Сказка «Золотой горшок» наиболее полно отражает разнонаправленность и широкий кругозор её автора. Гофман был не только одарённым и успешным писателем, но ещё талантливым художником и композитором, а образование имел юридическое. Именно поэтому в ней так живо переданы перезвоны хрустальных колокольчиков и краски волшебного мира. Кроме того, это произведение ценно тем, что здесь находят отражение все основные тенденции и темы романтизма: роль искусств, двоемирие, любовь и счастье, рутина и мечта, познание мира, ложь и истина. «Золотой горшок» поистине уникален своей необычайной многогранностью.
Романтизм: истоки
Немецкий романтизм — один из самых интересных и плодотворных периодов в искусстве. Он начался в литературе, дав мощный импульс всем другим видам искусства. Германия конца XVIII — начала XIX века мало чем напоминала волшебную, поэтическую страну. Но бюргерский быт, простой и довольно примитивный, оказался, как ни странно, самой благодатной почвой для рождения самого одухотворённого направления в культуре. Дверцу в него открыл Эрнст Теодор Амадей Гофман. Созданный им персонаж безумного капельмейстера Крейслера стал провозвестником нового героя, обуреваемого чувствами только в самой превосходной степени, погруженного в свой внутренний мир больше, чем в реальный. Гофману принадлежит и удивительное произведение «Золотой горшок». Это одна из вершин немецкой литературы и настоящая энциклопедия романтизма.
История создания
Сказка «Золотой горшок» была написана Гофманом в 1814 году в Дрездене. За окном разрывались снаряды и свистели пули наполеоновской армии, а за столом писателя рождался удивительный мир, наполненный чудесами и волшебными персонажами. Гофман только что пережил жестокое потрясение, когда его возлюбленную Юлию Марк родители выдали за состоятельного коммерсанта. Писатель в очередной раз столкнулся с пошлым рационализмом филистеров. Идеальный мир, в котором царит гармония всего сущего — вот чего жаждал Э. Гофман. «Золотой горшок» является попыткой выдумать такой мир и поселиться в нём хотя бы в воображении.
Географические координаты
Удивительной особенностью «Золотого горшка» является то, что декорации для этой сказочной повести списаны с реального города. Герои ходят по Замковой улице, минуя Линковы купальни. Проходят через Чёрные и Озёрные ворота. Чудеса происходят на самых настоящих народных гуляниях в день Вознесения. Герои катаются на лодке, барышни Остерс наносят визит своей подруге Веронике. Регистратор Геербранд рассказывает свою фантастическую историю про любовь Лилии и Фосфора, попивая пунш на вечере у конректора Паульмана, и никто даже бровью не ведёт. Гофман так тесно переплетает вымышленный мир с реальным, что грань между ними стирается практически полностью.
Рождественские сказки Гофмана. Щелкунчик и другие волшебные истории
Вигилия вторая
Как студент Ансельм был принят за пьяного и умоисступленного. – Поездка по Эльбе. – Бравурная ария капельмейстера Грауна. – Желудочный ликер Конради и бронзовая старуха с яблоками.
«А господин-то, должно быть, не в своем уме!» – сказала почтенная горожанка, которая, возвращаясь вместе со своим семейством с гулянья, остановилась и, скрестив руки на животе, стала созерцать безумные проделки студента Ансельма. Он обнял ствол бузинного дерева и, уткнув лицо в его ветви, кричал не переставая: «О, только раз еще сверкните и просияйте вы, милые золотые змейки, только раз еще дайте услышать ваш хрустальный голосок! Один только раз еще взгляните на меня вы, прелестные синие глазки, один только раз еще, а то я погибну от скорби и горячего желания!» И при этом он глубоко вздыхал, и жалостно охал, и от желания и нетерпения тряс бузинное дерево, которое вместо всякого ответа совсем глухо и невнятно шумело листьями и, по-видимому, порядком издевалось над горем студента Ансельма. «А господин-то, должно быть, не в своем уме!» – сказала горожанка, и Ансельм почувствовал себя так, как будто его разбудили от глубокого сна или внезапно облили ледяной водой. Теперь он снова ясно увидел, где он был, и сообразил, что его увлек странный призрак, доведший его даже до того, что он в полном одиночестве стал громко разговаривать. В смущении смотрел он на горожанку и наконец схватил упавшую на землю шляпу, чтобы поскорей уйти. Между тем отец семейства также приблизился и, спустив на траву ребенка, которого он нес на руках, с изумлением посмотрел на студента, опершись на свою палку. Теперь он поднял трубку и кисет с табаком, которые уронил студент, и, подавая ему то и другое, сказал:
– Не вопите, сударь, так ужасно в темноте и не беспокойте добрых людей: ведь все ваше горе в том, что вы слишком засмотрелись в стаканчик; так идите-ка лучше добром домой да на боковую.
Студент Ансельм весьма устыдился и испустил плачевное «ах».
– Ну, ну, – продолжал горожанин, – не велика беда, со всяким случается, и в любезный праздник Вознесения не грех пропустить лишнюю рюмочку. Бывают такие пассажи и с людьми божьими – ведь вы, сударь, кандидат богословия. Но, с вашего позволения, я набью себе трубочку вашим табаком, а то мой-то весь вышел.
Студент Ансельм собирался уже спрятать в карман трубку и кисет, но горожанин стал медленно и осторожно выбивать золу из своей трубки и потом столь же медленно набивать ее пользительным табаком. В это время подошло несколько девушек; они перешептывались с горожанкой и хихикали между собой, поглядывая на Ансельма. Ему казалось, что он стоит на острых шипах и раскаленных иглах. Только что он получил трубку и кисет, как бросился бежать оттуда, будто его пришпоривали. Все чудесное, что он видел, совершенно исчезло из его памяти, и он сознавал только, что громко болтал под бузиной всякую чепуху, а это было для него тем невыносимее, что он искони питал глубокое отвращение к людям, разговаривающим сами с собою. «Сатана болтает их устами», – говорил ректор, и он верил, что это так. Быть принятым за напившегося в праздник кандидата богословия – эта мысль была нестерпима. Он хотел уже завернуть в аллею тополей у Козельского сада, как услышал сзади себя голос: «Господин Ансельм, господин Ансельм! Скажите, ради бога, куда это вы бежите с такой поспешностью?» Студент остановился как вкопанный, в убеждении, что над ним непременно разразится какое-нибудь новое несчастье. Снова послышался голос: «Господин Ансельм, идите же назад. Мы ждем вас у реки!» Тут только студент понял, что это звал его друг, конректор Паульман; он пошел назад к Эльбе и увидел конректора с обеими его дочерьми и с регистратором Геербрандом; они собирались сесть в лодку. Конректор Паульман пригласил студента проехаться с ними по Эльбе, а затем провести вечер у него в доме в Пирнаском предместье. Студент Ансельм охотно принял приглашение, думая этим избегнуть злой судьбы, которая в этот день над ним тяготела. Когда они плыли по реке, случилось, что на том берегу, у Антонского сада, пускали фейерверк. Шурша и шипя, взлетали вверх ракеты, и светящиеся звезды разбивались в воздухе и брызгали тысячью потрескивающих лучей и огней. Студент Ансельм сидел углубленный в себя около гребца; но, когда он увидел в воде отражение летавших в воздухе искр и огней, ему почудилось, что это золотые змейки пробегают по реке. Все странное, что он видел под бузиною, снова ожило в его чувствах и мыслях, и снова овладело им невыразимое томление, пламенное желание, которое там потрясло его грудь в судорожно-скорбном восторге. «Ах, если бы это были вы, золотые змейки, ах! Пойте же, пойте! В вашем пении снова явятся милые прелестные синие глазки, – ах, не здесь ли вы под волнами?» Так восклицал студент Ансельм и сделал при этом сильное движение, как будто хотел броситься из лодки в воду.
– Вы, сударь, взбесились! – закричал гребец и поймал его за борт фрака.
Сидевшие около него девушки испустили крики ужаса и бросились на другой конец лодки; регистратор Геербранд шепнул что-то на ухо конректору Паульману, из ответа которого студент Ансельм понял только слова: «Подобные припадки еще не замечались». Тотчас после этого конректор пересел к студенту Ансельму и, взяв его руку, сказал с серьезной и важной начальнической миной:
– Как вы себя чувствуете, господин Ансельм?
Студент Ансельм чуть не лишился чувств, потому что в его душе поднялась безумная борьба, которую он напрасно хотел усмирить. Он, разумеется, видел теперь ясно, что то, что он принимал за сияние золотых змеек, было лишь отражением фейерверка у Антонского сада, но, тем не менее, какое-то неведомое чувство – он сам не знал, было ли это блаженство, была ли это скорбь, – судорожно сжимало его грудь; и, когда гребец ударял веслом по воде, так что она, как бы в гневе крутясь, плескала и шумела, ему слышались в этом шуме тайный шепот и лепет: «Ансельм, Ансельм! Разве ты не видишь, как мы все плывем перед тобой? Сестрица смотрит на тебя – верь, верь, верь в нас!» И ему казалось, что он видит в отражении три зелено-огненные полоски. Но когда он затем с тоскою всматривался в воду, не выглянут ли оттуда прелестные глазки, он убеждался, что это сияние происходит единственно от освещенных окон ближних домов. И так сидел он безмолвно, внутренне борясь. Но конректор Паульман еще резче повторил:
– Как вы себя чувствуете, господин Ансельм?
И в совершенном малодушии студент отвечал:
– Ах, любезный господин конректор, если бы вы знали, какие удивительные вещи пригрезились мне совсем наяву, с открытыми глазами, под бузинным деревом, у стены Линковского сада, вы, конечно, извинили бы, что я, так сказать, в исступлении…
– Эй, эй, господин Ансельм! – прервал его конректор, – я всегда считал вас за солидного молодого человека, но грезить, грезить с открытыми глазами и потом вдруг желать прыгнуть в воду, это, извините вы меня, возможно только для умалишенных или дураков!
Студент Ансельм был весьма огорчен жестокою речью своего друга, но тут вмешалась старшая дочь Паульмана Вероника, хорошенькая цветущая девушка шестнадцати лет.
– Но, милый папа, – сказала она, – с господином Ансельмом, верно, случилось что-нибудь особенное, и он, может быть, только думает, что это было наяву, а на самом деле он спал под бузиною, и ему приснился какой-нибудь вздор, который и остался у него в голове.
– И сверх того, любезная барышня, почтенный конректор! – так вступил в беседу регистратор Геербранд, – разве нельзя наяву погрузиться в некоторое сонное состояние? Со мною самим однажды случилось нечто подобное после обеда за кофе. А именно: в этом состоянии апатии, которое, собственно, и есть настоящий момент телесного и духовного пищеварения, мне совершенно ясно, как бы по вдохновению, представилось место, где находился один потерянный документ; а то еще вчера я с открытыми глазами увидел один великолепный латинский фрагмент, пляшущий передо мною.
– Ах, почтенный господин регистратор, – возразил конректор Паульман, – вы всегда имели некоторую склонность к поэзии, а с этим легко впасть в фантастическое и романическое.
Но студенту Ансельму было приятно, что за него заступились и вывели его из крайне печального положения – слыть за пьяного или сумасшедшего. И хотя сделалось уже довольно темно, но ему показалось, что он в первый раз заметил, что у Вероники прекрасные синие глаза, причем ему, однако, не пришли на мысль те чудные глаза, которые он видел в кусте бузины. Вообще для него опять разом исчезло все приключение под бузиною; он чувствовал себя легко и радостно и дошел до того в своей смелости, что при выходе из лодки подал руку своей заступнице Веронике и довел ее до дому с такою ловкостью и так счастливо, что только всего один раз поскользнулся. И так как это было единственное грязное место на всей дороге – лишь немного забрызгал белое платье Вероники. От конректора Паульмана не ускользнула счастливая перемена в студенте Ансельме; он снова почувствовал к нему расположение и попросил извинения в своих прежних жестких словах.
– Да, – прибавил он, – бывают частые примеры, что некие фантазмы являются человеку и немало его беспокоят и мучат; но это есть телесная болезнь, и против нее весьма помогают пиявки, которые должно ставить, с позволения сказать, к заду, как доказано одним знаменитым уже умершим ученым.
Студент Ансельм теперь уже и сам не знал, был ли он пьян, помешан или болен, но, во всяком случае, пиявки казались ему совершенно излишними, так как прежние его фантазмы совершенно исчезли, и он чувствовал себя тем более веселым, чем более ему удавалось оказывать различные любезности хорошенькой Веронике. По обыкновению, после скромного ужина занялись музыкой; студент Ансельм должен был сесть за фортепьяно, и Вероника спела своим чистым звонким голосом.
– Mademoiselle, – сказал регистратор Геербранд, – у вас голосок как хрустальный колокольчик!
– Ну, это уж нет! – вдруг вырвалось у студента Ансельма, он сам не знал как, и все посмотрели на него в изумлении и смущении. – Хрустальные колокольчики звенят в бузинных деревьях удивительно, удивительно! – пробормотал студент Ансельм вполголоса.
Тут Вероника положила свою руку на его плечо и сказала:
– Что это вы такое говорите, господин Ансельм?
Студент тотчас же опять повеселел и начал играть. Конректор Паульман посмотрел на него мрачно, но регистратор Геербранд положил ноты на пюпитр и восхитительно спел бравурную арию капельмейстера Грауна. Студент Ансельм аккомпанировал еще много раз, а фугированный дуэт, который он исполнил с Вероникой, и который был сочинен самим конректором Паульманом, привел всех в самое радостное настроение. Было уже довольно поздно, и регистратор Геербранд взялся за шляпу и палку, но тут конректор Паульман подошел к нему с таинственным видом и сказал:
– Ну-с, не хотите ли вы теперь сами, почтенный регистратор, господину Ансельму… Ну, о чем мы с вами прежде говорили?
– С величайшим удовольствием, – отвечал регистратор, и, когда все сели в кружок, он начал следующую речь: – Здесь, у нас в городе, есть один замечательный старый чудак; говорят, он занимается всякими тайными науками; но как, собственно говоря, таковых совсем не существует, то я и считаю его просто за ученого архивариуса, а вместе с тем, пожалуй, и экспериментирующего химика. Я говорю не о ком другом, как о нашем тайном архивариусе Линдгорсте. Он живет, как вы знаете, уединенно, в своем отдаленном старом доме, и в свободное от службы время его можно всегда найти в его библиотеке или в химической лаборатории, куда он, впрочем, никого не впускает. Кроме множества редких книг, он владеет известным числом рукописей арабских, коптских, а также и таких, которые написаны какими-то странными знаками, не принадлежащими ни одному из известных языков. Он желает, чтоб эти последние были списаны искусным образом, а для этого он нуждается в человеке, умеющем рисовать пером, чтобы с величайшей точностью и верностью и притом при помощи туши перевести на пергамент все эти знаки. Он заставляет работать в особой комнате своего дома, под собственным надзором, уплачивает, кроме стола во время работы, по специес-талеру за каждый день и обещает еще значительный подарок по счастливом окончании всей работы. Время работы ежедневно от двенадцати до шести часов. Один час – от трех до четырех – на отдых и закуску. Так как он уже имел неудачный опыт с несколькими молодыми людьми, то и обратился наконец ко мне, чтобы я ему указал искусного рисовальщика; тогда я подумал о вас, любезный господин Ансельм, так как я знаю, что вы хорошо пишете, а также очень мило и чисто рисуете пером. Поэтому если вы хотите в эти тяжелые времена и до вашего будущего назначения зарабатывать по специес-талеру в день и получить еще подарок сверх того, то потрудитесь завтра ровно в двенадцать часов явиться к господину архивариусу, жилище которого вам легко будет узнать. Но берегитесь всякого чернильного пятна: если вы его сделаете на копии, то вас заставят без милосердия начинать сначала; если же вы запачкаете оригинал, то господин архивариус в состоянии выбросить вас из окошка, потому что это человек сердитый.
Студент Ансельм был искренне рад предложению регистратора Геербранда, потому что он не только хорошо писал и рисовал пером; его настоящая страсть была – копировать трудные каллиграфические работы; поэтому он поблагодарил своих покровителей в самых признательных выражениях и обещал не опоздать завтра к назначенному часу. Ночью студент Ансельм только и видел что светлые специес-талеры, и слышал их приятный звон. Нельзя осуждать за это беднягу, который, будучи во многих надеждах обманут прихотями злой судьбы, должен беречь всякий геллер и отказываться от удовольствий, которых требует жизнерадостная юность. Уже рано утром собрал он вместе свои карандаши, перья и китайскую тушь; лучших материалов, думал он, не выдумает, конечно, и сам архивариус Линдгорст. Прежде всего осмотрел он и привел в порядок свои образцовые каллиграфические работы и рисунки, чтоб показать их архивариусу как доказательство своей способности исполнить требуемое. Все шло благополучно; казалось, им управляла особая счастливая звезда: галстук принял сразу надлежащее положение; ни один шов не лопнул; ни одна петля не оборвалась на черных шелковых чулках; вычищенная шляпа не упала лишний раз в пыль, – словом, ровно в половине двенадцатого часа студент Ансельм в своем щучье-сером фраке и черных атласных брюках, со свертком каллиграфических работ и рисунков в кармане, уже стоял на Замковой улице, в лавке Конради, где он выпил рюмку-другую лучшего желудочного ликера, ибо здесь, думал он, похлопывая по своему еще пустому карману, скоро зазвенят специес-талеры. Несмотря на длинную дорогу до той уединенной улицы, на которой находился старый дом архивариуса Линдгорста, студент Ансельм был у его дверей еще до двенадцати часов. Он остановился и рассматривал большой и красивый дверной молоток, прикрепленный к бронзовой фигуре. Но только что он хотел взяться за этот молоток при последнем звучном ударе башенных часов на Крестовой церкви, как вдруг бронзовое лицо искривилось и осклабилось в отвратительную улыбку и страшно засверкало лучами металлических глаз. Ах! Это была яблочная торговка от Черных ворот! Острые зубы застучали в растянутой пасти, и оттуда затрещало и заскрипело: «Дурррак! Дуррак! Дурррак! Удерррешь! Удерррешь! Дурррак!» Студент Ансельм в ужасе отшатнулся и хотел опереться на косяк двери, но рука его схватила и дернула шнурок звонка, и вот сильнее и сильнее зазвенело в трескучих диссонансах, и по всему пустому дому раздались насмешливые отголоски: «Быть тебе уж в стекле, в хрустале, быть в стекле!» Студента Ансельма охватил страх и лихорадочною дрожью прошел по всем его членам. Шнур звонка спустился вниз и оказался белою прозрачною исполинскою змеею, которая обвила и сдавила его, крепче и крепче затягивая свои узлы, так что хрупкие члены с треском ломались, и кровь брызнула из жил, проникая в прозрачное тело змеи и окрашивая его в красный цвет. «Умертви меня, умертви меня!» – хотел он закричать, страшно испуганный, но его крик был только глухим хрипением. Змея подняла свою голову и положила свой длинный острый язык из раскаленного железа на грудь Ансельма; режущая боль разом оборвала пульс его жизни, и он потерял сознание. Когда он снова пришел в себя, он лежал в своей бедной постели, а перед ним стоял конректор Паульман и говорил:
– Но скажите же, ради бога, что это вы за нелепости такие делаете, любезный господин Ансельм?
Сказочная повесть «Золотой горшок», впервые опубликованная в 1814 году в сборнике «Фантазии в манере Калло». Ее события происходят в Дрездене в день христианского праздника Вознесения Господня 1813 года. Примерно в это же время в Дрездене поселился сам Гофман. Писатель и его герои ходят по городу одинаковыми путями: через Черные ворота, по Эльбскому могту, в Линковы купальни, к Озерным воротам… Гофман рассказывает про реальный быт местных жителей, как они катались на лодке, ходили в гости друг другу, проводили народные гулянья… События разворачиваются в двух мирах, в реальном Дрездене и сказочной Атлантиде.
Повесть написана под влиянием «Ундины» Ла Мотт-Фуке и названа Гофманом «сказкой нового времени». Многие ее персонажи позаимствованы из сочинений об алхимии.
Переводчик «Золотого горшка» известный русский философ и поэт Владимир Соловьев писал: «Существенный характер поэзии Гофмана, выразившийся в этой сказке с особенной ясностью и цельностью, состоит в постоянной внутренней связи и взаимном проникновении фантастического и реального элементов, причем фантастические образы, несмотря на всю свою причудливость, являются не как привидения из иного, чуждого мира, а как другая сторона той же самой действительности, того же самого реального мира, в котором действуют и страдают живые лица, выводимые поэтом».
Виргилия третья
Известие о семье архивариуса Линдгорста. – Голубые глаза Вероники. – Регистратор Геербранд.
– Дух взирал на воды, и вот они заколыхались, и поднялись пенистыми волнами, и ринулись в бездну, которая разверзла свою черную пасть, чтобы с жадностью поглотить их. Как торжествующие победители, подняли гранитные скалы свои зубчатыми венцами украшенные головы и сомкнулись кругом, защищая долину, пока солнце не приняло ее в свое материнское лоно, и не взлелеяло, и не согрело ее в пламенных объятиях своих лучей. Тогда пробудились от глубокого сна тысячи зародышей, дремавших под пустынным песком, и протянули к светлому лицу матери свои зеленые стебельки и листики, и, как смеющиеся дети в зеленой колыбели, покоились в своих чашечках нежные цветочки, пока и они не проснулись, разбуженные матерью, и не нарядились в лучистые одежды, которые она для них разрисовала тысячью красок. Но в середине долины был черный холм, который поднимался и опускался, как грудь человека, когда она вздымается пламенным желанием. Из бездны вырывались пары и, скучиваясь в огромные массы, враждебно стремились заслонить лицо матери; и она произвела бурный вихрь, который сокрушительно прошел через них, и, когда чистый луч снова коснулся черного холма, он выпустил из себя в избытке восторга великолепную огненную лилию, которая открыла свои листья, как прекрасные уста, чтобы принять сладкие поцелуи матери. Тогда показалось в долине блестящее сияние: это был юноша Фосфор; огненная лилия увидала его и, охваченная горячею, томительною любовью, молила: «О, будь моим вечно, прекрасный юноша, потому что я люблю тебя и должна погибнуть, если ты меня покинешь!» И сказал юноша Фосфор: «Я хочу быть твоим, о, прекрасная лилия; но тогда ты должна, как неблагодарное детище, бросить отца и мать, забыть своих подруг, ты захочешь тогда быть больше и могущественнее, чем все, что теперь здесь радуется наравне с тобою. Любовное томление, которое теперь благодетельно согревает все твое существо, будет, раздробившись на тысячи лучей, мучить и терзать тебя, потому что чувство родит чувство, и высочайшее блаженство, которое зажжет в тебе брошенная мною искра, станет безнадежною скорбью, в которой ты погибнешь, чтобы снова возродиться в ином образе. Эта искра – мысль!» – «Ах! – молила лилия, – но разве не могу я быть твоею в том пламени, которое теперь горит во мне? Разве я больше, чем теперь, буду любить тебя и разве смогу я, как теперь, смотреть на тебя, когда ты меня уничтожишь!» Тогда поцеловал ее юноша Фосфор, и, как бы пронзенная светом, вспыхнула она в ярком пламени, из него вышло новое существо, которое, быстро улетев из долины, понеслось по бесконечному пространству, не заботясь о прежних подругах и о возлюбленном юноше. А он стал оплакивать потерянную подругу, потому что и его привлекла в одинокую долину только бесконечная любовь к прекрасной лилии, и гранитные скалы склоняли свои головы, принимая участие в скорби юноши. Но одна скала открыла свое лоно, и из него вылетел с шумом черный крылатый дракон и сказал: «Братья мои металлы спят там внутри, но я всегда весел и бодр и хочу тебе помочь». Носясь вверх и вниз, дракон схватил, наконец, существо, порожденное огненной лилией, принес его на холм и охватил его своими крыльями. Тогда оно опять стало лилией, но упорная мысль терзала ее, и любовь к юноше Фосфору стала острою болью, от которой кругом все цветочки, прежде так радовавшиеся ее взорам, поблекли и увяли, овеянные ядовитыми испарениями. Юноша Фосфор облекся в блестящее вооружение, игравшее тысячью разноцветных лучей, и сразился с драконом, который своими черными крыльями ударял о панцирь, так что он громко звенел; от этого могучего звона снова ожили цветочки и стали порхать, как пестрые птички, вокруг дракона, которого силы наконец истощились, и, побежденный, он скрылся в глубине земли. Лилия была освобождена, юноша Фосфор обнял ее, полный пламенного желания небесной любви, и все цветы, птицы и даже высокие гранитные скалы в торжественном гимне провозгласили ее царицей долины.
– Но позвольте, все это только одна восточная напыщенность, почтеннейший господин архивариус, – сказал регистратор Геербранд, – а мы ведь вас просили рассказать нам, как вы это иногда делаете, что-нибудь из вашей в высшей степени замечательной жизни, какое-нибудь приключение из ваших странствий, и притом что-нибудь достоверное.
– Ну, так что же? – возразил архивариус Линдгорст. – То, что я вам сейчас рассказал, есть самое достоверное изо всего, что я могу вам предложить, добрые люди, и в известном смысле оно относится и к моей жизни. Ибо я происхожу именно из той долины, и огненная лилия, ставшая под конец царицей, была моя пра-пра-пра-прабабушка, так что я сам, собственно говоря, – принц.
Все разразились громким смехом.
– Да, смейтесь, – продолжал архивариус Линдгорст, – то, что я представил вам, пожалуй, в скудных чертах, может казаться вам бессмысленным и безумным, но, тем не менее, все это не только не нелепость, но даже и не аллегория, а чистая истина. Но если бы я знал, что чудесная любовная история, которой и я обязан своим происхождением, вам так мало понравится, я, конечно, сообщил бы вам скорее кое-какие новости, которые передал мне мой брат при вчерашнем посещении.
– Как, у вас есть брат, господин архивариус? Где же он? Где он живет? Также на королевской службе, или он, может быть, приватный ученый? – раздавались со всех сторон вопросы.
– Нет, – отвечал архивариус, холодно и спокойно нюхая табак, – он стал на дурную дорогу и пошел в драконы.
– Как вы изволили сказать, почтеннейший архивариус, – подхватил регистратор Геербранд, – в драконы?
«В драконы», – раздалось отовсюду, точно эхо.
– Да, в драконы, – продолжал архивариус Линдгорст, – это он сделал, собственно, с отчаяния. Вы знаете, господа, что мой отец умер очень недавно – всего триста восемьдесят пять лет тому назад, так что я еще ношу траур; он завещал мне, как своему любимцу, роскошный оникс, который очень хотелось иметь моему брату. Мы и поспорили об этом у гроба отца самым непристойным образом, так что, наконец, покойник, потеряв всякое терпение, вскочил из гроба и спустил злого брата с лестницы, на что тот весьма обозлился и тотчас же пошел в драконы. Теперь он живет в кипарисовом лесу около Туниса, где он стережет знаменитый мистический карбункул от одного некроманта, живущего на даче в Лапландии, и ему можно отлучаться разве только на какие-нибудь четверть часа, когда некромант занимается в саду грядками, саламандрами, и тут-то он спешит рассказать мне, что нового у истоков Нила.
Снова присутствующие разразились громким смехом, но у студента Ансельма было что-то неладно на душе, и он не мог смотреть в неподвижные серьезные глаза архивариуса Линдгорста, чтобы не почувствовать какого-то, для него самого непонятного, содрогания. Особенно в сухом металлическом голосе архивариуса было для него что-то таинственное и пронизывающее до мозга костей, вызывающее трепет. Та цель, для которой регистратор Геербранд, собственно, и взял его с собою в кофейню, на этот раз, по-видимому, была недостижима. Дело в том, что после происшествия перед домом архивариуса Линдгорста студент Ансельм никак не решался возобновить свое посещение, ибо, по его глубочайшему убеждению, только счастливая случайность избавила его если не от смерти, то, по крайней мере, от опасности сойти с ума. Конректор Паульман как раз проходил по улице в то время, как он без чувств лежал у крыльца и какая-то старуха, оставив свою корзину с пирожками и яблоками, хлопотала около него. Конректор Паульман тотчас же призвал портшез и таким образом перенес его домой.
– Пусть обо мне думают, что хотят, – сказал студент Ансельм, – пусть считают меня за дурака, но я знаю, что над дверным молотком на меня скалило зубы проклятое лицо той ведьмы от Черных ворот; что случилось потом – об этом я лучше не буду говорить; но, если бы я, очнувшись от своего обморока, увидал перед собою проклятую старуху с яблоками (потому что ведь это она хлопотала надо мною), со мною бы мгновенно сделался удар или я сошел бы с ума.
Никакие убеждения, никакие разумные представления конректора Паульмана и регистратора Геербранда не повели ни к чему, и даже голубоокая Вероника не могла вывести его из того состояния глубокой задумчивости, в которое он погрузился. Его сочли в самом деле душевнобольным и стали подумывать о средствах развлечь его, а, по мнению регистратора Геербранда, самым лучшим было бы занятие у архивариуса Линдгорста, то есть копирование манускриптов. Нужно было только познакомить как следует студента Ансельма с архивариусом, а так как Геербранд знал, что тот почти каждый вечер посещает одну знакомую кофейню, то он и предложил студенту Ансельму выпивать каждый вечер в той кофейне на его, регистратора, счет стакан пива и выкуривать трубку до тех пор, пока он так или иначе не познакомится с архивариусом и не сойдется относительно своих занятий, – что студент Ансельм и принял с благодарностью.
– Вы заслужите милость божью, любезный регистратор, если вы приведете молодого человека в рассудок, – заявил конректор Паульман.
– Милость божью! – повторила Вероника, поднимая набожно глаза к небу и с живостью думая, какой студент Ансельм и теперь уже приятный молодой человек, даже и без рассудка!
И вот, когда архивариус Линдгорст со шляпою и палкой уже выходил из кофейни, регистратор Геербранд быстро схватил за руку студента Ансельма и, загородив вместе с ним дорогу архивариусу, сказал:
– Высокочтимый господин тайный архивариус, вот студент Ансельм, который, будучи необыкновенно искусен в каллиграфии и рисовании, желал бы списывать ваши манускрипты.
– Это мне весьма и чрезвычайно приятно, – быстро ответил архивариус, набросил себе на голову треугольную солдатскую шляпу и, отстранив регистратора Геербранда и студента Ансельма, побежал с большим шумом вниз по лестнице, так что те, совершенно озадаченные, стояли и смотрели на дверь, которую он с треском захлопнул прямо у них под носом.
– Совсем чудной старик, – проговорил, наконец, регистратор Геербранд.
– Чудной старик! – пробормотал студент Ансельм, чувствуя, будто ледяной поток пробежал по его жилам и превратил его в неподвижную статую.
Но все гости засмеялись и сказали:
– Архивариус был сегодня опять в своем особенном настроении; завтра он, наверно, будет тих и кроток и не промолвит ни слова, а будет себе сидеть за газетами или смотреть в дымные колечки из своей трубки; на это не надо обращать внимание!
«Это правда, – подумал студент Ансельм, – кто станет обращать внимание на такие вещи? Да и не сказал ли архивариус, что ему чрезвычайно приятно, что я хочу списывать его манускрипты? И потом, зачем же, в самом деле, регистратор Геербранд стал ему на дороге, как раз когда он хотел идти домой? Нет, нет, в сущности говоря, он милый человек, господин тайный архивариус Линдгорст, и удивительно щедр; чуден только своими необычайными оборотами речи. Но что мне до этого? Завтра же ровно в двенадцать часов пойду к нему, хотя бы против этого восстали тысячи бронзовых баб с яблоками!»
«Золотой горшок» (Гофман). Краткое содержание: начало удивительных приключений
В день праздника Вознесения около трёх часов пополудни студент Ансельм стремительно шагает по мостовой. Пройдя через Чёрные ворота, он случайно опрокидывает корзину торговки яблоками и, чтобы хоть как-то загладить свою вину, отдаёт ей свои последние деньги. Старуха, однако, не удовлетворённая компенсацией, выливает на Ансельма целый поток ругательств и проклятий, из которого он улавливает только то, что ему грозит оказаться под стеклом. Приуныв, молодой человек пускается бесцельно бродить по городу, когда внезапно слышит лёгкое шуршание бузины. Вглядевшись в листву, Ансельм решил, что он видит трёх чудесных золотистых змеек, извивающихся в ветвях и что-то загадочно шепчущих. Одна из змеек приближает к нему свою изящную головку и пристально заглядывает в глаза. Ансельм приходит в дикий восторг и начинает с ними беседовать, чем навлекает на себя недоумевающие взгляды прохожих. Разговор прерывают регистратор Геербранд и конректор Паульман с дочерьми. Видя, что Ансельм немного не в себе, они решают, что он спятил от невероятной бедности и невезения. Они предлагают юноше прийти к конректору вечером. На этом приёме несчастный студент получает предложение от архивариуса Линдгорста поступить к нему на службу в качестве каллиграфа. Понимая, что ни на что лучшее ему рассчитывать не приходится, Ансельм принимает предложение.
В этом начальном разделе заключается главный конфликт между ищущей чудес душой (Ансельм) и приземлённым, озабоченным бытом сознанием («дрезденские персонажи»), который составляет основу драматургии повести «Золотой горшок» (Гофман). Краткое содержание дальнейших приключений Ансельма следует ниже.
Краткое содержание
Вигилия первая
Студент Ансельм случайно угодил «в корзину с яблоками и пирожками, которыми торговала старая, безобразная женщина». Чтобы возместить нанесенный ущерб, он отдал ей свой кошелек, но в ответ получил лишь проклятие: «Убегай, чертов сын, чтоб тебя разнесло; попадешь под стекло, под стекло!». Студент отправился в купальни, где принялся вслух жаловаться на свою жизнь. Неожиданно он услыхал нежные звуки, и в ветвях дерева увидел трех красивых змеек. Ансельм был очарован темно-голубыми глазами одной из них. Внезапно раздался чей-то грубый голос, и змейки поспешно исчезли.
Вигилия вторая
Ансельм встретил регистратора Геербранда и конректора Паульмана с дочерьми. Юноша поведал им историю о необычных змейках, но конректор не принял его рассказ всерьез – он считал, что грезы наяву возможны «только для умалишенных или дураков». Его старшая дочь Вероника заступилась за юношу, сказав, что ему, вероятно, приснился яркий сон, который он принял за правду.
Ансельм получил работу переписчика у архивариуса Линдгорста. Неожиданно он увидел лицо уличной торговки в бронзовой дверной фигурке, а «шнур звонка спустился вниз и оказался белою прозрачною исполинскою змеею», которая принялась душить студента, пока тот не потерял сознание.
Вигилия третья
После этого происшествия Ансельм никак не мог заставить себя отправиться к архивариусу. Друзья не могли его уговорить, и студента «сочли в самом деле душевнобольным и стали подумывать о средствах развлечь его». Было решено, что лучшим средством была тихая и спокойная работа у архивариуса, а именно «копирование манускриптов». Регистратор Геербранд познакомил Ансельма с архивариусом. Однако при встрече Линдгорст лишь что-то невнятно пробормотал и стремительно покинул удивленных приятелей.
Вигилия четвертая
Ансельм впал в мечтательную меланхолию и грезил лишь о золотистой змейке, которую повстречал под бузинным деревом. Случайно он наткнулся на архивариуса Линдгорста и по его голосу узнал в нем того самого человека, что звал домой змеек. Впечатлительный студент «от изумления и испуга» не мог произнести ни слова. Линдгорст рассказал, что змейки были его дочерьми, и Ансельму пришлась по душе самая младшая, Серпентина. Затем архивариус обернулся коршуном и улетел в город.
Вигилия пятая
Когда Вероника узнала о том, что Ансельм может стать надворным советником, она принялась мечтать о роли надворной советницы и его супруги. Она отправилась за советом к известной гадалке фрау Рауэрин. Старая женщина, в которой можно было узнать торговку с яблоками, посоветовала девушке отказаться от Ансельма. Мало того, что он поступил на службу к ее давнему врагу, злому старику, так еще и влюбился в его дочку, золотистую змейку. Ведунья пообещала Веронике, что исцелит Ансельма от чар колдуна и сделает все возможное, чтобы она «была вполне счастлива и добрым порядком вступила в брак». Для этого девушка должна была явиться к фрау Рауэрин ночью, в следующее равноденствие.
Вигилия шестая
Ансельм пришел к архивариусу, который повел его в свою оранжерею, где росли «редкие чудесные цветы и даже большие деревья с листьями и цветками удивительной формы». В одном из залов юноша увидел прекрасный золотой горшок. Он принялся за работу, ощущая незримую помощь Серпентины. Архивариус сказал Ансельму, что эта работа была испытанием, которое обязательно приведет его к счастью.
Вигилия седьмая
Вероника с нетерпением ожидала осеннего равноденствия, чтобы встретиться с ведуньей. Темной ночью ведьма привела Веронику в поле, где развела костер и принялась варить свое колдовское зелье. Она то и дело подбрасывала в котел загадочные ингредиенты и велела Веронике «пристально глядеть в котел и направить при этом свои мысли на Ансельма».
Девушка потеряла сознание и пришла в себя уже в своей кровати. На груди она обнаружила маленькое зеркальце, в котором увидела Ансельма за работой.
Вигилия восьмая
«Студент Ансельм уже много дней работал у архивариуса Линдгорста», и это время было самым счастливым в его жизни. В один из дней к нему вышла Серпентина и рассказала о волшебной стране Атлантиде. Ею правил владыка Фосфор, которому верно служили стихийные духи. Одним из них был Саламандр, влюбившийся в прекрасную змейку и похитивший ее у матери Лилии. Князь Фосфор предупредил Саламандра, что его брак со змейкой невозможен. В отчаянии тот сжег прекрасный сад Фосфора и был навеки изгнан из Атлантиды. Согласно предсказанию, Саламандр только тогда сможет вернуться, когда трех его дочерей полюбят юноши. В подарок девушки-змейки получили по волшебному золотому горшку. Старая ведунья была главным врагом Саламандра и жаждала заполучить золотой горшок.
Вигилия девятая
Вопреки своей воле, Ансельма стал все чаще думать о Веронике. Получив приглашение от конректора Паульмана, студент встретился с Вероникой, которая принялась кокетливо играть с ним в прятки. Ансельму попалось на глаза маленькое зеркальце. Глада в него, он начал принимать историю с Серпентиной за сказку и «искренне посмеялся над нелепой фантазией влюбляться в змейку». Ансельм уже не сомневался, что непременно станет надворным советником и женится на Веронике. Во время работы у архивариуса он поставил кляксу на пергаменте и тут же оказался в «плотно закупоренной хрустальной склянке на большом столе в библиотеке архивариуса».
Вигилия десятая
Ансельм заметил, что рядом с ним на столе «стояло еще пять склянок, в которых он увидел трех учеников Крестовой школы и двух писцов». Они были уверены, что прекрасно проводят время, гуляя по трактирам на деньги Линдгорста.
Неожиданно появилась ведьма, которая пообещала спасти Ансельма, если тот женится на Веронике. Студент гордо отказался, и тогда старуха схватила золотой горшок. В этот миг появился архивариус, который в честной схватке одолел ведьму и превратил ее в гадкую свеклу. Убедившись в верности Ансельма, он освободил юношу из стеклянного заточения.
Вигилия одиннадцатая
Спустя несколько месяцев регистратор Геербранд, ставший надворным советником, сделал предложение Веронике. Девушка честно рассказал отцу и будущему мужу историю о своей встрече с колдуньей. Конректор Паульман назвал дочь сумасшедшей, а Геербранд усмотрел в рассказе поэтическую аллегорию. Спустя несколько недель сбылась давняя мечта Вероники, и она стала надворной советницей.
Вигилия двенадцатая
Ансельм стал поэтом. Он обручился с Серпентиной в прекрасном храме и при помощи золотого горшка оказался со своей возлюбленной в Атлантиде, где и обрел вечное блаженство.
Волшебный дом
Чудеса начались, как только Ансельм подошёл к дому архивариуса. Дверной молоток внезапно превратился в лицо старухи, корзину которой перевернул молодой человек. Шнурок звонка оказался белой змеёй, и снова Ансельму послышались пророческие слова старухи. В ужасе юноша убежал от странного дома, и никакие уговоры не помогали убедить его посетить это место снова. Чтобы наладить контакт между архивариусом и Ансельмом, регистратор Геербранд пригласил их обоих в кофейню, где рассказал мифическую историю о любви Лилии и Фосфора. Оказалось, что Линдгорсту эта Лилия приходится прапрапрабабушкой, а в его жилах течёт королевская кровь. Кроме того, он поведал, что золотистые змейки, так пленившие молодого человека — его дочери. Это окончательно убедило Ансельма в том, что нужно снова попытать счастья в доме архивариуса.
Удивительные приключения
В начале произведения появляется главный персонаж — Ансельм. Гофман его представляет как молодого человека с чистым сердцем и приятной внешности. Он идет по мостовой и случайно опрокидывает корзину с яблоками у торговки, что сидит с краю дороги. Чтобы загладить свою вину, парень не только помогает собрать все фрукты, но и отдает ей последние деньги.
Но торговка остается недовольна откупом и помощью, она посылает на голову юноши многочисленные проклятия. Ансельм запоминает только слова, которые обещают ему оказаться под стеклянным колпаком. Он сильно расстраивается и отправляется бесцельно бродить по городу.
В то время, когда молодой человек проходил по аллее из бузины, ему послышались голоса. Он присмотрелся и увидел трех золотистых змеек с блестящими глазами. Ансельм начинает с ними разговаривать, что повергает окружающих в шок и заставляет на него постоянно оглядываться. Беседу прерывают регистратор Геенбранд и конректор Паульман, который прогуливался с дочерьми.
Господа увидели, что молодой человек бедно одет и предположили, что от безысходности и нищеты он сошел с ума и начал разговаривать сам с собою. Они приглашают юношу прийти вечером к конректору. Ансельм ответил на приглашение визитом.
На приеме он получает предложение поступить на службу к архивариусу в качестве каллиграфа. Юноша понимает, что на большее он не может рассчитывать и принимает предложение.
Визит к гадалке
Дочь регистратора Геербранда, вообразив, что Ансельм может стать надворным советником, убедила себя, что она влюблена, и задалась целью выйти за него замуж. Для верности она пошла к гадалке, которая сообщила ей, что Ансельм связался со злыми силами в лице архивариуса, полюбил его дочь — зелёную змейку — и советником ему никогда не стать. Чтобы как-то утешить несчастную девушку, ведунья пообещала ей помочь, изготовив волшебное зеркало, через которое Вероника сможет приворожить к себе Ансельма и спасти его от злого старика. На самом деле между гадалкой и архивариусом была давняя вражда, и таким образом колдунья хотела свести счёты со своим врагом.
Волшебные чернила
Линдгорст, в свою очередь, тоже снабдил Ансельма волшебным артефактом — он дал ему склянку с таинственной чёрной массой, которой юноша должен был переписывать письмена из книги. С каждым днём символы становились всё понятнее Ансельму, вскоре ему начало казаться, что он знает этот текст уже давно. В один из рабочих дней ему явилась Серпентина — змейка, в которую Ансельм без памяти влюбился. Она поведала, что её отец происходит из племени Саламандр. За свою любовь к зелёной змейке он был изгнан из волшебной страны Атлантиды и обречён пребывать в человеческом облике до тех пор, пока кто-нибудь не сможет услышать пение трёх его дочерей и влюбиться в них. В качестве приданого за ними был обещан Золотой горшок. При обручении из него вырастет лилия, и тот, кто сможет научиться понимать её язык, откроет дверь в Атлантиду для себя и для Саламандра.
Когда Серпентина исчезла, подарив на прощание Ансельму обжигающий поцелуй, молодой человек взглянул на письмена, которые он переписывал, и понял, что всё, сказанное змейкой, содержится в них.
Главные герои
1) Ансельм – студент, у него хорошие познания в науках, но он немного неуклюжий.
2) Коннектор Пульман – друг Ансельма, отец Вероники.
3) Вероника – хорошенькая 16-летняя девушка, видит себя в качестве жены надворного советника, дочь коннектора Пульмана.
4) Геербранд – друг студента Ансельма, регистратор.
5) Линдгорст – тайный архивариус, происходит из рода Саламандр, отец трех дочерей-змеек.
6) Серпентина – дочь Линдгорста.
7) Рауэрин – торговка, ведьма.
Читайте по теме: Сказки Гофмана для читательского дневника
Счастливый финал
На какое-то время волшебное зеркальце Вероники подействовало на Ансельма. Он забыл Серпетину и стал мечтать о дочери Паульмана. Придя в дом архивариуса, он обнаружил, что перестал воспринимать мир чудес, письмена, ещё недавно читаемые им с лёгкостью, снова превратились в непонятные закорючки. Капнув на пергамент чернилами, юноша оказался в заточении в стеклянной банке в наказание за свою оплошность. Оглядевшись, он увидел ещё несколько таких же банок с молодыми людьми. Только они вовсе не понимали, что находятся в неволе, насмехаясь над страданиями Ансельма.
Вдруг из кофейника донеслось ворчание, и юноша узнал в нём голос пресловутой старухи. Она пообещала спасти его, если он женится на Веронике. Ансельм с гневом отказался, а ведьма попыталась сбежать, прихватив золотой горшок. Но тут путь ей преградил грозный Саламандр. Между ними состоялся бой: Линдгорст победил, с Ансельма спали чары зеркальца, а колдунья превратилась в противную свёклу.
Все попытки Вероники привязать к себе Ансельма в итоге кончились неудачей, но девушка унывала недолго. Конректор Паульман, назначенный надворным советником, предложил ей руку и сердце, и она с радостью дала своё согласие. Ансельм и Серпентина счастливо обручились и обрели вечное блаженство в Атлантиде.
О чем?
В праздник вознесения студент Ансельм столкнулся со старухой, продававшей яблоки. Весь товар рассыпался, за что юноша услышал в свой адрес немало проклятий и угроз. Тогда ещё он не знал, что это не просто торговка, а злая ведьма, и яблоки тоже были не простыми: это были её детки.
После случившегося Ансельм расположился под кустом бузины и закурил трубку, набитую пользительным табаком. Опечаленный очередной неприятностью, бедный герой слышит не то шелест листьев, не то чей-то шепот. Это были три блестящие золотые змейки, одна из которых проявила особый интерес к юноше. Он влюбляется в неё. Далее персонаж всюду ищет свидания с чарующими созданиями, за что его начинают считать сумасшедшим. На одном из вечеров у конректора Паульмана Ансельм рассказывает о своих видениях. Они весьма заинтересовали регистратора Геербранда, и он направляет студента к архивариусу Линдгорсту. Старый архивариус устраивает молодого человека к себе переписчиком и объясняет ему, что три змейки – это его дочери, а предмет его обожания – младшая, Серпентина.
К Ансельму неравнодушна дочь конректора Паульмана, Вероника, но её мучит вопрос: взаимно ли её чувство? Чтобы узнать это, девушка готова обратиться к гадалке. И она приходит к Рауэрин, которая и есть та самая ведьма-торговка. Так начинается противостояние двух блоков: Ансельма с Линдгорстом и Вероники с Рауэрин.
Пиковой точкой этой борьбы становится сцена в доме архивариуса, когда Ансельм оказывается заключенным в стеклянную банку за то, что капнул чернила на оригинал рукописи. Появившаяся Рауэрин предлагает студенту освобождение, но за это требует отказаться от Серпентины. Горячо влюблённый юноша не соглашается, оскорбляет ведьму, и это приводит её в исступление. Вовремя пришедший на помощь своему переписчику архивариус одерживает победу над старой колдуньей и освобождает пленника. Прошедший такое испытание юноша удостаивается счастья вступить в брак с Серпентиной, а Вероника легко отказывается от своих надежд на Ансельма, разбивает волшебное зеркало, подаренное гадалкой, и выходит замуж за Геербранда.
«Золотой горшок», Гофман. Герои
Восторженному студенту Ансельму не везёт в реальной жизни. Нет сомнений, что Эрнст Теодор Амадей Гофман ассоциирует с ним себя. Юноша страстно хочет найти своё место в общественной иерархии, но натыкается на грубый, лишённый воображения мир бюргеров, то есть обывателей. Его несоответствие действительности ярко демонстрируется в самом начале повести, когда он опрокидывает корзину торговки яблоками. Степенные люди, крепко стоящие ногами на земле, потешаются над ним, и он остро ощущает свою исключённость из их мира. Но как только он устраивается на работу к архивариусу Линдгорсту, его жизнь начинает моментально налаживаться. В его доме он попадает в волшебную реальность и влюбляется в золотистую змейку — младшую дочь архивариуса Серпентину. Теперь смыслом его существования становится стремление завоевать её любовь и доверие. В образе Серпентины Гофман воплотил идеальную возлюбленную — неуловимую, ускользающую и сказочно прекрасную.
Волшебному миру Саламандра противопоставляются «дрезденские» персонажи: конректор Паульман, Вероника, регистратор Геербранд. Они полностью лишены способности наблюдать чудеса, считая веру в них проявлением душевной болезни. Только Веронике, влюблённой в Ансельма, иногда приоткрывается завеса над фантастическим миром. Но она теряет эту восприимчивость, как только на горизонте появляется надворный советник с предложением руки и сердца.
Главные герои и их характеристика
- От первой до последней страницы сказочной повести мы следим за судьбой и трансформацией характера студента Ансельма. В начале повествования он предстаёт нам полнейшим неудачником: нет работы, потратил последние гроши из-за своей неосторожности. Только фантазии и отдых за пуншем или табаком могут развеять его насущные проблемы. Но по ходу развития действия герой доказывает нам, что силён духом. Он не просто мечтатель – он готов бороться за свою любовь до конца. Однако Гофман не навязывает читателю такую точку зрения. Можно считать, что все эфемерные миры – это воздействие пунша и курительной трубки, а окружающие правильно делают, что смеются над ним и опасаются его сумасшествия. Но есть и другой вариант: только человеку, наделённому поэтической душой, искреннему и чистому, может открыться высший мир, где царит гармония. Простым же обывателям, таким как конректор Паульман, его дочь Вероника и регистратор Геербранд, остаётся только изредка видеть сны и утопать в рутине.
- Семья Паульманов тоже имеет свои желания, но они не выходят за пределы довольно-таки узкого сознания: отец хочет выдать дочь за состоятельного жениха, а Вероника мечтает стать «госпожой надворной советницей». Девушка даже не знает, что дороже для неё: чувство или светский статус. В юном друге девушка видела только потенциального надворного советника, но Ансельма опередил Геербранд, ему Вероника и отдала руку и сердце.
- Вот уже несколько сотен лет архивариус Линдгорст терпит своё изгнание в мире земных душ – в мире обыденности и филистерства. Он не заключен в тюрьму, не обременён тяжелой работой: он наказан непониманием. Все считают его чудаком и лишь смеются над его рассказами о былой жизни. Вставная новелла о юноше Фосфоре повествует читателю о волшебной Атлантиде и происхождении архивариуса. Но аудитория изгнанника не желает ему верить, лишь Ансельм оказался способным постичь тайну Линдгорста, внять мольбам Серпентины и выстоять против ведьмы. Любопытно, сам автор признаётся публике, что общается с инородным гостем, ведь и он причастен к высшим идеям, что служит для придания некой правдоподобности в сказке.
Особенности жанра
«Сказка из новых времён» — вот какое название предпослал сам Гофман своей повести «Золотой горшок». Анализ особенностей этого произведения, проведённый в нескольких исследованиях, затрудняет точное определение жанра, в котором оно написано: хроникальный сюжет позволяет отнести его к повести, обилие волшебства — к сказке, небольшой объём — к новелле. Реальный город Дрезден с его засилием филистерства и прагматизма и фантастическая страна Атлантида, куда вход доступен только для людей с обострённой чувствительностью, существуют параллельно. Таким образом Гофман утверждает принцип двоемирия. Размывание форм и двойственность вообще были свойственны романтическим произведениям. Черпая вдохновение в прошлом, романтики устремляли жаждущий взор в будущее, надеясь найти в таком единении лучший из миров.
Жанр и направление
С первых страниц «Золотого горшка» читателя ждёт загадка. Стоит задуматься уже над авторским определением жанра – «сказка из новых времён», более литературоведческое определение – повесть-сказка. Такой симбиоз мог родиться только в контексте романтизма, когда среди многих писателей набирает популярность изучение фольклора. Так в одном творении соединились повесть (прозаический литературный труд средних размеров с одной сюжетной линией) и сказка (разновидность устного народного творчества).
В рассматриваемом произведении Гофман излагает не только фольклорные мотивы, но и острые общественные проблемы: филистерство, зависть, желание не быть, а казаться. Посредством сказки писатель может безнаказанно и добродушно выражать свою критику в адрес общества, ибо фантастическая история способна вызвать только улыбку, а посмеяться над собой – самое большое наказание для читателя того времени. Этим приёмом пользовались ещё литераторы периода классицизма, такие как Лабрюйер, Дж. Свифт.
Наличие фантастического элемента в произведении тоже весьма спорный факт. Если считать, что герой действительно побывал в волшебной Атлантиде, то это, безусловно, сказка. Но здесь, как и в любой другой книге Гофмана, всё иллюзорное можно объяснить рационально. Все чудесные видения – не более чем сон, последствие употребления табака и алкоголя. Поэтому только читателю решать, что это: сказка или повесть, реальность или вымысел?
Гофман в России
Первый перевод с немецкого сказки Гофмана «Золотой горшок» в России вышел в 20-х годах XIX века и сразу привлёк к себе внимание всей мыслящей интеллигенции. Белинский писал, что проза немецкого писателя противостоит пошлой повседневности и рассудочной ясности. Герцен свою первую статью посвятил очерку из жизни и творчества Гофмана. В библиотеке А. С. Пушкина имелось полное собрание сочинений Гофмана. Перевод с немецкого был выполнен на французский — по тогдашней традиции отдавать этому языку предпочтение перед русским. Как ни странно, в России немецкий писатель был гораздо популярнее, чем у себя на родине.
Атлантида — мифическая страна, где осуществилась недостижимая в реальности гармония всего сущего. Именно в такое место стремится попасть студент Ансельм в повести-сказке «Золотой горшок» (Гофман). Краткое содержание его приключений, к сожалению, не может дать насладиться ни мельчайшими поворотами сюжета, ни всеми удивительными чудесами, которые фантазия Гофмана рассыпала на его пути, ни изысканным, свойственным только немецкому романтизму стилем повествования. Эта статья призвана лишь разбудить ваш интерес к творчеству великого музыканта, писателя, художника и юриста.
Тематика
- Тема любви. Ансельм видит в чувстве лишь возвышенный поэтический смысл, вдохновляющий человека на жизнь и творчество. Обыденный и мещанский брак, в основе которого лежит взаимовыгодное использование, не устроил бы его. В его понимании любовь окрыляет людей, а не пригвождает к земле условностями и бытовыми аспектами. С ним полностью солидарен автор.
- Конфликт личности и общества. Окружающие лишь насмехаются над Ансельмом, не принимают его фантазии. Людям свойственно бояться не типичных идей и незаурядных стремлений, они грубо их подавляют. Писатель призывает бороться за свои убеждения, даже если их не разделяет толпа.
- Одиночество. Главный герой, как и архивариус, чувствует себя непонятым и отторгнутым от мира. Его это поначалу расстраивает, заставляет усомниться в себе, однако со временем он осознает свою непохожесть на остальных и приобретает мужество ее отстаивать, а не идти на поводу у общества.
- Мистика. Писатель моделирует идеальный мир, где пошлость, невежество и бытовые проблемы не следуют за человеком по пятам. Эта выдумка хоть и лишена правдоподобия, таит в себе глубокий смысл. Нам просто необходимо стремиться к идеалу, одно стремление уже облагораживает душу и возвышает ее над рутинным существованием.
