Баян (Боян) – древнерусский певец и сказитель, «песнотворец», персонаж Слова о полку Игореве. По одной из версий, самое слово «боян» или «баян» (две эти формы исстари употребляются безразлично; одно и то же лицо называется то Боян, то Баян) — хорошо известно у всех славян: у русских, болгар, сербов, поляков, чехов. Происходит от старославянского «ба[jon]ти», означавшего, с одной стороны: «ворожить», «заговаривать», с другой «баснословить». Отсюда старославянские слова: «баальник», «баальница», «волхв», «ворожея»; «баание», «ба[jon]ние» – ворожба, «басня»; «ба[jon]ник», «ба[jon]н» – баятель, «incantator». Отсюда и позднейшие русские формы: «баян», «боян», «балян» – краснобай, байщик, знающий сказки, басни; белорусская «баюн» — охотник болтать, сказочник. Вместе с значением нарицательным у всех славян слово «баян», «боян» встречается и как имя собственное, как название реки, местности или лица. По другой версии Боян – славянское имя, от боятися: «наводящий страх», «которого боятся» (аналогично таким известным древнерусским именам, как Хотен или Ждан). По третьей версии, имя тюркско-болгарского происхождения, ср. чуваш. пуян «богатый», общетюрк. бай «богатый», от глагола baj – «становиться богатым». В арабском языке слово «баян» (араб. ????) означает «разъяснение, объяснение, пояснение» (есть и другие значения).
Имя Боян является очень распространенным и у южнославянских народов, особенно у сербов, болгар, македонцев, черногорцев. Кроме имени Боян, на территориях с преимущественно болгарским населением с X века засвидетельствованы имена, этимологически схожие – Боимир (Х в.), Бояна (XVI в.), Бойо (XV в.) с др. Также стоит упомянуть легендарного основателя Аварского каганата Баяна I и древнеболгарского князя Батбаяна. По древнерусским граффити из Киева (запись о «Бояней земле» в Софийском соборе) и берестяным грамотам из Новгорода и Старой Руссы XI–XII веков известен ряд людей по имени Боян, что доказывает реальность этого имени и в различных регионах Руси. Известна также улица Бояна (в древности – Буяна или Бояна) в Великом Новгороде, существующая и поныне, названная, видимо, в честь новгородца, жившего в этом месте. Делались попытки отождествить певца из «Слова» с тем или иным из этих Боянов, но такие гипотезы, разумеется, ненадёжны.
Кем был?
Самая распространенная точка зрения исследователей русской истории состоит в том, что древнерусский Боян Вещий был придворным певцом русских князей XI века (предположительно чернигово-тмутороканских князей). В Слове о Полку Игореве говорится, что Боян воспевал трёх князей: Мстислава Владимировича Храброго, Ярослава Мудрого и Романа Святославича (внук Ярослава). Так же упоминается Всеслав Полоцкий, которого Боян порицал за то, что тот захватывал Киев. Здесь мы видим характерную для придворных певцов манеру составлять песни-хвалы и песни-хулы. Он был автором и исполнителем своих песен, сам пел и сам играл на музыкальном инструменте. Вот одна из припевок его песни о Всеславе Полоцком: «Ни хытру, ни горазду, ни птицю горазду суда Божіа не минути». Другие слова, которые цитирует автор повести: «Начати же ся тъй п?сни по былинамь сего времени, а не по замышленію Бояню «, » Тяжко ти головы кром? плечю, зло ти т?лу кром? головы». Однако вся информация по этому поводу взята из одного источника, доверять которому или нет – до сих пор спорят учёные.
Другие произведения Бояна и служение при княжеском дворе
Первым произведением Бояна была песнь о единоборстве Мстислава с Редедей. По мнению Шлякова, «в летописи мы имеем следы Бояновых песен, и летописец пользовался ими как источником для своих сведений» (Шляков. Боян, с. 495). Начав свою песнотворческую деятельность в Тмутаракани, Боян затем перешел в Чернигов. Шляков предполагает, что одно время Боян находился при дворе Ростислава Владимировича (ум. 1066 г.), затем перешел на службу к Святославу Ярославичу (ум. 1076 г.), воспевая деяния его и его семьи, «тесно связав особенно свою судьбу с судьбою его старшего сына – энергичного Олега» (там же, с. 498).
О том, что Боян был песнетворцем или придворным поэтом Святослава Ярославича и его сына Олега, писал М. Н. Тихомиров. Он отмечает, что все заимствования из «похвальных слов» Б. в «Слове о полку Игореве» «относятся к определенному и сравнительно узкому промежутку времени. В них говорится о пребывании полоцкого князя Всеслава на Киевском столе (1068 г.), о Святославе Ярославиче, сменившем Всеслава на Киевском престоле (умер в 1076 г.), о смерти «красного» Романа Святославича (1079 г.), о смерти Бориса Вячеславича (1078 г.).
О самом Олеге Святославиче говорится как о младом и храбром князе, внуком которого был Игорь Святославич, герой поэмы. Следовательно, Боян писал про молодого Олега, когда тот еще был «Гориславичем», т. е. до 1094 г. С этого года Олег уже прочно сидел на отцовском столе и борьба за Чернигов окончилась (Тихомиров. Боян и Троянова земля, с. 175–176)..
«Не подлежащую сомнениям» связь Б. с «домом чернигово-тмутараканских князей» подчеркивает Б. А. Рыбаков, который уделяет много места Б. в своем исследовании «Слова о полку Игореве». Ранний период песнотворчества Б. Рыбаков относит ко времени княжения Мстислава Храброго (ум. в 1036 г.), ратные подвиги которого воспевал Б. После смерти Мстислава Б., как полагает Рыбаков, перешел ко двору киевского великого князя Ярослава, к которому перешли черниговские и тмутороканские владения умершего бездетным Мстислава. Затем Боян снова вернулся в Тмуторокань. Большинство исследователей, опираясь на припевку Б. о Всеславе Полоцком – «Ни хытру, ни горазду, ни птицюгоразду суда божиа не минути», считают, что Боян умер после смерти Всеслава (1101 г.).
Цитатная характеристика
Образ Бояна периодически возникает в разных местах «Слова о полку Игореве». Автор вспоминает о сказителе, когда хочет сравнить их стили изложения или выразить собственную позицию относительно описываемых в произведении событий.
Несколько цитат, в которых упоминается образ Бояна:
- «Тот Боян, исполнен дивных сил, приступая к вещему напеву, серым волком по полю кружил, как орёл, под облаком парил, растекался мыслию по древу» — рассказчик впервые говорит о творчестве Бояна и его манере литературного изложения.
- «О Боян, старинный соловей! Приступая к вещему напеву, если б ты о битвах наших дней пел, скача по мысленному древу…» — автор размышляет, как Боян мог бы рассказать историю похода князя Игоря на половцев. Из этого же момента становится понятно, что к моменту написания «Слова» сказителя уже нет в живых, он – легенда прошлого.
- «И сказал Боян ему тогда: «Князь Всеслав! Ни мудрый, ни удалый не минуют божьего суда.»» — автор упоминает о том, что Боян не боялся высказывать свое мнение относительно поступков князей, как не боится теперь и сам рассказчик говорить о том, что Игорь и Всеволод поступили неразумно.
Является ли Боян героем произведения? Нет. Он – скорее второстепенный персонаж, который не влияет на происходящее (кстати, как и сам автор), но при этом его философия и взгляд на мир приводится автором для того, чтобы объективно оценить события 1185 года. Говорить о незначительности образа Бояна никак нельзя. Если его просто убрать из произведения, многие мысли и позиции рассказчика не получится донести до читателя, а если и получится – восприниматься они будут уже совсем по-другому.
Интересные гипотезы
Гипотеза №1
А.X.Востоков в примечаниях к своей стихотворной повести «Светлана и Мстислав» в «Опытах лирических» (1806 г.) писал, что он, вслед за В.Т.Нарежным, считает, что русские поэты, которые «должны были находиться при дворе государей древних», назывались «Баянами». Об этом, отмечает Востоков,
«не говорит «Повесть о походе Игоря», упоминающая только об одном Баяне, как о собственном имени; но нельзя ли предположить, что упомянутый песнотворец по превосходству назван общим именем Баяна, т.е.: баснослова, вития, рассказчика»
Так же понимает имя Б. Пушкин в «Руслане и Людмиле» – оно у него одновременно и имя собственное, и нарицательное: «Все смолкли, слушают Баяна…», «И струны громкие Баянов / Не будут говорить о нем!»
Историко-археологические находки последнего времени не только подтвердили бытование имени Б. в Древней Руси, но свидетельствуют о его достаточно широкой распространенности. В Новгородской 1-й летописи упоминается «Бояня» улица, в Рядной грамоте Тешаты и Якима (1261–1291 гг.) названо имя послуха Бояна (Грамоты Великого Новгорода и Пскова. М.; Л., 1949, с. 317). Имя «Боян» встречается в трех новгородских берестяных грамотах (одна – 80-х гг. XI в., две – XII в.).
Гипотеза №2
Стоит сказать, что в Великом Новгороде сохранилась очень старая улица Бояна, вероятно от имени Новгородца, который жил здесь. По этому поводу существует масса предположений, одна из которых – Боян был тем самым Новгородским Волхвом Богомилом. Очень интересное исследование предлагает нам Б.А.Рыбаков. Эта история относится к крещению Новгорода в 988 году. Высший жрец славян Богомил, который жил в Новгороде, активно сопротивлялся новой вере князя Владимира и поднял настоящий бунт. Добрыня с Путятой разбили сопротивление Новгорода, сокрушили идолы и капища. Так вот, того самого жреца Богомила называли Соловьём, прозванный так от своего красноречия. Соловьём же называли и Бояна. Позже, в Новгородской Земле, в слое датируемом 1070-1080 гг., были найдены гусли с надписью «Словиша» т.е. Соловей, которые предположительно принадлежали тому самому жрецу и волхву Богомилу-Соловью. Всё это, и ещё практически одинаковое время существования и того и другого человека, даёт право делать предположение, что Богомил и Боян могли быть одним и тем же лицом.
Гипотеза №3
Интересно, что еще в 1842 году исследователь литературы древней Руси А. Ф. Вельтман впервые высказал мнение, что Боян – это летописный Янь. Основанием для поисков Бояна послужили свидетельства летописца Нестора под 1106 годом, где зафиксировано два события, связанных с именем Янь: «Повоевали половцы возле Зареческа, и послал на них Святополк (Изяславич) Яна Вышатича и брата его Путяту… В это же лето умер Янь («Вышатич» – доказывал академик Д. С. Лихачев), старец добрый, жил лет девяносто, в старости маститый: жил по закону Божьему, не худший первых праведников, от него же я слышал много словес, которые и вписал в Летописец. Его же и гроб есть в Печерском монастыре, где лежит тело его, положенное месяца июня в 24-й день».
В. В. Яременко высказал интересное предположение: «Вот, очевидно, и есть биография Бояна. На самом деле – Яна, нашего первого известного песнетворца… Если Янь умер в 1106 году в 90-летнем возрасте, то, соответственно, родился в 1016 г.». Но дальше приоритет отдавали мнению академика Д. С. Лихачева, что Янь-поэт, он же Янь Вышатич – киевский воевода и потомок Добрыни, брата Малуши.
Изучение «Повести временных лет» расширило круг летописных знаний о герое «Слова…» Бояне – Яне: 1016 г. – родился; в 1073 г. (ему 57 лет) – дом праведника Яня и Марии посетил святой Феодосий; 16 апреля 1091 г. (75 лет) – овдовел; 24 июня (7 июля) 1106 г. (90 лет) – умер автор летописных словес и похоронен рядом с женой и
Феодосием в притворе Успенской церкви Печерского монастыря с левой стороны, «…где и лежит тело его», – записал Нестор 888 лет назад.
А это лучшее свидетельство, что Боянь, друг св. Феодосия и св. Нестора, не был ни язычником, ни «руководителем языческих праздников», ни оборотнем, поскольку сам черноризец св. Нестор назвал уважаемого Яня праведником, а св. Феодосий пожелал, чтобы тот был положен рядом с ним в Печерской церкви.
В 1960-х гг. археологом В. В. Высоцким было найдено на стене Софии Киевской граффити, которое свидетельствовало о покупке Бояневой земли вдовой князя Всеволода за 700 гривен. Мог ли такими землями владеть не князь и не воевода? Мог, свидетельствует «Слово о полку Игоревом», ведь «Боянь песни творил», причем песни, достойные летописных текстов. Выходит, во времена киевских князей Ярослава Мудрого и его сыновей (после 1054 до 1074 г.) такое уникальное творчество Бояна, скрытого в летописи под именем «Янь», дорого ценилось.
147
БОЯН
(XI в.) — древнерус. поэт-певец. В зачине С. Б. назван «творцом песен». Семь раз вспоминает Б. автор С. Кроме С. Б. упомянут в «Задонщине». В интерпретации имени Б. со времени открытия С. обозначились две тенденции: 1) это собственное имя древнерус. поэта-певца; 2) это нарицательное слово, обозначающее певца, поэта, сказителя вообще. В
Первом издании
С., в примеч. на с. 2 Б. назван «славнейшим в древности стихотворцем русским». В первоначальном тексте этой страницы говорилось, что «при Рюрике иль Святославле гремела лира его, ни по чему узнать не льзя»; после ее перепечатки предположение о времени жизни Б. было сформулировано еще более неопределенно: «…когда и при котором государе гремела лира его ни по чему узнать не льзя». Сходная с этой характеристика Б., но в сильно романтизированном виде, была дана
Н. М. Карамзиным
в «Пантеоне российских авторов» (1801): «Мы не знаем, когда жил Боян и что было содержанием его сладких гимнов; но желание сохранить имя и память древнейшего русского поэта заставило нас изобразить его в начале сего издания. Он слушает поющего соловья и старается подражать ему на лире» (Соч. СПб., 1848. Т. 1. С. 653). В примеч. к С.
Екатерининской копии
имя Б., с одной стороны, характеризовалось как собственное, но, с другой — тут же определялось и как нарицательное: «Сие имя Боян происходит, как думать надобно, от древняго глагола баю, говорю: по сему Боян не что другое, как разскащик, словесник, вития» (
Дмитриев Л. А.
История первого издания «Слова о полку Игореве». М.; Л., 1960. С. 326).
148
В нач. XIX в. господствовало представление о Б. как о конкретном «витии» древности и, одновременно с этим, обобщенном образе поэта-певца. А. Х. Востоков
в примеч. к своей стихотв. повести «Светлана и Мстислав» в «Опытах лирических» (1806) вслед за В. Т. Нарежным утверждал, что рус. поэты, которые «должны были находиться при дворе государей древних», назывались «Баянами». Об этом, отмечает Востоков, «не говорит „Повесть о походе Игоря“, упоминающая только об одном Баяне, как о собственном имени; но нельзя ли предположить, что упомянутый песнотворец по превосходству назван общим именем Баяна, т. е.: баснослова, вития, рассказчика» (цит. по:
Востоков А. Х.
Стихотворения. Л., 1935. С. 391. (Б-ка поэта. Больш. сер.)). Так же понимает имя Б.
Пушкин
в «Руслане и Людмиле» — оно у него одновременно и имя собственное, и нарицательное: «Все смолкли, слушают Баяна…», «И струны громкие Баянов / Не будут говорить о нем!» (ПСС. АН СССР. 1937. Т. 4. С. 7, 42). Только поэтич. символом считал Б.
Вс. Миллер
: «Боян заменяет автору „Слова“ музу эпических поэтов» (Взгляд. С. 123—124), «В начале „Слова“ Боян введен как поэтическое украшение, а не как историческое лицо: имя вещего поэта, потомка божества, должно украсить произведение автора, возвысить его в глазах читателей» (С. 125). По мнению Миллера, «нет ни одной черты, которая могла бы быть реальной характеристикой исторического певца и притом русского, предшественника автора „Слова“» (С. 121). Само имя Б. Миллер считает не русским: «Боян лицо болгарское и попал в „Слово“ из болгарского источника» (С. 130).
Предположение о болг. происхождении имени Б. высказывалось и до Миллера: Ю. Венелин считал, что Б. — болг. князь Боян Владимирович (ум. в 931), слывший в народе колдуном (Критическое исследование об истории болгар. М., 1849. С. 236—265). Однако еще в 1844 В. Г. Белинский
, разбирая «Руслана и Людмилу», писал, что Пушкин, считая слово Б. «равнозначительным» таким словам, как «скальд, бард, менестрель, трубадур, миннезингер», «разделял заблуждение всех наших словесников, которые, нашед в „Слове о полку Игореве“ „вещего баяна, соловья старого времени…“, заключили из этого, что Гомеры древней Руси назывались баянами». Белинский утверждал, что «по смыслу текста „Слова“ ясно видно, что имя Баяна есть собственное, а отнюдь не нарицательное». Вместе с тем он о (Собр. соч. М., 1955. Т. 7. С. 365—366).
В наст. время можно считать общепризнанным положение о том, что Б. — имя собственное, принадлежащее поэту-певцу, предшественнику автора С. Вместе с тем можно утверждать, что мы располагаем целым рядом не только догадок, но остроумных и весьма убедительных гипотез о Б. А. Вельтман
в 1842 высказал предположение, что имя Б. — это искаженное имя
Яна Вышатича
, упоминаемого в ПВЛ: сообщая под 1106 о его смерти на 90-м году жизни, Нестор пишет, что слышал от Яна Вышатича много рассказов, которые записал с его слов в свою летопись. Вельтман полагает, что в первоначальном тексте С. перед именем Яна стояла частица «бо», на каком-то этапе переписывания текста С. переписчик соединил эту частицу с именем «Ян» и получился — «Боян». Возможность искажения имени Яна Вышатича
149
в Б. С. допускали А. В. Лонгинов
и
Л. В. Черепнин
(
Лонгинов А. В.
Историческое исследование Сказания о походе северского князя Игоря Святославлича на половцев в 1185 г. Одесса, 1892. С. 89—91;
Черепнин Л. В.
«Повесть временных лет», ее редакции и предшествующие ей летописные своды // ИЗ. М., 1948. № 25. С. 328—329). Однако видеть в имени Б. искаженное написание какого-то др. древнерус. имени или искать это имя не в рус. источниках (кроме указанного предлагался еще ряд болг. персонажей с именем «Боян») нет оснований.
Е. В. Барсов
, резко выступивший против гипотезы Миллера, привел ряд данных, свидетельствующих о том, что имя Б. в Древней Руси существовало (см.: Слово. Т. 1. С. 338—339). Историко-археол. находки последнего времени не только подтвердили бытование имени Б. в Древней Руси, но свидетельствуют о его достаточно широкой распространенности. В Новг. перв. лет. упоминается «Бояня» улица, в Рядной грамоте Тешаты и Якима (1261—91) названо имя послуха Бояна (Грамоты Великого Новгорода и Пскова. М.; Л., 1949. С. 317). Имя «Боян» встречается в трех новгородских берестяных грамотах (одна 80-х XI в., две — XII в.) (см.:
Арциховский А. В.
,
Янин В. Л.
Новгородские грамоты на бересте: Из раскопок 1962—1976 гг. М., 1978). Наконец, на стене киевской Софии (см.
София Киевская
) была обнаружена надпись (граффито), в которой сообщается о покупке княгинею «Всеволожей» (т. е. женой князя Всеволода) «земли Бояней» (земли, принадлежавшей когда-то какому-то Бояну). Открывший надпись
С. А. Высоцкий
датирует ее втор. пол. XII в. и высказывает предположение, что эта земля «некогда имела какое-то отношение к Бояну „Слова о полку Игореве“» (Древнерусские надписи Софии Киевской XI—XIV вв. Киев, 1966. Вып. 1. С. 71).
Б. А. Рыбаков
датирует граффито кон. XI в. и высказывает предположение, что запись могла быть сделана в близкое время к предполагаемому им году смерти Б. Правда, исследователь о (Русские летописцы… С. 417). О Б. как поэте, жившем во времена князя
Всеслава
(ум. 1101), писал в 1809
Н. Грамматин
в «Рассуждении о древней русской словесности». Древнерус. певцом считал Б.
Е. Болховитинов
, включив его в свой «Словарь русских светских писателей». «Знаменитым русским поэтом» XI — нач. XII в. называл Б.
Ф. И. Буслаев
. Время творчества Б. он датирует, исходя из перечня имен тех князей, которым Б. пел свои песни-славы. Кроме того, этот перечень наводит Буслаева на мысль, что «связь Бояна с князьями тмутороканскими и черниговскими, вероятно, заслуживает некоторого внимания» (Русская поэзия… С. 392). Буслаев считает, что текст С. донес до нас несколько отрывков из произведений Б., процитированных автором С. Это две припевки Б., имеющие характер притчи, — «Ни хытру, ни горазду…» и «Тяжко ти головы…» и пять отрывков из песен Б.: «Тъй бо Олегъ мечемъ крамолу коваше…», «Тогда при Олз? Гориславличи…», «Уже бо, братие, невеселая година въстала…», «На Немиз? снопы стелютъ головами…», «Не буря соколы занесе чресъ поля широкая…».
Барсов, подчеркивавший тесную связь автора С. с творчеством Б., вместе с тем считал, что автор С. «весьма мало внес Бояновых словес в свое произведение» (Слово. Т. 1. С. 308). Если приводившиеся ранее предположения о вставках в С. из соч. Б. имели в виду
150
отдельные небольшие фразы, то в наши дни писатель А. Л. Никитин
пошел гораздо дальше своих предшественников. Он считает, что вообще большая часть текста С. не что иное, как переработка, применительно к событиям похода Игоря, соч. Б., посвящ. Святославу Ярославичу и его сыновьям и написанного Б. за сто лет до похода Игоря — в кон. 1084 — нач. 1085. По Никитину, основной причиной, побудившей автора С. обратиться к соч. Б., которое, по его словам, «послужило своего рода матрицей для автора „Слова о полку Игореве“» (Испытание «Словом». № 6. С. 226), «были солнечные затмения, предшествовавшие началу обоих походов» (Там же. № 7. С. 183). По Никитину получается, что все, что рассказывает автор С., уже было в произведении Б.: «…изображение похода, быть может, со зловещими предзнаменованиями, картины битвы с „погаными степняками“, гибель героев или плен, последовавшие затем горе „земли“ и, возможно, обращение к князьям с просьбой о помощи» (Там же. № 6. С. 226). Гипотеза Никитина, таким образом, превращает С. во второстепенный памятник древнерус. лит-ры. В его построениях много явных натяжек, произвольного толкования текста С., ошибок.
В 1912 А. С. Архангельский
в энциклопедич. статье о Б. дал подробный обзор всех гипотез о нем, имевшихся к этому времени, и подытожил результаты изучения данного вопроса.
Связь Б. с тмутараканскими и черниговскими князьями подчеркивал А. С. Орлов
(Слово о полку Игореве. М., 1923); он относил время жизни Б. к XI — нач. XII в. и считал, что Б. был таким же княж. певцом, как и автор С. Как о бесспорном факте, о тмутараканском происхождении Б. и тесной связи его с черниговскими князьями писал
Н. В. Шляков
, который пытался воссоздать биографию Б. По его гипотезе, Б. родился не позже 1006 и умер вскоре после смерти Всеслава (1101). Первым произведением Б. была песнь о единоборстве
Мстислава Владимировича
с
Редедей
. По мнению Шлякова, «в летописи мы имеем следы Бояновых песен, и летописец пользовался ими как источником для своих сведений» (Боян. С. 495). Начав свою песнотворч. деятельность в Тмутаракани, Б. затем перешел в Чернигов. Шляков предполагает, что одно время Б. находился при дворе Ростислава Владимировича (ум. 1066), затем перешел на службу к Святославу Ярославичу (ум. 1076), воспевая деяния его и его семьи, «тесно связав особенно свою судьбу с судьбою его старшего сына — энергичного Олега» (С. 498). О том, что Б. был песнотворцем или придворным поэтом Святослава Ярославича и его сына
Олега
, писал
М. Н. Тихомиров
. Он отмечает, что все заимствования из «похвальных слов» Б. в С. «относятся к определенному и сравнительно узкому промежутку времени. В них говорится о пребывании полоцкого князя Всеслава на Киевском столе (1068 г.), … о смерти „красного“
Романа Святославича
(1079 г.), о смерти
Бориса Вячеславича
(1078 г.). О самом Олеге Святославиче говорится как о младом и храбром князе, внуком которого был
Игорь Святославич
, герой поэмы. Следовательно, Боян писал про молодого Олега, когда тот еще был „Гориславичем“, т. е. до 1094 г. С этого года Олег уже прочно сидел на отцовском столе и борьба за Чернигов окончилась» (Боян и Троянова земля. С. 175—176). Тихомиров считает, что автору С. произведения Б., из которых он черпал сведения о событиях XI в., могли быть известны как в устной передаче, так и в письменной форме.
151
«Не подлежащую сомнениям» связь Б. с «домом чернигово-тмутараканских князей» подчеркивает Рыбаков. Ранний период песнотворчества Б. он относит ко времени княжения Мстислава Храброго (ум. 1036), ратные подвиги которого воспевал Б. После смерти Мстислава Б., как считает Рыбаков, оказался при дворе киевского вел. князя Ярослава, к которому перешли черниговские и тмутараканские владения умершего бездетного Мстислава. Затем Б. снова вернулся в Тмутаракань. Большинство исследователей, имея в виду припевку Б. о Всеславе Полоцком — «Ни хытру, ни горазду, ни птицю горазду суда Божиа не минути», считают, что Б. умер после смерти Всеслава (1101). Рыбаков полагает, что эта «припевка» не имеет датирующего значения: «Из этих слов, во-первых, не видно, что Божий суд уже настиг Всеслава, а во-вторых, следует учесть, что „предсказать“ смерть Всеслава можно было, и не дожидаясь факта его смерти» (Русские летописцы… С. 414, примеч. 14). По его мнению, последняя припевка Б. в С. «Тяжко ти головы кром? плечю, зло ти т?лу кром? головы» «была, вероятно, взята из какой-то торжественной оды по случаю возвращения Олега с молодой женой и утверждения его в отцовских и братских владениях в Тмутаракани» (С. 414), что происходило в 1083. Б., пишет Рыбаков, «был связан с Мстиславом, затем с Ярославом старым, потом с его сыном Святославом и сыновьями Святослава — Романом и Олегом, родоначальником Ольговичей. Гусли Бояна зазвучали еще до 1036 г. и продолжали рокотать славы князьям вплоть до 1083 г., т. е. на протяжении около полувека» (С. 415). Рыбаков связывает с именем Б. создание былины о Соловье Будимировиче, которая, по предположению А. И. Лященко
, повествует о сватовстве Гаральда Норвежского к дочери Ярослава Елизавете в 1040-е XI в. (
Рыбаков Б. А.
Древняя Русь: Сказания, былины, летописи. М., 1963. С. 78—85).
В отличие от большинства исследователей, В. Ф. Ржига
возражает против приурочивания творчества Б. к черниговской ветви княж. рода: «На деле это был песнотворец более широкого размаха и более глубокой исторической преемственности» (Несколько мыслей… С. 430). По его определению, Б. — певец-поэт широкого полит. кругозора, «не ограниченный рамками воспевания какой-нибудь одной княжеской ветви» (С. 431).
Л. Е. Махновец
считает, что «припевка» Б. «Тяжко ти головы кром? плечю, зло ти т?лу кром? головы» имеет в виду князя Святослава Игоревича и его трагическую гибель в 972 (он был убит печенегами, а из его черепа сделана чаша для питья). И остальные князья, с которыми в С. связывается имя Б., по мнению Махновца, — герои песен Б., а не его современники: «Боян лишь воспевал давние времена и прославлял деяния давних князей, которые были достойны славы, т. е. тех, которые вошли в историю как личности героические, выдающиеся» (Про автора. С. 212). Из этого Махновец заключает, что для определения времени жизни Б. упоминаемые в С. князья — герои его песен значения не имеют. Махновец относит время творчества Б. к сер. XII в., а автора С. называет его непосредственным учеником, по всей видимости, знавшим Б. лично.
Не менее чем личность Б. интересовал исследователей вопрос о характере его поэтич. творчества. По мнению Буслаева, поэзия Б. отвечала требованиям нар. эпоса того времени. «Боян, — писал
152
он, — сам пел свои песни, подобно другим народным певцам, и сопровождал свои песни струнным инструментом» (Русская поэзия… С 394). Нар. певцом, подобным «позднейшим бандуристам, кобзарям и гуслярам, которые ходили по селам и на торжищах и праздничных играх распевали народные думы под звуки музыкального инструмента», считал Б. А. Н. Афанасьев
(Поэтические воззрения славян на природу. М., 1865. Т. 1. С. 408). Барсов также считал, что «живое и быстрое» творчество Б. «имело характер не книжных произведений, а живой народной песни: оно было творчество струнное» (Слово. Т. 1. С. 303). Вместе с тем, однако, Барсов пишет: «Основа, план и стилистические приемы Бояновых творений указывают, что его песни, как и „Слово“ при всей своей внутренней и глубочайшей связи с живым народным песнетворчеством, существенно отличались от этого последнего… Это была поэзия возвышающаяся над народною, предполагающая художественное развитие дружинного, исторического эпоса на героической основе» (С. 307). Специально поэтике творчества Б. посвящена статья Г. Н. Поспелова. Связывая творчество Б. с эпич. традициями, Поспелов подчеркивает, что «песни Бояна и былины — это две разные стадии в развитии русского героического эпоса» (К вопросу о стиле… С. 43). Он так характеризует стиль и жанр этого древнерус. поэта-певца: «Боян был, по-видимому, самым талантливым в Киевской Руси создателем лирико-эпических кантилен как второй ступени развития песенного героического эпоса, уже выделившегося когда-то из обрядового хора, но еще не усвоившего себе того „эпического схематизма“, который характерен для следующей, „былинной“ его стадии» (там же). Связь творчества Б. с приемами нар. творчества отмечал Ржига, который особенно подчеркивал, что Б. был «не только знаменитым киевским песнотворцем XI в., но и выдающимся музыкантом своего времени» (Несколько мыслей… С. 431).
Д. С. Лихачев
, соглашаясь с точкой зрения
И. У. Будовница
, что Б. был придворным поэтом, говорит о «бравурном» характере его песнотворчества и о (Ист. и полит. кругозор. С. 30).
В конце прошлого века М. Г. Халанский высказал предположение о скальдич. характере творчества Б. Он отметил, что определение Б. «Велесовым внуком», даваемое автором С., «находит себе ближайшие параллели в образах поэзии скандинавских скальдов» (Южно-славянские сказания о кралевиче Марке. Варшава, 1894. С. 214). Эта точка зрения была развита Д. М. Шарыпкиным
. Песнотворчество Б. в стадиально-типологич. отношении находится в сродстве с поэзией скальдов. Хвалебные песни властителям-князьям «как скальдов, так и Бояна, представляют собой стадию, промежуточную между фольклором и литературой» («Рек Боян и Ходына…» С. 196). Б. либо непосредственно был «знаком со скандинавской скальдической традицией, а может быть, и учился у варяжских скальдов» (Там же). Если признать, что творчество Б. было связано со скальдич. традицией, то это будет служить аргументом в пользу конъектуры И. Забелина «Рек Боян и Ходына». Именно в традициях скальдич. поэзии «певцы обменивались присловьями в амебейном чередовании, импровизируя в заданных традицией формулах» (Там же. С. 199). Становится понятным, почему двум лицам принадлежит афоризм, состоящий всего
153
из двух фраз второй певец при подобного рода поэтич импровизациях-состязаниях досказывал недосказанное первым исполнителем.
Я. Б. Боровский, по существу никак не обосновывая свою догадку, считает, что во фразе «Слова
»
Даниила Заточника
«Дивья за буяном кони паствити, а за добрым князем воевати» под Буяном следует подразумевать Б. Он так трактует смысл этой фразы: «Выражение „хорошо за Бояном коней пасти“, то есть за внуком Велеса, покровителя скотоводства и поэзии, могло иметь значение: хорошо следовать умелому певцу. Сравним современное „оседлать Пегаса“, что значит „стать поэтом“, „ощутить вдохновение“» (Особа віщого Бояна… С. 52).
Лит.: Вельтман А.
Упоминаемый «бо Ян» в Слове о полку Игореве есть старец Ян, упоминаемый Нестором // Москв. 1842. № 1. С. 213—215;
Буслаев Ф.
Русская поэзия XI и начала XII века //
Буслаев Ф.
Исторические очерки русской народной словесности и искусства. СПб., 1961. Т. 1. Русская народная поэзия. С. 377—400;
Барсов.
Слово. Т. 1. С. 299—390;
Забелин И.
Заметка об одном темном месте в «Слове о полку Игореве» // Археол. изв. и заметки. 1894. № 10. С. 297—301;
Архангельский А.
Боян // Новый энциклопедич. словарь. СПб., (1912). Т. 7. Стб. 754—759;
Перетц.
Слово. С. 135—136;
Шляков Н. В.
Боян // ИпоРЯС. Л., 1928. Т. 1., кн. 2. С. 483—498;
Айналов Д. В.
Заметки к тексту «Слова о полку Игореве». III. На каком инструменте играл Боян? // ТОДРЛ. 1940. Т. 4. С. 157—158;
Поспелов Г. Н.
К вопросу о стиле и жанре творчества Бояна вещего // Докл. и сообщ. филол. ф-та МГУ. М., 1947. Вып. 2. С. 42—45;
Будовниц И. У.
Идейное содержание «Слова о полку Игореве» // Изв. АН СССР. 1950. Т. 7. Сер. истории и философии. № 2. С. 154—156;
Тихомиров М. Н.
Боян и Троянова земля // Слово. Сб. — 1950. С. 175—187;
Ржига В. Ф.
Несколько мыслей по вопросу об авторе «Слова о полку Игореве» // ИОЛЯ. 1952. Т. 11, вып. 5. С. 428—438;
Адрианова-Перетц В. П.
«Слово о полку Игореве» и памятники русской литературы XI—XIII вв. Л., 1968. С. 13—21, 51—52;
Боровський Я. Є.
1) Особа віщого Бояна в пам’ятках давнього письменства // Рад. літ. 1970. № 6. С. 49—53; 2) Віщий Боян із «Слова о полку Ігоревім» // Укр. мова и літ-ра в школі. Київ, 1981. № 10. С. 26—31;
Рыбаков Б. А.
Русские летописцы и автор «Слова о полку Игореве». М., 1972. С. 410—417;
Шарыпкин Д. М.
1) «Рек Боян и Ходына…»: (К вопросу о поэзии скальдов и «Слове о полку Игореве») // Сканд. сб. Таллинн, 1973. Т. 18. С. 195—202; 2) Боян в «Слове о полку Игореве» и поэзия скальдов // ТОДРЛ. 1976. Т. 31. С. 14—22;
Сокол М. Т.
Биографическая ремарка о Бояне // Некоторые проблемы отеч. историографии и источниковедения. Днепропетровск, 1976. С. 23—34;
Никитин А. Л.
1) Наследие Бояна в «Слове о полку Игореве»: Сон Святослава // Слово. Сб. — 1978. С. 112—133; 2) Испытание «Словом» // Новый мир. 1984. № 5. С. 182—206; № 6. С. 211—226; № 7. С. 176—208 (то же:
Никитин А. Л.
Точка зрения: Документ. повесть. М., 1985. С. 133—278) [рец.:
Дмитриев Л. А.
Испытание «Словом» // Сов. культура. 1985. 17 сент. С. 6;
Лихачев Д. С.
1) В защиту «Слова о полку Игореве» // ВЛ. 1984. № 12. С. 80—99; 2) Против дилетантизма в изучении «Слова о полку Игореве» // Исследования «Слова». С. 183—196;
Робинсон М. А., Сазонова Л. И.
Несостоявшееся открытие («поэмы» Бояна и «Слово о полку Игореве») // РЛ. 1985. № 2. С. 100—112 (то же: Исследования «Слова». С. 197—219)];
Баскаков.
Тюркская лексика. С. 143—146;
Тищенко В. И.
Загадки «темных мест» в «Слове о полку Игореве» // РР. 1985. № 3. С. 119—121, 124;
Толочко З. П.
З приводу скальдич. традицій у творчості Віщого Бояна // Укр. іст. журнал. 1987. № 8. С. 121—125;
Демин А. С.
Куда растекался мыслию Боян? // Слово. Сб. — 1988. С. 54—61;
Макеев Л. Н.
Древнерусское имя Боян // РР. 1989. № 2. С. 112—117;
Махновец
. Про автора. С. 208—215;
Пушик С.
Дараби пливуть у легенду. Київ, 1990. С. 26—34.
СИЭ; Булахов.
Энциклопедия.
Л. А. Дмитриев
Образ Бояна в «Слове о полку Игореве»
Боян – это древнерусский певец и сочинитель песен. Исследователи предполагают, что Боян жил во второй половине XI века. Об этом говорят песни Бояна, которые связаны именно с историей XI века. Судя по всему, Боян был достаточно знаменитым певцом в свое время. Его песни сохранялись в народе около столетия. Народ был знаком с творчеством Бояна. Автор «Слова о полку Игореве» называет Бояна «старинным соловьем», то есть певцом из прошлого. Действительно, Боян жил несколько раньше, чем автор «Слова»: «…О Боян, старинный соловей!..» В своих песнях Боян воспевает подвиги и заслуги князей. Боян сочинял песни о битвах, походах и ополчениях своей эпохи: «…Боян был песнотворец, сочинитель песен о битвах и ополчениях…» (Д. В. Айналов «На каком инструменте играл Боян?»)
Боян был известным певцом, но он не был народным поэтом. Д. С. Лихачем считает Бояна «придворным поэтом», то есть служащим «при дворе» князей: «…Очевидно, Боян и не был подлинно народным поэтом. По-видимому, это был поэт придворный…» (Д. С. Лихачев «„Слово о полку Игореве“ и культура его времени»).
В «Слове о полку Игореве» автор рассказывает, что Боян играл на каком-то струнном музыкальном инструменте: «…И на струны возлагал живые, –Вздрагивали струны, трепетали,Сами князям славу рокотали…» На каком инструменте играл Боян? Исследователи пришли к выводу, что Боян играл на гуслях. Вот что об этом пишет известный историк Д. В. Айналов: «…Из текста «Слова о полку Игореве» видно, что Боян пел и сопровождал свое пение игрой на каком-то струнном инструменте, название которого автор Слова не сообщает…» «…Бояна в XV–XVI вв. считали за гудца на гуслях и что определение его музыкального инструмента как гуслей восходит еще к XIV в., а судя по некоторым данным, и к более раннему времени…» (Д. В. Айналов «На каком инструменте играл Боян?»)
Как относится автор «Слова» к Бояну?
Отношение автора к Бояну неоднозначное. Автор «Слова» признает авторитет Бояна. Он называет Бояна «вещим» (что означало «волшебник», «чародей»): «…Вещие персты он подымал…» Но автор «Слова» не разделяет манеру Бояна воспевать князей и их подвиги. В отличие от Бояна, автор «Слова» стремиться быть объективным и говорить только о реальных событиях: «…автор «Слова» стоит значительно выше Бояна в понимании исторического смысла событий русской истории…» «…В отличие
от Бояна, автор «Слова» не только воздает хвалы князьям. Он взвешивает и расценивает их деятельность не с точки зрения их личных качеств (удаль, храбрость и т. д.), а с точки зрения оценки всей их деятельности для общенародного блага…» (Д. С. Лихачев «„Слово о полку Игореве“ и культура его времени»).
О Бояне позднее вспоминали и в других произведениях Древней Руси, и в XIX веке, но источник у всех был один – «Слово о полку Игореве». Был ли в действительности такой певец-поэт или автор «Слова» его «выдумал», создав поэтический образ, в котором воплотил реальные черты придворных певцов Киевской Руси, – останется навсегда загадкой. Однако же благодаря «Слову» Боян вошел в сознание людей Древней Руси как великий слагатель и исполнитель устных песен во славу князей.
Краткая характеристика
Боян – это древний песнописец, который жил и творил еще до автора «Слова о полку Игореве». Он несколько раз упоминается рассказчиком в произведении, но сам не является ее героем. На происходящее в «Слове» Боян, в отличие от большинства персонажей-князей, никак не влияет. Однако от упоминания его образа и сравнений автора зависит то, как читатель будет воспринимать описываемые в произведении события. Таким образом, рассказчик привлекает этот образ для того, чтобы донести свои мысли и позиции.
🗹
