Анализ романа «Братья Карамазовы» (Ф.М. Достоевский)

Девятнадцатый век стал Золотым веком русской литературы, когда русскими писателями был создан огромный пласт всей русской культуры. Созданные в то время литературные произведения и в наши дни остаются всемирно признанными шедеврами. Именно Фёдор Михайлович Достоевский является одной из центральных фигур этого Золотого века, наряду с Толстым, Гоголем, Чеховым и многими другими. Глубокий психологизм, свойственный всем его произведениям, стал всемирной известной особенностью русской литературы. Одним из самых популярных его творений стал роман «Братья Карамазовы». Многомудрый Литрекон предлагает Вам его анализ по плану.

История Федора Павловича Карамазова

Персонажи этой книги не делятся на отрицательных и положительных. Даже у «великого грешника» – Федора Павловича – наступают минуты просветления, хотя и кратковременные. Анализ произведения «Братья Карамазовы» Ф. М. Достоевского невозможен без характеристики этого героя.

Федор Павлович в молодости был небогатым помещиком. Однако ему удалось заключить выгодный брак. После свадьбы он забрал у жены деньги, оставил ее ни с чем. Она же сбежала от него, оставив маленького сына, о котором неблагонадежный отец сразу же забыл. Чуть позже Федор Павлович женился снова на безответной, тихой девушке, которая родила ему двоих сыновей. И первая, и вторая жена умерли в молодости.

Семейный конфликт

К тому времени, как Дмитрию, старшему сыну, исполнилось двадцать восемь, Федор Павлович уже стал состоятельным помещиком. Однако денег он не хотел давать – был он человеком сладострастным, пьющим и чрезвычайно скупым. Между отцом и сыном возник конфликт, на котором и завязан сюжет «Братьев Карамазовых». Анализ произведения Достоевского предполагает также и характеристику Грушеньки. Это противоречивая героиня, ее отношение к старшему сыну Карамазова меняется в ходе повествования.

Федор Павлович и его старший сын оба влюблены в Грушеньку, что обостряет их конфликт. Однажды Карамазова находят с проломленной головой. В убийстве обвиняют Дмитрия.

Делая анализ романа Достоевского «Братья Карамазовы», следует привести слова одного из героев: «Не злой вы человек – исковерканный». Эта фраза принадлежит Алексею, о котором речь пойдет позже. Видимое зло – не всегда показатель абсолютной гибели личности – такова, вероятно, главная мысль автора произведения «Братья Карамазовы».

Анализ отдельных сцен романа позволяет обнаружить проблески нравственности даже в Федоре Павловиче. Например, при встрече со старцем Зосимой, когда Карамазов-старший пытается выглядеть отвратительнее, гаже, чем он есть на самом деле, и кажется, делает это, потому как на него давно навесили ярлык пьяницы и грешника, которому следует соответствовать. Затем Федор Павлович раскаивается, а через несколько минут снова принимается за свое, что приводит в негодование даже смиренных монахов.

Композиция и конфликт

Роман делится на четыре части, каждая из которых в свою очередь делится на несколько книг.

1. Первая часть, включающая в себя собрание в ските у старца и ужин в доме Карамазовых – экспозиция, в которой нам представляют героев и рассказывают их предысторию.
2. Вторая часть – завязка, во время которой напряжение начинает постепенно нарастать, а образы героев углубляются.
3. В третьей части происходит кульминация, когда конфликт достигает своего пика.
4. Четвёртая часть объединяет развязку и финал, приводя все сюжетные линии к логичному завершению.

Традиционная особенность конфликта в произведении Достоевского заключается в том, что главное противостояние проходит на уровне человеческой души. Герои противостоят не столько друг другу, сколько собственным недостаткам, сомнениям и порокам.

Характеристика Федора Павловича

В художественном анализе романа «Братья Карамазовы» следует привести несколько цитат критиков. Литературовед К. Накамура, многие годы изучавший творчество русского писателя, охарактеризовал Карамазова-старшего как «человека хитрого, сластолюбивого и испорченного». Образ Федора Павловича лишен целенаправленного поведения. Ему безразлично мнение окружающих. Карамазов не признает авторитетов. Его интересуют только деньги и плотские утехи.

По мнению критиков, этот литературный образ состоит из «внешней стороны», за которой нет никакой внутренней. Однако он обладает хитростью в достаточной мере, чтоб обеспечить себя деньгами и женщинами. Он не лишен проницательности, что позволяет ему верно оценивать людей.

Суть: о чём роман?

Действие романа «Братья Карамазовы» разворачивается в провинциальном городке с говорящим названием Скотопригоньевск. Мелкий помещик Фёдор Карамазов со своими сыновьями — поручиком Дмитрием, интеллигентом Иваном и молодым послушником Алексеем – собираются в ските мудрого старца Зосимы, чтобы решить денежные разногласия между Фёдором Павловичем и Дмитрием. От матери Дмитрий должен был получить наследство, но отец попросту «надул» его в расчетах. К сожалению, встреча практически сразу перерастает в ссору, старец Зосима чувствует своё бессилие перед надвигающимися на семейство Карамазовых бедами.

Так и не решив своих проблем, Карамазовы расходятся по своим делам. Связующим звеном между членами семьи становится Алексей, глазами которого читатель может наблюдать бездну, в которую погружается всё семейство.

Дмитрий, будучи при этом помолвленным с Катериной Верховцевой, влюблён в местную красавицу Аграфену Светлову, которую совращает своим богатством Фёдор Павлович. Поручик прячется близь дома своего отца, выслеживая Светлову, если та всё-таки соблазнится деньгами старика, Дмитрий готовится даже к тому, что ему придётся убить родного отца.

В дальнейшем Алексей посещает самого Фёдора Павловича, который ужинает вместе Иваном. Вместе с Иваном и лакеем Смердяковым старый Карамазов предаётся настолько богохульным рассуждениям, что Алексей не выдерживает и начинает плакать. Видя слёзы сына, Карамазов смягчается и начинает просить прощения, в этот момент в дом врывается Дмитрий, подумав, что к Фёдору Павловичу приехала Светлова. Он избивает отца, но, поняв, что ошибся, убегает.

В дальнейшем Алексей становится невольным участником драмы, разворачивающейся между Дмитрием, Иваном, Светловой и Верховцевой.

Алексей и Иван встречаются в трактире, где разговор заходит о Боге и человеке. Иван признаётся брату, не может переносить несправедливость мира и хочет как-то изменить его.

По пути домой Иван встречает Смердякова, который под благовидным предлогом рекомендует ему покинуть город на некоторое время. Иван чувствует, что лакей задумал нечто ужасное, но всё равно соглашается и уезжает из города.

Тем временем Дмитрий продолжает наблюдать за домом Фёдора Павловича. Убедившись, что Аграфена так и не пришла, он уходит, но за ним гонится камердинер Григорий. Дмитрий бьёт преследователя пестиком по голове и убегает.

Через некоторое время Дмитрия арестовывают по обвинению в отцеубийстве. В преддверии суда в город возвращается Иван и допрашивает умирающего Смердякова. Тот чистосердечно признаётся Ивану в убийстве Фёдора Павловича, но виновным себя не считает, утверждая, что он просто исполнил желание Дмитрия и Ивана. После этого Смердяков кончает жизнь самоубийством. Растерянный Иван намеревается выступить с этой информацией на суде, чтобы спасти брата, в самый ответственный момент он начинает бредить, но всё-таки предъявляет доказательства вины Смердякова. К сожалению, Верховцева предъявляет суду письмо Дмитрия, в котором тот прямо говорит о своём намерении убить отца. Суд выносит жестокий приговор, Дмитрию предстоит отправиться на каторгу.

Несмотря на всю несправедливость ситуации, Дмитрий воспринимает всё произошедшее как начало новой жизни, возможность для искупления. За ним на каторгу отправляется Аграфена.

Судьба Дмитрия

Это, пожалуй, самый противоречивый герой в «Братьях Карамазовых». Анализ произведения включает краткий пересказ. Вспомним о том, что автор поведал о жизни Дмитрия. Под влиянием каких событий формировался его характер?

В детстве Митя, брошенный матерью, жил без какого бы то ни было присмотра. Ударившийся в блуд отец словно забыл о малолетнем сыне. Слуга Григорий на время заменил мальчику родителей.

Повзрослев, Дмитрий получил от отца небольшую сумму – часть наследства матери. В годы службы Дмитрий эти деньги быстро потратил, потому как вел привольную жизнь. Не смог отказаться от своих привычек он и после отставки. Старший сын Карамазова был уверен, что отец должен ему еще значительную сумму, в чем отчасти был прав. Однако тот заявил, что выплатил все до копейки.

Прототипы Дмитрия Карамазова

Прообраз осужденного Мити – реально существовавший человек, обитатель острога отставной поручик Дмитрий Ильинский. В 1848 году его арестовали по обвинению в убийстве своего отца. Но это не единственный прототип самого яркого героя романа «Братья Карамазовы».

В анализе произведения критики обычно приводят множество фактов из истории его создания. О последнем романе Достоевского написано немало статей. Каждый литературовед выдвигает свои версии о прообразах персонажей. Еще один предполагаемый прототип Дмитрия – Аполлон Григорьев, один из почитателей произведений писателя.

История создания

История написания романа «Братья Карамазовы» поможет читателю разобраться в замыслах Ф.М. Достоевского:

1. В основу романа легла личная трагедия Достоевского, который в 1849 году был отправлен на каторгу, за участие в тайном кружке Петрашевского. Там то он и встретил некого Дмитрия Ильинского, который, по его словам, был несправедливо осуждён за отцеубийство. Каторга стала суровым, но крайне познавательным уроком жизни для автора, который помог ему в его становлении, как писателя.
2. Еще одним прототипом Дмитрия Карамазова критики считают Аполлона Григорьева — рецензента, поэта и друга Достоевского. Он отличался буйным нравом и был известен своими громкими похождениями: там фигурировали и цыгане, и женщины, и огромные суммы.
3. Прототипом Скотопригоньевска стал город Старая Русса — там до сих пор сохранились дома, которые фигурировали в тексте: жилище самого автора стало музеем, а дом Аграфены (в действительности он принадлежал ее прототипу — Агриппине Меньшовой) стал одним из пунктов для паломничества фанатов Достоевского.
4. Однако к работе над произведением Достоевский приступил только в 1878 году. Роман был закончен за три года, а публиковался два года — в «Русском вестнике» по частям.
5. «Братья Карамазовы» стали последним большим творением Достоевского. Писатель планировал написать второй том, в котором хотел затронуть тему революционного террора, который очень волновал его, но смерть помешала осуществлению этого замысла.
6. Изначально автор планировал продолжить роман и после заточения Мити: Иван должен был жить под гнетом вины, а потом признаться в содеянном и занять место Дмитрия в заключении, в то время как Дмитрий должен был взять на себя заботу о его семье.
7. Автор планировал создать роман-эпопею о воскрешении погибшего и нравственно задавленного человека, которая могла бы встать в один ряд с «Войной и миром» Л.Н. Толстого. Однако нужда в деньгах и кабальные условия издательства вынудили писателя ускорить работу над книгами и выпускать их по отдельности.

Безвинно осужденный

У старшего сына Карамазова характер порывистый и взрывной. Это чрезвычайно эмоциональный, совершающий порою иррациональные поступки человек. Дмитрий не умеет ждать и терпеть. Его желания хаотичны. Анализ «Братьев Карамазовых» можно дополнить словами вышеупомянутого Накамуры: «Дмитрий – глупый, напыщенный, недалекий и скандальный человек». Но это всего лишь мнение одного из критиков.

Роман Достоевского – произведение многозначное. Дмитрий Карамазов у многих читателей вызывает симпатию, в чем немалую роль играет несправедливый приговор суда. Он не убивал отца, но доказать его невиновность невозможно: конфликт из-за денег, из-за Грушеньки, частые публичные угрозы… Но наказания, как известно, без вины не бывает. Свои ошибки Дмитрий осознает слишком поздно – оказавшись на скамье подсудимых. При анализе «Братьев Карамазовых» следует уделить внимание тем переменам, которые происходят в душе этого героя.

Дмитрия как будто не волнует, что с ним будет, когда его признают убийцей. Он стремится доказать свою невиновность, однако не озлобляется на тех, кто ему не верит. Дмитрий видит в этом наказание за прошлую беспутную жизнь.

Главные герои и их характеристика

Образы героев в романе «Братья Карамазовы» охарактеризованы Многомудрым Литреконом и перечислены в таблице:

Алексей

Этого героя автор назвал «деятелем». Достоевский планировал посвятить Алексею Карамазову отдельное произведение, в котором тот был бы уже не послушником монастыря, а революционером. «Третий сын Алеша» – так называется четвертая глава «Братьев Карамазовых», анализ которой позволит дать характеристику этому герою. Примечательно, что в черновом варианте автор называет его идиотом, что указывает на сходство этого персонажа с князем Мышкиным.

Делая анализ «Братьев Карамазовых», стоит и процитировать самого Достоевского. «Любить пассивно он не мог, а возлюбив, тотчас принимался помогать», — так автор говорит об Алеше.

Образ «деятеля» противопоставлен предыдущим образам «мечтателей», встречающимся в прочих произведениях писателя. Алексей Карамазов умеет любить людей и отвечать на их доверие. Он проникается страданием других.

Иван Карамазов

Средний сын Федора Павловича – убежденный рационалист. Ивану Карамазову 23 года. Автор сравнивает его с Фаустом Гете. Иван — герой-бунтарь, исповедующий атеистические убеждения и призывающий к пересмотру устоявшихся нравственных догм.

Образ среднего сына Карамазова окружен загадочностью. Иван вырос в приемной семье, в детстве был угрюмым мальчиком. Но уже тогда демонстрировал редкие способности. В отличие от старшего брата, Иван с ранних лет работал и ни от кого не зависел. Сперва он давал уроки, затем писал статьи для журналов. Дмитрий, намекая на немногословность брата и его способность хранить чужие тайны, говорит: «Иван — могила». Алеша же называет его загадочным человеком.

Иван показан автором как мыслящий человек, который пытается найти ответы на «вечные» вопросы. Чем-то этот герой напоминает Раскольникова.

Все позволено

Незадолго до событий, показанных в романе, Иван возвращается к отцу, некоторое время живет в его доме. Читатель поначалу не обращает внимания на такого невзрачного персонажа, как Смердяков. Анализ «Братьев Карамазовых» предполагает хорошее знание содержания книги. Стоит вспомнить сцену, в которой Иван произносит долгую речь. Необразованный, злобный, лицемерный Смердяков проникается его словами. Лакей делает вывод: все позволено.

Кто же убийца?

В VIII главе четвертой части показана последняя встреча Ивана со Смердяковым. Здесь читатель и узнает о том, кто же преступник. Бывший лакей говорит Карамазову: «Вы-то и убили, а Дмитрий безвинен». В ходе долгого разговора Иван понимает, что его идеи, далекие от христианства, и породили в этом жалком и отвратительном человеке уверенность в безнаказанности. Смердяков утверждает, что Федора Павлович убил Иван, но его руками. Ведь это он незадолго до смерти сказал, что не против убийства, а потом поспешно покинул родительский дом.

Лакей слова Ивана понял, конечно, превратно. Среднему сыну Карамазова далеко до Родиона Раскольникова, совершившего убийство своими руками. Но общие черты в этих героях есть, и прежде всего это хладнокровный рационализм.

В той же главе, в которой рассказано о последнем разговоре со Смердяковым, можно заметить, насколько непохожи братья друг на друга. Дмитрий делает зло как будто неосмысленно, а потом жалеет об этом. Алексей готов помочь каждому. Иван вызывает уважение у окружающих. Но добрым его назвать нельзя. Идя к Смердякову, Иван встречает пьяного мужика. Тот сильно его раздражает, и он готов его ударить. Мужик горланит песню «Ах, поехал Ванька в Питер!» и подходит близко к Ивану. И тот в порыве гнева толкает его. Мужик падает навзничь. «Замерзнет», — думает Иван и спокойно уходит. И только у Смердякова вспоминает слова «Ах, поехал Ванька в Питер!» и начинает анализировть свои поступки.

После встречи с убийцей-лакеем Иван меняется. Он собирается пойти в полицию и рассказать о том, кто в действительности преступник. На обратном пути спасает того пьяного мужичка, к которому накануне не испытывал жалости. Смердяков умирает. Доказать невиновность Дмитрия невозможно. А слова Ивана о том, что это он виноват в убийстве отца, на суде не воспринимают всерьез.

«Братья Карамазовы» как философский роман

1

19 мая 1879 года, отправив в «Русский вестник» половину пятой книги «Братьев Карамазовых», Достоевский написал К. Победоносцеву письмо, важное для творческой истории романа и для оценки его философского смысла.

«Я сидел и работал, но сделал не так много… сижу, жду корректуры и не знаю что будет. Дело в том, что эта книга в романе у меня кульминационная, называется «Pro и Contra», а смысл книги: богохульство и опровержение богохульства. Богохульство-то вот это закончено и отослано, а опровержение пошлю лишь на июньскую книгу. Богохульство это взял как сам чувствовал и понимал сильней, то есть именно как происходит оно у нас теперь в нашей России у всего (почти) верхнего слоя, а преимущественно у молодежи, то есть научное и философское опровержение бытия божия уже заброшено, им не занимаются вовсе теперешние деловые социалисты (как занимались во все прошлое столетие и в первую половину нынешнего). За то отрицается изо всех сил создание божие, мир божий и смысл его. Вот, в этом только современная цивилизация и находит ахинею. Таким образом, льщу себя надеждою, что даже и в такой отвлеченной теме не изменил реализму. Опровержение сего (не прямое, то есть не от лица к лицу) явится в последнем слове умирающего старца… Меня многие критики укоряли, что я вообще в романах моих беру будто бы не те темы, не реальные и проч. Я напротив не знаю ничего реальнее именно этих вот тем…

Послал-то я, послал, а между тем мерещится мне, вдруг возьмут да и не напечатают в Р. В-ке («Русском вестнике». – В. К.) почему либо… Что у кого болит, тот о том и говорит» .

Прежде всего, о терминологии письма.

Достоевский делил философов не по великому основному вопросу об отношении мышления к бытию, а по тому, веруют они в бога или не веруют, на теистов и атеистов. При таком делении в один лагерь с материалистами попадали и просто неверующие, и агностики как из эмпириков-позитивистов, так я из реционалистов-кантианцев. В письме к Победоносцеву, приспособляясь к своему адресату, Достоевский обозвал убеждения атеистов всех оттенков – богохульством.

Достоевский делит социалистов (утопических, мелкобуржуазных – других он не знал) на социалистов мечтательного, религиозно-поэтического толка и деловых. Деловые – это анархисты (в массе своей), народники и народовольцы, действительно не интересовавшиеся вопросом о бытии бога, но отрицавшие существующий уклад («мир божий», по терминологии Достоевского), стремившиеся его разрушить или даже взорвать, чтобы очистить место для нового строительства.

По свидетельству самого Достоевского, выходит, что кульминацией «Братьев Карамазовых» является образное и сюжетное и по возможности наиболее сильное и убедительное обоснование атеизма с тем, чтобы опровергнуть (попытаться опровергнуть) его в следующей книге «не от лица к лицу», как он пишет, а в «слове», то есть в «поучении».

Достоевский предоставил в романе трибуну для страстной и убежденной открыто атеистической речи. Уже это одно вызывало у него опасения – как отнесутся к нему редакторы журнала?

Противопоставление полновесному художественному слову слова проповеднического рождало в самом Достоевском множество сомнений как по существу, так и по тому, как примет роман цензура уже не только редакционная, но и официальная, в том числе и духовная.

Письмо полно опасений за судьбу романа, – Достоевский помнил несладкий опыт сотрудничества с М. Катковым. Катков вычеркнул в «Преступлении и наказании» важные страницы, посвященные диалогу Раскольникова и Сони Мармеладовой, и целую главу в «Бесах». Да и с цензурой у Достоевского не все и не всегда ладилось. В «Записках из подполья» она уничтожила конец – за неортодоксальную трактовку религиозной темы.

Может быть, Достоевский, обращаясь к Победоносцеву, готовил почву для просьбы о заступничестве, если бы оно понадобилось.

Поразительно, как Достоевский чутко улавливал философские веяния эпохи, и не менее поразительно, как он понимал их значение для своего художественного творчества.

Идеи десятилетия он трансформировал по-своему, он видел и слышал людей, которые страстно веровали в идеи, мучились ими, впадали от них в отчаяние или, наоборот, связывали с ними свои надежды.

Образное философствование Достоевского было столь оригинально, что многие его не понимали, считали выдумщиком, фантастом, отступником от реализма. Идиота – Мышкина первоначально понял один Щедрин, да и то его оценка долго оставалась гласом вопиющего в пустыне.

Боязнь, что не поймут и «Братьев Карамазовых», также сквозит в цитируемом письме.

Достоевский по опыту собственной биографии и по опыту многих выдающихся своих современников знал, что смена общественных идеалов связана со сменой философских убеждений. Вдумчивый и сопереживающий наблюдатель, он видел, что характеры, деятельность, нравственные принципы, отношение к женщинам, к детям, сознание и даже подсознание у многих и притом передовых людей поколения формируются под влиянием борьбы нового миросозерцания со старым и что у некоторых семидесятников философские основы, философские противоречия и философские сомнения приобретают гипостазированное значение, овладевая всем их существом, определяя все их эмоции, все их искания, и ставят их в иных случаях в трагически-безысходное положение.

Философская жизнь эпохи наложила резкий отпечаток на жанровое и композиционное строение «Братьев Карамазовых».

Прежде всего, следует установить, в чем Достоевский видел новое, и типическое и особенное, в идеологической жизни 70-х годов? Его краткая формула в письме к Победоносцеву своеобразна, но точна: люди, жизненно интересовавшиеся философскими проблемами, перестали интересоваться тем, что лежит в основании бытия – идея или материя, или иначе: существует ли бог или нет.

На протяжении столетий струя материалистического мышления не прерывалась. Однако еще и в первой половине XIX века продолжала господствовать идеалистическая философия, выдвинувшая таких гигантов, как Кант, Шеллинг, Гегель. Но под влиянием общественного, научного и технического прогресса в идеологической жизни Европы стали происходить разительные перемены. Идеалистическое, метафизическое мышление было подорвано в самых своих основаниях и отодвинуто в сторону материализмом.

Об этом с тревогой заговорили сами идеалисты.

«…Интерес к философии (метафизической. – В. К.) и занятие ею достигли своего самого низкого уровня со времени Канта… – констатировал Куно Фишер в 1860 году, – собственная ее жизнеспособность приходила к концу», причем, уточнял он, даже в церковных кругах зародились сомнения в возможности отстоять ее позиции от натиска материалистической науки . «…В виде реакции против высоко поднявшейся волны идеализма немецкой философии, – писал несколько позже В. Виндельбанд, – через все 19-е столетие протекает широким потоком материалистическое миросозерцание, выразившееся с наибольшей силой и страстностью около середины столетия» . Еще резче и еще тревожней характеризует тот же процесс русский философ-идеалист С. Булгаков, начавший свой путь в рядах «легального марксизма». «Вершина немецкого идеализма, – писал он, – закончилась отвесным обрывом. Произошла, вскоре после смерти Гегеля, беспримерная философская катастрофа, полный разрыв философских традиций…»

Дезориентированная и даже испуганная идеалистическая философская мысль нашла якорь спасения в позитивизме и неокантианстве, – оба течения сближает между собой агностицизм.

Исчерпывающий анализ и оценка позитивистской и неокантианской реакции против материализма в XIX и начале XX столетия даны в книге Ленина «Материализм и эмпириокритицизм».

Тот же процесс отхода от классического философского мышления к позитивистскому происходил и в России, хотя начался он несколько позже, чем в Германии, – после поражения революционного подъема 60-х годов.

В России процесс специфицировался еще тем, что позитивистами были и народники, во всех своих крыльях, включая народовольцев, во главе со своим лидером Н. Михайловским.

В своих воспоминаниях, озаглавленных «В перемежку», написанных в 1876 – 1877 годах, то есть тогда же, когда Достоевский издавал «Дневник писателя», Михайловский, отчасти на собственном примере, рассказал о том, как происходил переход от классического философствования к позитивистскому отрицанию «изо всех сил» конкретного «мира божьего и смысла его».

Читатели, надеюсь, не посетуют на довольно длинный отрывок, – он вводит в ту идеологическую и общественную атмосферу, в которой создавались «Братья Карамазовы».

«Когда сравнивают теперешнее (то есть второй половины 70-х годов. – В. К.) состояние русского общества с некоторыми предшествовавшими блестящими периодами, то обыкновенно почти отплевываются и говорят: вот была жизнь, вот когда люди жили, а теперь что? Тьфу! Что в так называемом интеллигентном обществе, наполняющем: собой авансцену, господствуют или чисто утробная жизнь, или полнейшая скука и апатия, это – так». (Можно, пожалуй, сказать, что в сгущенном виде она напоминает Скотопригоньевск.) «Но что кроется в обществе и жизнь настоящая, глубокая – это тоже верно. Представители этой жизни – зачем скрытничать? – мы», то есть люди мысли и совести, которые иногда, не будучи в силах примириться с гнусной действительностью, кончают жизнь самоубийством и, уж во всяком случае, всегда думают о народе: в «литературных толках о народе»»это наша мысль, наша жизнь, наша кровь в ход пошла. И уверяю вас, что эта жизнь ничем не хуже жизни лучших представителей русского общества прежних времен».

В чем видит все-таки Михайловский разницу между своим поколением «лучших людей» (выражение Достоевского) и «лучшими людьми» 40-х и 60-х годов?

Он прочитал в «Былом и думах» взволнованный и глубоко прочувствованный рассказ, как люди расходились из-за отношения к Гегелю, и признается, что ему «чудно, что люди вкладывали столько души в споры о диалектическом процессе саморазвивающейся идеи», когда вот «кухарка вносит самовар. От тяжести и чтобы защитить лицо от пара, она откинулась немного назад и в сторону; лицо ее от натуги покраснело и искривилось. Всем присутствующим известно, что кухарка проделывает эту операцию по несколько раз в день и еще множество других за шесть, за семь целковых в месяц. Но кроме того, всем присутствующим, как людям образованным и благомыслящим, очень хорошо известна та политико-экономическая истина, что труд есть мерило ценностей, и что обмен услуг справедлив только при условии равенства. Выходит такого рода противоречие между мыслью и жизнью, что людям поневоле становится друг друга совестно. Пока имел цену вопрос о диалектическом процессе саморазвивающейся идеи и тому подобные вещи, они играли роль мушки и горчичника: оттягивали внимание даже благороднейших людей от ежечасных противоречий, в которых они стояли. Но теперь поневоле приходится снимать одну за другою все «сто ризок» и иметь дело с тою обнаженностью, которая так не нравится», – закончим, – критикам, считающим, что Достоевский берет не те, не реальные темы .

Позитивисты стремились реформировать социологию естествознанием, иные дарвинизмом, другие – критикуя перенесение законов борьбы за существование в обществоведение.

Позитивисты отвергали и идеализм, и материализм, считая поиски методологического первичного начала в мироздании и общественной жизни лишь тщетной и никому не нужной игрой.

«Старые» философы считали мир принципиально познаваемым, непознанное они не смешивали с непознаваемым, а позитивисты со своеобразным торжеством провозгласили «ignoramus et ignorabimus» («не знаем и никогда не будем знать»; Дюбуа-Реймон).

После автобиографического рассказа Михайловского нас уже не удивит его теоретико-философское credo.

Уже в 1869 году в программном трактате «Что такое прогресс?» Михайловский убеждал: «В то время, как мы еще делимся на материалистов и спиритуалистов, передовая западная мысль в лице Конта, Спенсера и проч., отрицает и ту, и другую систему, В то время, как в нашем обществе то и дело раздаются упреки передовым людям в атеизме, позитивизм называет атеистов «самыми нелогическими теологами» (выражение Конта и – независимо от него – Макса Штирнера, автора книги «Единственный и его собственность»).

Михайловский ссылался на авторитет Конта и Спенсера, но он и сам принадлежал к основополагающим теоретикам позитивизма, Спенсера же он явно превосходил более свободным и более критическим отношением к капиталистическому строю и буржуазному обществу.

Вместе с Михайловским и народничеством эмпирический и естественнонаучный позитивизм приобрел господствующее положение в сознании русской интеллигенции 70-х годов.

Однако это не значит, что призыв «Назад к Канту!» прошел мимо ушей философствующей русской интеллигенции. Том Куно Фишера, посвященный философии Канта и положивший начало неокантианству, был сразу же переведен на русский язык Н. Страховым.

Достоевский был подготовлен к чтению и беседам о произведениях Канта. Он знал о нем и о Гегеле уже в 40-х годах. В первом же свободном письме после каторги (из Омска, 22 февраля 1854 года) он просит брата Михаила: «Пришли мне… Critique de raison pure («Критику чистого разума». – В. К.) Канта и… непременно Гегеля, в особенности ГегелевуИсторию философии. С этим вся моя будущность соединена!» (т. I, стр. 139).

Какая будущность? Конечно, литературная. Значит, замыслы, которые роились в голове Достоевского уже в Семипалатинске, были как-то связаны с идеями, шедшими от «Критики чистого разума» Канта и от историко-философских идей Гегеля.

Получил ли Достоевский просимые книги и прочитал ли он «Критику чистого разума» – мы не знаем. Но так или иначе свойственное ему обилие и разнообразие мыслей было связано с философскими знаниями. По свидетельству Страхова, Достоевский интересовался самыми отвлеченными вопросами. «Федор Михайлович любил эти вопросы, о сущности вещей и о пределах знания, и помню, как его забавляло, когда я подводил его рассуждения под различные взгляды философов, известные нам из истории философии. Оказывалось, что новое придумать трудно, и он, шутя, утешался тем, что совпадает в своих мыслях с тем или другим великим мыслителем» .

Надо было быть Страховым, чтобы поверить Достоевскому, что он тянул все из себя, не пользуясь никакими источниками для своего мышления, – уже сами понятия «сущность вещей» и «пределы знания» адресуют к Канту.

Куно Фишер задался целью вернуть теоретическую мысль назад к Канту, как к самому надежному убежищу от идеологической бури, разыгравшейся в середине XIX века и в Западной Европе, и в России. Но учение Канта воспринималось двояко.

Куно Фишер знал, что Кант считал практический разум более высокой философской инстанцией, чем теоретический, и что Кант вел к укреплению пошатнувшихся позиций веры в бога. Однако разделение бытия на феномены и нумены, на явления и вещи в себе таило возможность и материалистического истолкования и во всяком случае также вело к агностицизму, только не эмпирически, а априорно обоснованному и, тем не менее, кантовский агностицизм приводил во многих случаях к тем же результатам, что и агностицизм Конта и Михайловского.

Знаменательно в этом отношении свидетельство Льва Толстого: он двадцать лет считал, что – «отрицание» возможности потусторонней сущности вещей и бога .

Согласно мнению Достоевского, агностицизм Канта вел все к тому же: махнув рукой на решение основных мировоззренческих и нравственных проблем, целиком погрузиться в вопросы общественной или просто житейской практики.

Агностическая философия стояла беспомощной перед смыслом реальных достижений естественных наук и перед явлениями человеческого поведения, она оказывалась не в состоянии сказать определенное «да» или определенное «нет» на существеннейшие вопросы, выдвинутые жизнью и знанием, она стала слишком часто охранять существующий порядок, – она стала свидетельством снижения теоретической мысли и в Европе, и в России.

В России, правда, еще жил Чернышевский. «Чернышевский, – писал Ленин, – г единственный действительно «великий русский писатель, который сумел с 50-х годов вплоть до 88-го года остаться на уровне цельного философского материализма и отбросить жалкий вздор неокантианцев, позитивистов, махистов и прочих путаников» , но Чернышевский был арестован в 1862 году и сослан в самые глухие места тогдашней Сибири, Сочинения его были изъяты, самое имя его было запрещено к упоминанию. Вместе с именем Чернышевского стало преуменьшаться, а то и просто забываться и имя Фейербаха. Когда Достоевский писал «Братьев Карамазовых», господствующее положение в русской теоретической жизни принадлежало Михайловскому и неокантианству – в более узких ученых кругах. Но «в философии, – отмечал Ленин, – Михайловский сделал шаг назад от Чернышевского, величайшего представителя утопического социализма в России, Чернышевский был материалистом и смеялся до конца дней своих… над уступочками идеализму и мистике, которые делали модные «позитивисты» (кантианцы, махисты и т. п.). А Михайловский плелся именно за такими позитивистами» .

Достоевский, на свой лад, конечно, понимал, что происходило в теоретическом мышлении его современников. Его философскому чутью делает честь, что он отнесся к позитивизму и агностицизму как к проявлениям упадка и разброда. Он жалел не только о великих идеалистах прошлого, он сознавал, что и великие материалисты были последовательны, что и те и другие были цельны и определенны и отвергали компромиссы между религией и атеизмом. «Вспомните, – писал Достоевский в «Дневнике писателя», – прежних атеистов: утратив веру в одно, они тотчас же начинали страстно веровать в другое» . Или, мог бы он добавить, вчитайтесь в страницы Фейербаха, Чернышевского. Они пережили трудности разрыва с вековыми, но пережившими себя верованиями, однако, убедившись в правоте своих новых убеждений, уже не колебались. Позитивисты, включая неокантианцев, потеряли бесстрашие своих предшественников. Они стали полагать, что можно изо дня в день, прагматически, заниматься и наукой, и общественной и даже революционной деятельностью, не решая основных вопросов всякого философствования. Они посеяли раздвоенность, и не только в слабых душах.

Ленин дал только что приведенную оценку идеологической жизни русской интеллигенции 70-х годов, тогда как выход из блужданий был уже найден в марксизме. Ленин твердо стоял на новом берегу, Нужно лишь помнить, что слово новой истины первоначально произносится одиночками, – много ли было человек в возглавленной Плехановым группе «Освобождение труда»? – что в идеологической жизни разные пережившие себя учения продолжают существовать и вербовать адептов и тогда, когда уже достигнута новая, высшая вершина.

Достоевский писал свой роман в смутное и зыбкое философское время, тревожившее и волновавшее его теоретическую совесть, не дававшее ясного выхода ни ему самому, ни тем более его героям.

Уже в «Преступлении и наказании» Достоевский высмеивал популярные в России позитивистские книги – «Физиологию обыденной жизни» Д. Льюиса и сборник «Общий вывод положительного метода». Собственный опыт убеждал Достоевского, что «новый факт» оживления неопределенных позитивистских взглядов не удовлетворит добросовестные и ищущие, жаждущие полноты и цельности умы. «Все эти философские системы и учения (позитивизм и Конт и проч.), – читаем мы в одном из его черновиков, – являлись не раз… и ужасно скоро, бесследно и почти неприметно ни для кого вдруг исчезали. И не потому, что их опровергали… о, нет, – просто потому, что они никого не удовлетворяли…» .

Роман «Братья Карамазовы» философский, самый философский роман Достоевского, но не в том смысле, что в нем обсуждаются» академические философские системы, доказываются или опровергаются определенные философские тезисы. Его действующие лица не являются образами идей, и его персонажи не представительствуют философские категории, вступающие через их посредство в диалог или спор. Действующие персонажи «Братьев Карамазовых» – типы, но в их типообразующие начала входят «переваренные» по-своему философские идеи данного времени, и проверяются они не логически, а в жизненных судьбах – в жизненных конфликтах и жизненных финалах.

Достоевский часто – но все же не всегда – смешивал позитивизм с материализмом, особенно вульгарным, но Достоевский был прав, когда считал, что реалистическое искусство не может игнорировать идеологическую жизнь и пасовать перед новыми, ранее неизвестными идеологическими веяниями.

Достоевский никогда не забывал, что идеология, и в частности философия, – реальные явления действительности, что за ними – люди. Именно поэтому положения, казалось бы, самые абстрактные, волновали и сильно действовали на него. Он обладал необыкновенно ценной для писателя способностью воспроизводить мыслящего человека в типическом и в то же время резко индивидуализированном образе.

Достоевского интересовала философская мысль, когда она переливалась за пределы кафедр и библиотек, когда она входила в жизнь, в общественное сознание, модифицировалась обстоятельствами и характерами, свидетельствуя о переломе, о кризисе в исторической смене поколений.

Такова философия в «Братьях Карамазовых». «Братья Карамазовы» воспроизводят в художественном преломлении определенный этап философских поисков нравственного и социального идеала.

2

О жанровых особенностях романов Достоевского написано много. Большинство исследователей считает их романами-трагедиями. Нужно лишь помнить, что в понятие «роман-трагедия» марксисты вкладывают совершенно иное содержание, чем идеалисты и тем более мистики.

Спецификумом романа-трагедии Достоевского является конфликт Лица с миром, приобретающий всеобщее значение, волюнтаристическая битва исключительной личности с «неправедной», но закономерной действительностью. Лицо, герой Достоевского, прав, восставая против несправедливого, грязного мира, мириться с ним – предательство по отношению к униженным и оскорбленным. Его трагическая вина состоит в том, что он восстает против мира в одиночку и тем обрекает на поражение свой идеал.

Однако поэтика Достоевского не оставалась неизменной. Роман-трагедия достигает своей наиболее законченной формы в «Преступлении и наказании», «Идиоте» и «Бесах», в этих, если позволено будет так выразиться, наиболее «достоевских» его романах. В «Подростке» Достоевский ищет и экспериментирует. Снова и неожиданно осложняет он свойственный ему жанр в «Братьях Карамазовых».

В каждом из трех названных романов Лицо воплощает в себе реально живущий в сознании распыленных масс или дезориентированной интеллигенции миф: цезаристский миф Наполеона-Мессии (Раскольников), миф второго пришествия (Мышкин), миф Единственного, стоящего по ту сторону добра и зла (Ставрогин).

В ходе трагического действия миф дискредитируется и низлагается, а Лицо терпит крушение и гибнет.

В «Братьях Карамазовых» Достоевский ставит перед собой менее центростремительную, но зато более широкую задачу. Раскольников, Мышкин, Ставрогин охвачены моноидеей, в «Братьях Карамазовых» Достоевский «исследует»направление, к тому же дифференцированное и распадающееся на подразделения. В образах последнего своего романа Достоевский воспроизводит заблуждения и бесплодие понизившейся философской и нравственной мысли, ее неспособность выйти из противоречий и исцелить пошатнувшийся мир.

«Братья Карамазовы» начинаются неожиданно с точки зрения поэтики, ставшей уже привычной для Достоевского. В прежних романах Достоевский сразу выводил на сцену главного героя, с охватывающей всю его душу страстной идеей и волей, созревшей для немедленного действования. Необходимые сведения о Лице повествования сообщались попутно, как бы даже мимоходом, в стремительно развертывающихся сюжете и фабульных эпизодах.

Гроза подготовлялась за сценой, исподволь, но разряжалась она внезапно и застигала читателя как бы врасплох.

Не то в «Братьях Карамазовых». Первая книга первой части, пять глав, – пролог, предшествующий имеющему еще только начаться действию. Именно пролог, то есть предуведомление о тех, кто явится главными персонажами, разъяснение, что они собой представляют в биографическом, социальном и нравственно-психологическом отношении и каковы внешние и внутренние обстоятельства их существования. Все так, как это делалось в старинных прологах, только в совершенно реалистическом тоне: перед поднятием занавеса автор подготовляет читателя, с кем и с чем он будет иметь дело.

Разъясняются не только лица, но и арена – место и время действования. Сообщается, что убийство Федора Павловича Карамазова произошло ровно за тринадцать лет до писания романа, то есть в 1866 или 1867 году, Приурочение действия к определенно обозначенной дате весьма важно. События романа развертываются между Крымской и русско-турецкой войной, после поражения общественного движения 60-х годов, в начале пореформенной эпохи. Крепостное право уже отменено, суд присяжных только что введен – в 1864 году. Новизна судебно-юридической процедуры создает повышенный интерес к ней со стороны общественности, находившей в судебных сенсациях замену подавленных более высоких идеологических и политических переживаний.

1. Ф. М. Достоевский, Письма, т. IV, М. – Л., Гослитиздат, 1959, с. 56 – 57. В дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте.[]
2. Куно Фишер, История новой философии, т. IV, СПб., 1901, с. VII.[]
3. В. Виндельбанд, История новой философии в ее связи с общей культурой и отдельными науками, т. 2, СПб., 1905, с. 333.[]
4. Сергей Булгаков, Два града. Исследования о природе общественных идеалов, т. I, М., 1911, с. 80.[]
5. Н. К. Михайловский, Полн. собр. соч., т. IV, СПб., 1909, с. 300 – 302.[]
6. Н. К. Михайловский, Полн. собр. соч., т. I, СПб., 1911, с. 17.[]
7. Ф. М. Достоевский, Полн. собр. соч., т. 1 (Биография, письма, заметки из записной книжки), СПб., 1883, с. 225.[]
8. См. письма ЛЬВА Толстого к Н. Гроту от 13 октября 1887 года и к Н. Страхову от 16 октября того же года (Полн. собр. соч. (Юбилейное), т. 64, с. 104, 105). Лишь после своего духовного переворота Толстой стал считать «Критику чистого разума»»лесами» для возведения здания «Критики практического разума», а вещь в себе свел к свободной воле. Но и тут полностью не совпал с Кантом. «Моя ли это личная ошибка или общая? – спрашивал он Страхова. – Мне кажется, что есть тут общая ошибка… Наша свобода, определяемая нравственными законами, и есть вещь сама в себе (т. е. самажизнь)». Подчеркнутые мною слова не совпадают с трактовкой Канта.
   Видеть всю заслугу Канта в «Критике чистого разума», продолжал Толстой, это видеть «только расчищенное место, весьма удобное для (философских. – В. К.) гимнастических упражнений» (с. 106).[]
9. В. И. Ленин, Полн. собр. соч., т. 18, с. 384.[]
10. Там же, т. 24, с. 335.[]
11. Ф. М. Достоевский, Полн. собр. соч. в 30-ти томах, т. 22, Л., «Наука», 1981, с. 6.[]
12. «Записные тетради Ф. М. Достоевского», М. – Л., «Academia», 1935, с. 311.[]

Хотите продолжить чтение? Подпишитесь на полный доступ к архиву.

Получить доступ

Уже подписаны? Авторизуйтесь для доступа к полному тексту.

Смердяков

В черновом варианте романа убийца — не лакей, а Иван. Этого персонажа Достоевский ввел в сюжет под впечатлением от одного из героев Виктора Гюго и посещения приюта для незаконнорожденных детей.

Смердяков — сын юродивой. Когда-то в городе жила дурочка Лизавета, которую никто не смел обижать. Но Карамазов и здесь поразил всех своей жестокостью, цинизмом. Лизавета родила от него сына. Мальчика взял на воспитание слуга Григорий, незадолго до этого потерявший собственного ребенка.

Смердяков рос жестоким, злым, завистливым. Он ненавидел людей, ненавидел Россию. Рассуждая о событиях 1812 года, он фантазирует: как бы хорошо было, если бы французы победили русских. Ведь это народ умный, культурный…

Смердяков тщательно следит за своим внешним обликом. Этому он научился в Москве. Однако книг не читает, искусством не интересуется. Смердяков проникается речами Ивана, после чего убивает своего хозяина и забирает деньги. Достоевский показал, сколь опасными могу быть речи образованного атеиста и рационалиста, если произносятся в присутствии людей глупых, ограниченных, озлобленных.

Но после того как Смердяков понял, что Иван и не думал об убийстве, иллюзия величия и вседозволенности, зародившаяся в нем и побудившая на преступление, рухнула. Он покончил с собой.

Проблемы

Проблематика романа «Братья Карамазовы» может занять не одну статью, так что лучше сократить ее. Если Вам чего-то не хватило, уточните ответ на вопрос в комментариях.

1. Безнравственность
   – человеческая безнравственность на страницах романа достигает чудовищных размахов. Кажется, что во всём городе найдётся лишь несколько по-настоящему нравственных людей. Однако Достоевский верит, что даже самые страшные грехи не убивают до конца человеческую душу, и у всех грешников может быть шанс на исправление.
2. Атеизм
   – как глубоко верующий человек, Достоевский отрицает саму возможность жизни без Бога. На примере Ивана он показывает читателю, что за цинизм, нигилизм и атеизм являются всего лишь жестом отчаяния человека, который не может смириться с ужасами бытия.
3. Бунт против морали
   – и Фёдор Павлович, и Дмитрий, и Иван предаются порокам и нигилизму поскольку испытывают отвращение к миру и самим себе. По мнению Достоевского, человек поддаётся греху из-за своей собственной слабости, а принципиально злых людей не бывает.
4. Борьба добра и зла
   – на протяжении всего романа герои борются сами с собой, пытаясь спасти в себе остатки человечности. В итоге, несмотря на трагичность ситуации и многочисленные ошибки, совершённые героями, можно сказать, что добро одерживает победу, когда Дмитрий и Иван становятся на путь искупления.

Другие образы в романе

Одна из глав романа посвящена старцу Зосиме – бывшему офицеру, проведшему сорок лет в монастыре. Встреча этого человека с Дмитрием символична. Увидев старшего сына Карамазова, он падает перед ним на колени. Старец, не лишенный дара предвидения, уже знает о судьбе этого вздорного и вспыльчивого человека.

Грушенька – яркий женский персонаж, который критики нередко сравнивают с Настасьей Филипповной. Она тоже когда-то была содержанкой состоятельного человека. Она унижена и оскорблена, но не смиренна. Противопоставлена этой героине Катерина, которая, в отличие от Грушеньки, благонравная и пользуется уважением окружающих.

Что приснилось Алеше?

Отрывок из романа Федора Достоевского «Братья Карамазовы», из главы «Кана Галилейская», где описывается сон Алеши Карамазова во время чтения Евангелия над гробом старца Зосимы.

«…И не доставшу вину, глагола мати Иисусова к нему: вина не имут…» — слышалось Алеше. «Ах да, я тут пропустил, а не хотел пропускать, я это место люблю: это Кана Галилейская, первое чудо… Ах, это чудо, ах, это милое чудо! Не горе, а радость людскую посетил Христос, в первый раз сотворяя чудо, радости людской помог… “Кто любит людей, тот и радость их любит…” Это повторял покойник поминутно, это одна из главнейших мыслей его была… Без радости жить нельзя, говорит Митя… Да, Митя… Все, что истинно и прекрасно, всегда полно всепрощения — это опять-таки он говорил…» «…Глагола ей Иисус: что есть мне и тебе, жено; не у прииде час мой. Глагола мати его слугам: еже аще глаголет вам, сотворите». «Сотворите… Радость, радость каких-нибудь бедных, очень бедных людей… Уж конечно, бедных, коли даже на свадьбу вина недостало… Вон пишут историки, что около озера Генисаретского и во всех тех местах расселено было тогда самое беднейшее население, какое только можно вообразить… И знало же другое великое сердце другого великого существа, бывшего тут же, матери его, что не для одного лишь великого страшного подвига своего сошел он тогда, а что доступно сердцу его и простодушное немудрое веселие каких-нибудь темных, темных и нехитрых существ, ласково позвавших его на убогий брак их. “Не пришел еще час мой”, — он говорит с тихою улыбкой (непременно улыбнулся ей кротко)… В самом деле, неужто для того, чтоб умножать вино на бедных свадьбах, сошел он на землю? А вот пошел же и сделал же по ее просьбе… Ах, он опять читает». «…Глагола им Иисус: наполните водоносы воды, и наполниша их до верха. И глагола им: почерпите ныне и принесите архитриклинови, и принесоша. Якоже вкуси архитриклин вина бывшего от воды, и не ведяше откуда есть: слуги же ведяху почерпшии воду: пригласи жениха архитриклин. И глагола ему: всяк человек прежде доброе вино полагает, и егда упиются, тогда хуждшее: ты же соблюл еси доброе вино доселе». «Но что это, что это? Почему раздвигается комната… Ах да… ведь это брак, свадьба… да, конечно. Вот и гости, вот и молодые сидят, и веселая толпа и… где же премудрый архитриклин? Но кто это? Кто? Опять раздвинулась комната… Кто встает там из-за большого стола? Как… И он здесь? Да ведь он во гробе… Но он и здесь… встал, увидал меня, идет сюда… Господи!.. Да, к нему, к нему подошел он, сухенький старичок, с мелкими морщинками на лице, радостный и тихо смеющийся. Гроба уж нет, и он в той же одежде, как и вчера сидел с ними, когда собрались к нему гости. Лицо все открытое, глаза сияют. Как же это, он, стало быть, тоже на пире, тоже званный на брак в Кане Галилейской… — Тоже, милый, тоже зван, зван и призван, — раздается над ним тихий голос. — Зачем сюда схоронился, что не видать тебя… пойдем и ты к нам. Голос его, голос старца Зосимы… Да и как же не он, коль зовет? Старец приподнял Алешу рукой, тот поднялся с колен. — Веселимся, — продолжает сухенький старичок, — пьем вино новое, вино радости новой, великой; видишь, сколько гостей? Вот и жених и невеста, вот и премудрый архитриклин, вино новое пробует. Чего дивишься на меня? Я луковку подал, вот и я здесь. И многие здесь только по луковке подали, по одной только маленькой луковке… Что наши дела? И ты, тихий, и ты, кроткий мой мальчик, и ты сегодня луковку сумел подать алчущей. Начинай, милый, начинай, кроткий, дело свое!.. А видишь ли Солнце наше, видишь ли ты Его? — Боюсь… не смею глядеть… — прошептал Алеша. — Не бойся Его. Страшен величием пред нами, ужасен высотою своею, но милостив бесконечно, нам из любви уподобился и веселится с нами, воду в вино превращает, чтобы не пресекалась радость гостей, новых гостей ждет, новых беспрерывно зовет и уже на веки веков. Вон и вино несут новое, видишь, сосуды несут…» Что-то горело в сердце Алеши, что-то наполнило его вдруг до боли, слезы восторга рвались из души его… Он простер руки, вскрикнул и проснулся… Опять гроб, отворенное окно и тихое, важное, раздельное чтение Евангелия. Но Алеша уже не слушал, что читают. Странно, он заснул на коленях, а теперь стоял на ногах, и вдруг, точно сорвавшись с места, тремя твердыми скорыми шагами подошел вплоть ко гробу. Даже задел плечом отца Паисия и не заметил того. Тот на мгновение поднял было на него глаза от книги, но тотчас же отвел их опять, поняв, что с юношей что-то случилось странное. Алеша глядел с полминуты на гроб, на закрытого, недвижимого, протянутого в гробу мертвеца, с иконой на груди и с куколем с восьмиконечным крестом на голове. Сейчас только он слышал голос его, и голос этот еще раздавался в его ушах. Он еще прислушивался, он ждал еще звуков… но вдруг, круто повернувшись, вышел из кельи. Он не остановился и на крылечке, но быстро сошел вниз. Полная восторгом душа его жаждала свободы, места, широты. Над ним широко, необозримо опрокинулся небесный купол, полный тихих сияющих звезд. С зенита до горизонта двоился еще неясный Млечный Путь. Свежая и тихая до неподвижности ночь облегла землю. Белые башни и золотые главы собора сверкали на яхонтовом небе. Осенние роскошные цветы в клумбах около дома заснули до утра. Тишина земная как бы сливалась с небесною, тайна земная соприкасалась со звездною… Алеша стоял, смотрел и вдруг как подкошенный повергся на землю. Он не знал, для чего обнимал ее, он не давал себе отчета, почему ему так неудержимо хотелось целовать ее, целовать ее всю, но он целовал ее плача, рыдая и обливая своими слезами, и исступленно клялся любить ее, любить во веки веков. «Облей землю слезами радости твоея и люби сии слезы твои…» — прозвенело в душе его. О чем плакал он? О, он плакал в восторге своем даже и об этих звездах, которые сияли ему из бездны, и «не стыдился исступления сего». Как будто нити ото всех этих бесчисленных миров Божиих сошлись разом в душе его, и она вся трепетала, «соприкасаясь мирам иным». Простить хотелось ему всех и за всё и просить прощения, о! не себе, а за всех, за всё и за вся, а «за меня и другие просят», — прозвенело опять в душе его. Но с каждым мгновением он чувствовал явно и как бы осязательно, как что-то твердое и незыблемое, как этот свод небесный, сходило в душу его. Какая-то как бы идея воцарялась в уме его — и уже на всю жизнь и на веки веков. Пал он на землю слабым юношей, а встал твердым на всю жизнь бойцом и сознал и почувствовал это вдруг, в ту же минуту своего восторга. И никогда, никогда не мог забыть Алеша во всю жизнь свою потом этой минуты. «Кто-то посетил мою душу в тот час», — говорил он потом с твердою верой в слова свои…