Цитаты из романа "Дубровский" (160 цитат)

Цитаты из романа «Дубровский» (160 цитат)

Роман «Дубровский» А.С. Пушкина является наиболее известным русским разбойничьим романом, созданном в духе популярного в Англии, Франции и Германии XVIII-XIX веков жанре литературного сочинения, в центре которого находится образ благородного разбойника. В основе романа лежит мысль о моральном разложении русского дворянства и его противостоянии простому народу. Раскрыты темы защиты чести, семейного бесправия, крестьянского бунта. В этой подборке собраны лучшие цитаты из романа «Дубровский».

Может быть, она не была еще влюблена, но при первом случайном препятствии или внезапном гонении судьбы пламя страсти должно было вспыхнуть в ее сердце.

Владимир Дубровский воспитывался в Кадетском корпусе и выпущен был корнетом в гвардию; отец не щадил ничего для приличного его содержания, и молодой человек получал из дому более, нежели должен был ожидать. Будучи расточителен и честолюбив, он позволял себе роскошные прихоти, играл в карты и входил в долги, не заботясь о будущем и предвидя себе рано или поздно богатую невесту, мечту бедной молодости.

Роскошь утешает одну бедность, и то с непривычки на одно мгновение.

От роду 23 года, роста середнего, лицом чист, бороду бреет, глаза имеет карие, волосы русые, нос прямой. Приметы особые: таковых не оказалось.

У нас что свисти, что нет: а денег все нет как нет.

Где стол был яств, там гроб стоит.

Удались от зла и сотвори благо, да ведь на чужой рот пуговицы не нашьешь.

Уверенный в ее привязанности, никогда не мог он добиться ее доверенности.

Господа съезжаются к нему на поклон, и то сказать, было бы корыто, а свиньи-то будут.

Брак пугал ее как плаха, как могила.

В том-то и сила, чтобы безо всякого права отнять.

Человек, не повинующийся законам рассудка и привыкший следовать внушениям страстей, часто заблуждается и подвергает себя позднему раскаянию.

Надобно вам знать, что я готовился не в учителя, а в кондиторы, но мне сказали, что в вашей земле звание учительское не в пример выгоднее…

Все завидовали согласию, царствующему между надменным Троекуровым и бедным его соседом, и удивлялись смелости сего последнего, когда он за столом у Кирила Петровича прямо высказывал свое мнение, не заботясь о том, противуречило ли оно мнениям хозяина. Некоторые пытались было ему подражать и выйти из пределов должного повиновения, но Кирила Петрович так их пугнул, что навсегда отбил у них охоту к таковым покушениям, и Дубровский один остался вне общего закона. Нечаянный случай все расстроил и переменил.

Она не путалась шелками, подобно любовнице Конрада, которая в любовной рассеянности вышила розу зеленым шелком.

Бедному дворянину, каков он, лучше жениться на бедной дворяночке да быть главою в доме, чем сделаться приказчиком избалованной бабенки.

Никогда злодейство не будет совершено во имя ваше. Вы должны быть чисты даже и в моих преступлениях.

– Если решитесь прибегнуть ко мне, – сказал он, – то принесите кольцо сюда, опустите его в дупло этого дуба, я буду знать, что делать.

Он тихо обнял стройный ее стан и тихо привлек ее к своему сердцу.

Государь мой премилостивый, Я до тех пор не намерен ехать в Покровское, пока не вышлете Вы мне псаря Парамошку с повинною; а будет моя воля наказать его или помиловать, а я терпеть шутки от Ваших холопьев не намерен, да и от Вас их не стерплю – потому что я не шут, а старинный дворянин. – За сим остаюсь покорным ко услугам Андрей Дубровский.

Где стол был явст, там гроб стоит.

Было бы корыто, а свиньи-то будут.

Обо всем хотела знать его мнение и всегда с ним соглашалась.

Кавалеров, как и везде, где не квартирует какой-нибудь уланской бригады, было менее, нежели дам, все мужчины, годные на то, были завербованы.

Дубровский держал в руке открытую книгу, но глаза его были закрыты.

Один Дубровский молчал и хмурился. Он был горячий охотник. Его состояние позволяло ему держать только двух гончих и одну свору борзых; он не мог удержаться от некоторой зависти при виде сего великолепного заведения.

Роскошь утешает одну бедность, и то с непривычки на одно мгновение.

Нет! нет! пускай же и ему не достанется печальный дом, из которого он выгоняет меня». Владимир стиснул зубы, страшные мысли рождались в уме его.

Можем мы лишиться имения, на владение которым имеем неоспоримое право.

Итак, всё кончено, – сказал он сам себе; – еще утром имел я угол и кусок хлеба. Завтра должен я буду оставить дом, где я родился и где умер мой отец, виновнику его смерти и моей нищеты.

Плетью обуха не перешибешь.

Он лишился матери с малолетства и, почти не зная отца своего, был привезен в Петербург на восьмом году своего возраста; со всем тем он романически был к нему привязан и тем более любил семейственную жизнь, чем менее успел насладиться ее тихими радостями.

Батюшка Владимир Андреевич, бог свидетель, ни единой капли во рту не было… да и пойдет ли вино на ум, слыхано ли дело, — подьячие задумали нами владеть, подьячие гонят наших господ с барского двора… Эк они храпят, окаянные; всех бы разом, так и концы в воду.

Внезапное сумасшествие Дубровского сильно подействовало на его воображение и отравило его торжество.

Будучи расточителен и честолюбив, он позволял себе роскошные прихоти; играл в карты и входил в долги, не заботясь о будущем и предвидя себе рано или поздно богатую невесту, мечту бедной молодости.

На чужой рот пуговицы не нашьешь.

Где стол был яств, там гроб стоит.

Будучи ровесниками, рожденные в одном сословии, воспитанные одинаково, они сходствовали отчасти и в характерах, и в наклонностях. В некоторых отношениях и судьба их была одинакова: оба женились по любви, оба скоро овдовели, у обоих оставалось по ребенку.

Господа съезжаются к нему на поклон, и то сказать, было бы корыто, а свиньи то будут.

Кирила Петрович выписал из Москвы для своего маленького Саши француза-учителя, который и прибыл в Покровское во время происшествий, нами теперь описываемых.

Нет, нет, – повторяла она в отчаянии, – лучше умереть, лучше в монастырь, лучше пойду за Дубровского.

Роскошь утешает одну бедность, и то с непривычки на одно мгновение.

Князю было около пятидесяти лет, но он казался гораздо старее. Излишества всякого рода изнурили его здоровие и положили на нем свою неизгладимую печать. Несмотря на то, наружность его была приятна, замечательна, а привычка быть всегда в обществе придавала ему некоторую любезность, особенно с женщинами. Он имел непрестанную нужду в рассеянии и непрестанно скучал.

Уверенный в ее привязанности, никогда не мог он добиться ее доверенности.

Привыкнув к рассеянности, он не мог вынести уединения и на третий день по своем приезде отправился обедать к Троекурову, с которым был некогда знаком.

Я не смею пасть к вашим ногам, благодарить небо за непонятную незаслуженную награду. О, как должен я ненавидеть того…но чувствую, теперь в сердце моем нет места ненависти.

Разве похороны будут побогаче да гостей созовут побольше, а богу не все ли равно!

– Врешь братец, какие тебе документы. На то указы. В том-то и сила, чтобы безо всякого права отнять имение.

Не мог удержаться от некоторой зависти.

Я не трону его, воля ваша для меня священна.

Нетерпеливость и решительность его характера.

Воспитанные одинаково, они сходствовали.

Роскошь утешает одну бедность, и то с непривычки на одно.

Их была одинакова: оба женились по любви, оба.

Мысль потерять отца своего тягостно терзала его сердце, а положение бедного больного, которое угадывал он из письма своей няни, ужасало его. Он воображал отца, оставленного в глухой деревне, на руках глупой старухи и дворни, угрожаемого каким-то бедствием и угасающего без помощи в мучениях телесных и душевных. Владимир упрекал себя в преступном небрежении. Долго не получал он от отца писем и не подумал о нем осведомиться, полагая его в разъездах или хозяйственных заботах.

Бессовестный ты, право, бессовестный!

Владимир Дубровский несколько раз сряду перечитал сии довольно бестолковые строки с необыкновенным волнением. Он лишился матери с малолетства и, почти не зная отца своего, был привезен в Петербург на восьмом году своего возраста; со всем тем он романически был к нему привязан и тем более любил семейственную жизнь, чем менее успел насладиться ее тихими радостями.

Служанки сбежались, раздели ее, насилу-насилу успели ее успокоить холодной водой и всевозможными спиртами, ее уложили, и она впала в усыпление.

С крестьянами и дворовыми обходился он строго и своенравно; несмотря на то, они были ему преданы: они тщеславились богатством и славою своего господина и в свою очередь позволяли себе многое в отношении к их соседам, надеясь на его сильное покровительство.

Чему смеетеся, бесенята, – сказал им сердито кузнец. – Бога вы не боитесь: божия тварь погибает, а вы сдуру радуетесь.

Несмотря на необыкновенную силу физических способностей, он раза два в неделю страдал от обжорства и каждый вечер бывал навеселе.

Ну, дети, прощайте, иду куда бог поведет; будьте счастливы с новым вашим господином.

В ту минуту вы прошли мимо меня, как небесное видение, и сердце мое смирилось.

Не бойтесь, государь милостив, я буду просить его. Он нас не обидит. Мы все его дети. А как ему за вас будет заступиться, если вы станете бунтовать и разбойничать.

Надеюсь, что вы не заставите меня раскаяться в моей снисходительности.

Удались от зла и сотвори благо, – говорил поп попадье, – нечего нам здесь оставаться. Не твоя беда, чем бы дело ни кончилось.

Дети, прощайте, иду куда бог поведет.

Слыхано дело, ваше превосходительство, – продолжал он, – псари вводят собак в божию церковь! собаки бегают по церкви. Я вас ужо проучу…

Но в зале встретила их Марья Кириловна, и старый волокита был поражен ее красотой. Троекуров посадил гостя подле ее. Князь был оживлен ее присутствием, был весел и успел несколько раз привлечь ее внимание любопытными своими рассказами.

Я отказался от мщения, как от безумства.

Нет, Кирила Петрович: мой Володька не жених Марии Кириловне. Бедному дворянину, каков он, лучше жениться на бедной дворяночке да быть главою в доме, чем сделаться приказчиком избалованной бабенки.

Она с большей и большей доверчивостью предавалась увлекательной привычке.

Речь молодого Дубровского, его звучный голос и величественный вид произвели желаемое действие.

Несколько раз кружился он с Марьей Кириловною — и барышни насмешливо за ними примечали.

Тут раздался легкий свист, и Дубровский умолк. Он схватил ее руку и прижал к пылающим устам. Свист повторился.

Не понимали, что с ним сделалось, и Кирила Петрович решил, что он объелся.

Вдруг он поднял голову, глаза его засверкали, он топнул ногою, оттолкнул секретаря с такою силою, что тот упал, и, схватив чернильницу, пустил ею в заседателя.

Вы разбогатели под моим начальством, каждый из вас имеет вид, с которым безопасно может пробраться в какую-нибудь отдаленную губернию и там провести остальную жизнь в честных трудах и в изобилии.

Я согласилась, я дала клятву, – возразила она с твердостию, – князь мой муж, прикажите освободить его и оставьте меня с ним. Я не обманывала. Я ждала вас до последней минуты… Но теперь, говорю вам, теперь поздно. Пустите нас.

Отвечала ничего. В этих словах видела она предисловие к ожидаемому признанию.

Где стол был яств, там гроб стоит.

Маленький чемодан, тощее доказательство не весьма достаточного состояния.

А другие разбрелись по лесу или прилегли соснуть, по русскому обыкновению.

Замолчал, усталость и винные пары мало-помалу превозмогли его боязливость, он стал дремать, и вскоре глубокий сон овладел им совершенно.

Простите, – сказал Дубровский, – меня зовут, минута может погубить меня. – Он отошел.

Один только человек не участвовал в общей радости.

Пафнутьич открыл глаза и при бледном свете осеннего утра увидел перед собой Дефоржа: француз в одной руке держал карманный пистолет, а другою отстегивал заветную суму. Антон Пафнутьич обмер. – Кесь ке се, мусье, кесь ке се?[7] – произнес он трепещущим голосом. – Тише, молчать, – отвечал учитель чистым русским языком, – молчать, или вы пропали. Я – Дубровский.

Тщеславиться всем, что только ни окружало его.

Они гордо взглянули друг на друга, и Дубровский заметил злобную улыбку на лице своего противника.

Завтра должен я буду оставить дом, где я родился и где умер мой отец, виновнику его смерти и моей нищеты.

Троекуров, надменный в сношениях с людьми самого высшего звания, уважал Дубровского, несмотря на его смиренное состояние.

Движимый злобой и отчаянием.

Домашнем быту Кирила Петрович выказывал все пороки человека необразованного. Избалованный всем, что только окружало его, он привык давать полную волю всем порывам пылкого своего нрава и всем затеям довольно ограниченного ума. Несмотря на необыкновенную силу физических способностей, он раза два в неделю страдал от обжорства и каждый вечер бывал навеселе.

Привыкла скрывать от него свои чувства и мысли, ибо никогда не могла знать наверно, каким образом будут они приняты.

Удовлетворенное мщение и властолюбие заглушали до некоторой степени чувства более благородные, но последние, наконец, восторжествовали.

Не обратила никакого внимания на молодого француза, воспитанная в аристократических предрассудках, учитель был для нее род слуги или мастерового, а слуга иль мастеровой не казался ей мужчиною.

Удались от зла и сотвори благо.

— Он и не знал ничего, впрочем, как и я.

Углублялся в чащу дерев, движением и усталостию стараясь заглушать душевную скорбь.

Мастерового, а слуга иль мастеровой не казался ей мужчиною.

Удались от зла и сотвори благо.

— Неужели ты мог подумать, что я сам тебе о них не напомню?

Разве похороны будут побогаче да гостей созовут побольше, а богу не все ли равно.

Ты смотришь на меня как дитя с антиалкогольного плаката: «Папа, не пей!»

Последний раз перешел за порог своего дома.

В домашнем быту Кирила Петрович выказывал все пороки человека необразованного.

Он силился с ним разговаривать, но мысли мешались в его голове, и слова не имели никакой связи.

– Нет, – отвечал он сурово, – псарня чудная, вряд людям вашим житье такое ж, как вашим собакам». Один из псарей обиделся. «Мы на свое житье, – сказал он, – благодаря бога и барина не жалуемся, а что правда, то правда, иному и дворянину не худо бы променять усадьбу на любую здешнюю конурку. Ему было б и сытнее и теплее.

Замолчал и предался снова размышлениям.

Я отказался от мщения, как от безумства.

Князь, не теряя присутствия духа, вынул из бокового кармана дорожный пистолет и выстрелил в маскированного разбойника. Княгиня вскрикнула и с ужасом закрыла лицо обеими руками. Дубровский был ранен в плечо, кровь показалась. Князь, не теряя ни минуты, вынул другой пистолет, но ему не дали времени выстрелить, дверцы растворились, и несколько сильных рук вытащили его из кареты и вырвали у него пистолет. Над ним засверкали ножи.

Судьи, надеявшиеся на его благодарность, не удостоились получить от него ни единого приветливого слова.

Как легкая тень, молодая красавица приблизилась к месту назначенного свидания.

Удивлялись одному – поместия Троекурова были пощажены; разбойники не ограбили у него ни единого сарая, не остановили ни одного воза. С обыкновенной своей надменностию Троекуров приписывал сие исключение страху, который умел он внушить всей губернии, также и отменно хорошей полиции, им заведенной в его деревнях.

Выказывал все пороки человека необразованного.

Дубровский нахмурился. «Послушай, Архип, – сказал он, немного помолчав, – не дело ты затеял. Не приказные виноваты. Засвети-ка фонарь ты, ступай за мною.

Я понял, что дом, где обитаете вы, священ, что ни единое существо, связанное с вами узами крови, не подлежит моему проклятию.

– Суета сует, – сказал священник, – и Кирилу Петровичу отпоют вечную память, все как ныне и Андрею Гавриловичу, разве похороны будут побогаче да гостей созовут побольше, а богу не все ли равно!

Человека столь горячего и неосмотрительного нетрудно будет поставить в самое невыгодное положение.

Обстоятельства требуют… я должен вас оставить, – сказал он наконец, – вы скоро, может быть, услышите… Но перед разлукой я должен с вами сам объясниться…

И вестимо, барин: заседателя, слышь, он и в грош не ставит, исправник у него на посылках. Господа съезжаются к нему на поклон, и то сказать, было бы корыто, а свиньи-то будут.

Дубровский один остался вне общего закона. Нечаянный случай все расстроил и переменил.

Любопытство ее было сильно возбуждено. Она давно ожидала признания, желая и опасаясь его. Ей приятно было бы услышать подтверждение того, о чем она догадывалась, но она чувствовала, что ей было бы неприлично слышать таковое объяснение.

Господь упаси и избави: у него часом и своим плохо приходится, а достанутся чужие, так он с них не только шкурку, да и мясо-то отдерет.

От природы не был он корыстолюбив, желание мести завлекло его слишком далеко.

Делайте, что хотите, – отвечал им сухо Дубровский, – я здесь уже не хозяин. – С этим словом он удалился в комнату отца своего и запер за собою дверь.

Вязать!» – закричал тот же голос, – и толпа стала напирать… «Стойте, – крикнул Дубровский. – Дураки! что вы это? вы губите и себя и меня. Ступайте по дворам и оставьте меня в покое. Не бойтесь, государь милостив, я буду просить его. Он нас не обидит. Мы все его дети.

Кирила Петрович, оставшись наедине, стал расхаживать взад и вперед, насвистывая: «Гром победы раздавайся», что всегда означало в нем необыкновенное волнение мыслей.

Завтра должен я буду оставить дом, где я родился и где умер мой отец, виновнику его смерти и моей нищеты.

Дубровский приставил фитиль, выстрел был удачен: одному оторвало голову, двое были ранены.

При выходе из рощи увидели кистеневскую деревянную церковь и кладбище, осененное старыми липами.

Князь, не теряя присутствия духа, вынул из бокового кармана дорожный пистолет и выстрелил в маскированного разбойника.

Стойте, – крикнул Дубровский. – Дураки! что вы это? вы губите и себя и меня. Ступайте по дворам и оставьте меня в покое. Не бойтесь, государь милостив, я буду просить его. Он нас не обидит. Мы все его дети. А как ему за вас будет заступиться, если вы станете бунтовать и разбойничать.

Наедине с молодою женою князь нимало не был смущен ее холодным видом. Он не стал докучать ее приторными изъяснениями и смешными восторгами, слова его были просты и не требовали ответов.

Голоса подьячих доходили до него, они хозяйничали, требовали то того, то другого и неприятно развлекали его среди печальных его размышлений. Наконец все утихло.

Думал Кирила Петрович, расхаживая по комнате и сердито насвистывая Гром победы.

– Я хотел… я пришел… было проведать, все ли дома, – тихо отвечал Архип запинаясь. – А зачем с тобою топор?

Мысль ее лишиться слишком для него тяжела и что он не в силах согласиться на свой смертный.

Эк они храпят, окаянные; всех бы разом, так и концы в воду.

Постой, – сказал он Архипу, – кажется, второпях я запер двери в переднюю, поди скорей отопри их.

Нимало не был тронут откровенностию своей невесты. Напротив, он увидел необходимость ускорить свадьбу и для того почел нужным показать письмо будущему тестю.

Сей учитель понравился Кирилу Петровичу своей приятной наружностию и простым обращением.

Было холодно и принужденно. Князь о том не заботился. Он о любви не хлопотал, довольный ее безмолвным согласием.

Маша не обратила никакого внимания на молодого француза, воспитанная в аристократических предрассуд.

Воображая себя женою старого князя; он вдруг показался ей отвратительным и ненавистным… брак пугал ее как плаха, как могила… «Нет, нет, – повторяла она в отчаянии, – лучше умереть, лучше в монастырь, лучше пойду за Дубровского.

Каков молодец! Не струсил, ей-богу, не струсил.

Троекуров был чрезвычайно им доволен, ибо принимал tous les frais князя, как знаки уважения и желания ему угодит.

Я слыхал, что Дубровский нападает не на всякого, а на известных богачей, но и тут делится с ними, а не грабит дочиста, а в убийствах никто его не обвиняет; нет ли тут плутни, прикажите-ка позвать вашего приказчика.

Он говорил о картинах не на условленном языке педантического знатока, но с чувством и воображением. Марья Кириловна слушала его с удовольствием.

Все слушали молча рассказ Анны Савишны, особенно барышни. Многие из них втайне ему доброжелательствовали, видя в нем героя романического, особенно Марья Кириловна, пылкая мечтательница, напитанная таинственными ужасами Радклиф.

И гордый Троекуров обещался, ибо, взяв в уважение княжеское достоинство, две звезды и три тысячи душ родового имения, он до некоторой степени почитал князя Верейского себе равным.

Не знаю, а уж верно не Дубровский. Я помню его ребенком; не знаю, почернели ль у него волоса, а тогда был он кудрявый белокуренький мальчик, но знаю наверное, что Дубровский пятью годами старше моей Маши и что следственно ему не тридцать пять лет, а около двадцати трех.

Князю было около пятидесяти лет, но он казался гораздо старее. Излишества всякого рода изнурили его здоровие и положили на нем свою.

Она начинала понимать собственное сердце и признавалась, с невольной досадою, что оно не было равнодушно к достоинствам молодого француза.

Было бы корыто, а свиньи-то будут.

Ребята, вязать!» – закричал тот же голос, – и толпа стала напирать.

— Дубровский, ты труп! — От трупа слышу.

Образ жизни

Маша Троекурова рано потеряла свою мать, для нее единственным близким человеком был отец, которого она уважала. Девушка не хотела перечить Кириле Петровичу, поэтому всегда выполняла его поручения и наказы. Несмотря на искреннюю любовь к отцу, Маша Троекурова не особо была близка с ним, потому что она привыкла проводить все свое время в одиночестве.

Маша Троекурова всю свою жизнь провела в деревне. Кроме отца и гувернантки мамзель Мими, у героини никого не было. Троекурова не имела подруг, почти не общалась с противоположным полом. Героиня редко посещала светские мероприятия, которые любил организовывать ее отец.

🗹