, пытаясь выяснить, к какой из двух категорий он относится сам. Он склонен причислять себя к «право имеющим», но чтобы убедиться в этом, Раскольников идет на преступление.
Его цель – сделать мир лучше, избавить его от людей, подобных старухе-процентщице. Однако после совершенного убийства не последовал желаемый результат. Злодеяние не принесло никому абсолютно никакой пользы. С этого момента начинается развенчивание оказавшейся несостоятельной теории Раскольникова.
Убийства положило начало душевным терзаниям главного героя. Каждый свой шаг он вынужден делать с опаской, рискуя выдать себя в любой момент. Эксперимент Родиона с треском провалился. Ему не удалось совершить злодеяние и сохранить при этом внутреннее спокойствие.
Он мучается от угрызений совести и, в конце концов, приходит к выводу, что является обычным человеком, той самой «тварью дрожащей». Тяжелым грузом взваливается на него осознание бессмысленности столь и бесчеловечного жестокого поступка.
И все-таки окончательное понимание ситуации приходит к Родиону далеко не сразу. Он все еще продолжает считать свою теорию верной, а в том состоянии отстраненности и отгороженности от всего окружающего мира Раскольников не способен критически посмотреть на вещи, вырваться из цепкого плена собственных идей.
Единственное, что может его спасти, это добрый друг, который выслушает и поймет главного героя, тем самым облегчив его страдания. Таким человеком оказывается Соня Мармеладова, перед которой главный герой раскрывает свою душу. Он прислушивается к ней и в результате признается в содеянном.
За совершенное преступление ему воздается должное наказание. Оказавшись на каторге, Раскольников не сразу приходит к осознанию вины и раскаянию. Но доброта и духовная сила Сони Мармеладовой вразумляют героя и помогают отказаться от своих идей. Полное разрушение бесчеловечной теории происходит в последнем сне Родиона, где люди убивают друг друга ради достижения всеобщего счастья.
Итог всего этого – опустевшая мертвая земля. С этого момента начинается возвращение Раскольникова к жизни. Он приходит к пониманию, что все люди одинаковы, и все они заслуживают счастья, которого можно добиться, помогая своим ближним.
Сны Раскольникова и их значение в романе
В романе «Преступление и наказание» Ф.М.Достоевский большое внимание обращает на внутренний мир главного героя. Читатель может увидеть не только мысли и переживания Раскольникова, но и его сны. На протяжении произведения они встречаются в разных эпизодах, у каждого есть своя эмоциональная окраска и значение.
Первый сон оказывается тяжелым и мрачным. В нем многократно мелькают серые, черные тона; единственные цветные пятна – это зеленый церковный купол и рубашки пьяниц. Действие приходится на раннее детство Раскольникова. Родион испытывает страх перед злостью мужиков в кабаке, но всего в трестах шагах от этого неприятнейшего места находится церковь, о которой герой думает с теплотой.
Сон как бы намекает на концовку романа, в которой выходом из тьмы станет вера в бога. Также же в нем показаны образы смерти и топора. Сновидение возникло на фоне эмоций, испытанных Родионом при виде пьяной девочки на бульваре, и привело к зарождению мыслей об убийстве.
Следующий сон ничуть не приятнее первого. Он представляет собой какофонию безобразных звуков: визга, хрипов, ругательств и воплей. Кошмар не просто пугает Родиона, он пробивает брешь в, казалось бы, неоспоримой теории. Настасья считает, что эти звуки – крик его кипящей крови. Но на самом деле дело скорее не в его крови, а в той, что он собственноручно пролил, убив несчастных женщин. Главный образ в этой сцене – лестница. Она символизирует путь, который преступнику предстоит пройти, чтобы обрести искупление.
Еще два сна относятся к теории Раскольникова. Первый – это Новый Иерусалим, рай, крохотный островок в океане печали и горя, который будет создан самим Родионом-Наполеоном. Второй – опровержение предыдущего. Он больше похож на ад земной, полный людских мучений и ненависти. Это противопоставление выдуманной реальности и той, которая действительно могла бы осуществиться, будь теория верной.
Сны Раскольникова – ещё один способ полноценно раскрыть душевные муки страдающего и потерянного героя. Родион запутан и полон сомнений, но сны не лгут и показывают, что происходит в его душе на самом деле и в каком-то смысле подсказывают ему верный путь. Ф.М.Достоевский не только поработал с их помощью над психологизмом персонажа, но и в иносказательной форме преподнес другие проблемы произведения, позволил читателям предвосхитить развязку, высказал собственную позицию по поводу теории.
Эссе про сны Раскольникова
Во снах такого персонажа, как Раскольников, автором было вложено очень много смысловой нагрузки, которая заключалась в том, чтобы раскрыть характер и образ данного персонажа цело, глубоко и многогранно. Именно благодаря подобным сценам в произведении, где рассказывается о снах героя, читатель может понять весь характер и натуру данного персонажа. Стоит сказать, что по ходу произведения показываются сны героя, и те события, которые происходят в его жизни, находят свое раскрытие и в его сновидениях.
Можно говорить о том, что многие авторы любят добавлять этот элемент в свои работы, так как при помощи данных сцен можно показать, что на самом деле чувствуют персонажи, которые находятся в соответствующем положении. Также, можно говорить и о том, что русские писатели вкладывали в смысл данных сцен то, что герои показывались крайне искренними в те моменты времени, так как невозможно было обмануть свое сознание, находясь в сновидении.
Использовались такие приемы и Пушкиным, и Гончаровым, и Жуковским. Стоит сказать, что значение у сновидений персонажей совершенно различное. Если в одном произведении сны показаны вещими и направляющими, то в другом рассказе они могут не иметь абсолютно никакого смысла. Также, можно отметить и тот факт, что сновидения героев прекрасным образом могли передавать чувства и эмоции героев. Благодаря снам, произведения Достоевского открывали по-настоящему души героев, и раскрывали их характеры.
Вначале герой был показан весьма разумным и спокойным человеком, которому во сне виделись сцены, в которых говорилось о том, что нельзя никого лишать жизни, и вредить окружающим. Однако, после того, как он совершает преступление, его сознание становится мутным, и походит больше на мысли нездорового психически человека. В сценах покаяния, герой обретает вновь свое душевное равновесие и покой.
Первым сном данного персонажа, была сцена, в которой он видел измученную лошадь, которую ему было очень жалко. Стоит сказать о том, что эта сцена шла из далекого прошлого, и связана с тем, что он наблюдал в детстве. Как-то раз, он был свидетелем того, как прохожие люди били лошадь. Он не мог смотреть на это спокойно, и ему было крайне жаль животное. Данная сцена говорит о том, что герой является очень противоречивым персонажем, так как он готов пойти на очень ужасное и бесчеловечное преступление, однако, в нем осталась эмпатия и чувство сострадания к ближним.
🗹
